Твоя реальность

Раз уж было рядом, Алиса повела Семёна к сцене мимо медпункта. – А вот сюда ты попадёшь, если будешь слишком много тупить и тормозить или слишком разгоняться. Семён пригляделся и не усмотрел ни таблички, ни указателя, но колебавшийся на крыше флажок с крестом прояснил, что имела в виду пионерка. Лишь хмыкнув в ответ, парень последовал дальше. Всё ещё удивляясь, как он попал из безразличной побеленной для галочки серости зимы в цветастое, лоскутно-яркое лето, Семён шёл к сцене, то и дело касаясь листьев, и они то ласкали холодом, то немилосердно резали пальцы, то отрывались требовательной рукой, но никогда просто не оставались в стороне. «Совёнок» удивлял, будоражил и затягивал. Как и Двачевская, такая же неправильная, нереальная, колючая и в то же время ласково-неуверенная. Они словно ждали именно его, а он – их. За зарослями гостей встретила сцена, а на ней – гитара, то ли забытая импульсивной хозяйкой, то ли самоуверенно оставленная без присмотра с ощущением, что тронуть её никто не посмеет: ни злоумышленники, ни Мику. Легко, ловко и грациозно (Семён не видел, как Алиса молилась, едва шевеля губами, чтобы не зацепиться в прыжке, не растянуться) Двачевская буквально взлетела на сцену, будто и не придумывал никто лестниц, а правила действительно изобрели только для того, чтобы их нарушать. Парень поаплодировал. – Побереги пыл, а то не хватит силёнок восхищаться, когда я продолжу. Пионерка подняла гитару, не спрашивая, хочет ли новичок что-то послушать, – она заявляла права на его внимание, а сама… сама будто попалась в ловушку и проталкивала себя в силки всё глубже. Алиса ударила по струнам и, красуясь, подалась вперёд. – Хочешь услышать то, что я сочинила? Семён ухмыльнулся и наклонил голову. – А то! Если готова это сыграть. И оба стрельнули глазами. – Тогда жди! Ещё б я первому встречному открывалась! Такое – нужно заслужить. Парень показал большой палец и всего на секунду повернулся на гулкий звук, будто кто-то совсем рядом пнул сцену со всей невеликой силы. Алиса поморщилась, бросив недовольный взгляд туда же и то ли что-то заметив, то ли просто приревновав к тому, что какая-то мебель могла отвлечь внимание от неё. – Думаю, такая девушка в состоянии полюбить и сыграть музыку потяжелее. Я прав? – Семён подался вперёд и подмигнул. Двачевская ухмыльнулась и тряхнула головой, самодовольно красуясь на солнце. – Да, сумел понять. Хвалю! – и от проглоченного комплимента сама перешла в наступление, и так стоя выше. Пионерка ударила по струнам, и усилитель послушно разнёс мелодию если не на весь лагерь, то хотя бы до главной площади. Этим приёмом никогда не пользовалась Мику: даже в самый чёрный час, когда сердце рвалось, а за ним – струны скрипки или рояля, её мелодии были только с ней, в границах музклуба. Привлечь, сбить с пути – не её метод, даже если очень бы хотелось. Моника, как бедная родственница, скромно заняла место на лавочке, смотря на сцену и под неё. Там, где жизнь шла словно за стеной. А виною всему – мечты…* Окончив соло, Алиса запела.* Вместо тепла – зелень стекла. Вместо огня – дым. Из сетки календаря выхвачен день. Красное солнце сгорает дотла, День догорает с ним. На пылающий город падает тень. Семён внимал, и всё внутри него дрожало. Немыслимо хотелось жить. Перемен, перемен безумно хотелось. Так, может, и стоит их начать уже сегодня, в первый день остатка жизни?* Когда Алиса допела, он долго аплодировал, а зардевшаяся пионерка не решалась остановить его и надеялась, что с такого расстояния парень не заметит её смущения. И тут внимание обоих привлекла совсем иная музыка, казённая, служебная, спресованно-металлическая: горн звал пионеров на ужин. – Это что такое? – Семён недоверчиво прищурил глаз. – М? – удивилась Алиса. – Ты, что, с луны свалился? Парень пожал плечами. – Иногда мне кажется, что с луны было бы куда ближе, – ответил он туманно. То, что для местных было очевидным, ему было незнакомо. Действительно, от Луны до Земли – несколько сот тысяч километров, можно пролететь за какие-то часы… а между его временем и советским – годы, десятилетия, которые хрен знает каким образом можно преодолеть. Да и точно ли можно? Семён не имел привычки проверять, не спит ли, щипками, но невероятность зашкаливала. А если и принять за данность это невероятное, точно ли он не нарушил какой-то запрет, точно ли за это его не ждёт страшная кара?.. – Ай! – он потёр бок, куда его более-менее осторожно ткнула кулачком Алиса. – На ужин пошли, умник, – она скорчила недовольную гримасу. – Так и быть, разрешаю иногда слушать не только меня. Оба они ухмыльнулись, держась рядом, и зашагали в столовую. Внутри Ольга тут же прицепилась к пионерке. – Двачевская! Что с формой?! Стоявший рядом Семён решил вмешаться. – А что такое? С формами у неё, вроде как, полный порядок! – девушка подбоченилась, но под испепеляющим взглядом, гнева в котором хватало на обоих, стушевалась и принялась развязывать узел под грудью. – Без году неделя тут, а уже перечит! Ты не вожатый, между прочим! Парень подрагивал от волнения, но отступать не стал. – И сколько мне тут нужно провести недель, чтобы стать вожатым или хотя бы начать перечить? Ольга фыркнула, развернулась и ушла. Смотря друг на друга, Алиса с Семёном облегчённо выдохнули. «Многовато недель, Сёма. Слишком много, чтобы остаться собой. Пожалуй, многовато, чтоб остаться человеком. Но перечить ты сумеешь. И вожатым станешь. В этом ты прав. Бойся своих желаний», – подумала Моника печально. Недолго поразмышляв, нужна ли ей в нынешней форме еда, японка прислушалась к своим ощущениям и спешно утащила порцию, чтобы занять место за столиком неподалёку от Семёна, пусть и стоячее. На левитирующую тарелку никто внимания не обратил, как и ожидалось от местных. Новичок занял место за столиком рядом с Алисой и Ульяной. – Приятного аппетита, – пожелал он приветливо и недоверчиво прищурился, глядя на мелкую: она уже успела при нём проштрафиться каверзой. – Приятного, – благосклонно отозвалась Алиса. Ульяна же ударила кулаком по ложке, чем катапультировала её в другой край столовой. За этим полётом (и за тем, попадёт ли в кого) с интересом принялся следить парень. Это его и сгубило. Вновь опустив взгляд на тарелку, он не нашёл там котлету. – И какого, спрашивается, чёрта?! – прорычал Семён. Рыжая засмеялась, дожёвывая. – В большой семье клювом не щёлкают! И тут же девочка взвизгнула: парень вцепился ей в запястье и потащил на себя, ещё не зная, чего хочет – просто удовлетвориться болью, наказанием или чего-то добиться. Испуганное лицо мелкой было всё ближе к перекошенному злобой. И тут же кулачки Алисы застучали полуигриво по спине парня. – Эй! Эй! Ты чего? Ребёнка обидишь? Злая усмешка. – Сейчас она не ребёнок, а злодейка. Двачевская хмыкнула. Да, понятие «должок» для неё было святым. – Нет, не надо! Я исправлюсь, я… – завизжала Ульяна. Алиса вздохнула. – Отпусти – я прослежу, чтоб точно не схитрила. Секунда промедления – и Семён разжал хватку. Девочка отдёрнула руку, на которой пылал красный след. – Злодеи… – пропищала она. – У меня растущий организм… Парень угрожающе потянул руку вперёд, а Двачевская процедила сквозь зубы: «Ремня бы». Ульяна отскочила в проход и выпалила: – Ты мне не мать, чтобы так говорить! Всё! Сейчас принесу другую котлету! Изверги. У каждого действия есть последствия. Например, у порыва страха – необходимость позорно возвращаться к столику под торжествующими взглядами, чтобы взять тарелку парня и направиться на кухню за новой котлетой. Моника колебалась, куда ей надо – проследить за разговором Семёна или узнать одну из тайн лагеря. Понимая, что отношения ей не светят, а зрелище только раздразнит, она устремилась за ответами. Кухня выглядела удручающе: никакого персонала, только кастрюли и посуда. И всё это можно было списать на… да хоть на что-то, если бы Ульяна не схватила мирно лежавшую на отдельной тарелке котлету, а потом явно из воздуха достала сколопендру, разместила на тарелку и максимально аккуратно прикрыла. Ловушка должна была захлопнуться максимально эффективно. Японка думала, а не поставить ли мелкой подножку, но оставила эту идею. Она – наблюдатель. Как минимум пока. Даже если наличие такого незримого и неосязаемого свидетеля уже меняет систему.* Ульяна поставила тарелку перед Семёном и, дождавшись двух одобрительных кивков, отбежала. Больше занятый собственным голодом, чем вопросами возмездия, парень методично разрезал котлету на части, не обращая внимания на подозрительный хруст на тарелке. Мелкая зажала рот, борясь с позывом выпустить ужин или закричать нечто вроде «ты что творишь?!». – Ты так всё сначала свежуешь, прежде чем притронуться? – удивлённо с долей насмешки спросила Алиса. Семён пожал плечами. – Считай это делением на этапы. Сначала нужно раздеть глазами, а потом – руками! – щёки пионерки вспыхнули, она бросила: «Хам!» – и, усмехнувшись, отвернулась, но с места не поднялась. – А ещё это помогает решать большую задачу и не перегореть. Справиться с маленьким по одной. Разделяй и властвуй. – Ну-ну, – задумчиво протянула Двачевская и повернулась назад уже с улыбкой. Вилка с куском котлеты и пюре отправилась в рот. Хруст. Секундное непонимание, что же может так менять вкус. Семён поморщился и достал кусок сколопендры. Положил его на стол, хотел воткнуть рядом вилку, но засомневался, стоит ли. Зато сразу вдвоём с Алисой они прорычали: – Уль-я-а-на-а! Та засмеялась и с «я что, я ничего!» бросилась наутёк. Дверь столовой хлопнула, а Семён лишь погрозил ей кулаком. – Ещё попадёшься, – прошипел он. – Должок. Его заботила возможность выбрать кусочки насекомого из тарелки. Недовольная и этим видом, и каверзой, Двачевская отодвинула стул. Примыкать к какой-то стороне не хотелось. – Прости, – примирительно сдавленно произнесла она. – Приятного остатка аппетита. И вышла. Оставшись один, новенький тряхнул головой и продолжил колдовать над тарелкой, чтобы наконец нормально поесть. Какие-то кусочки через пару минут ещё можно было найти, но запал действительно исчез, и парень вернулся к еде. Столовая тем временем пустела, пришёл черёд покинуть её и Семёну. Куда ему теперь, он не имел ни малейшего представления, а помогать ему Моника не решалась. Да и куда бы она его повела? Его – решительно некуда: домик – не его, музклуб – Мику… Вот и осталось смиренно ждать, куда же он пойдёт. А пошёл он в сторону ворот – туда, где могли оставаться хоть какие-то ответы. Не в домиках же их искать, не выпытывать у прохожих? Всему своё время. Сейчас, по крайней мере в благословенное «сейчас», местным хотелось верить. Что они – простые люди, просто из другого времени, а не его пленители или мучители. Что скоро всё благополучно завершится. Семён надеялся, что всё случившееся – сон (в постановку или тем более аномалию поверить было куда сложнее). Как проснуться в таком случае? Чёрт его знает. Возможно, просто доспать. Но вдруг повезёт – автобус на своём месте и просто увезёт… За воротами парня ждало разочарование. Он грустно вздохнул и почесал подбородок. Может быть, «Икарус» действительно был на своём месте, но это место было вовсе не у ворот «Совёнка», а где-то в недоступной дали. Семён в гневе на самого себя принялся пинать траву. – Ну как, как можно было повестись и бросить всё? Стоило просто подождать – и всё. Стоило… Даже если всё в жизни твердило об обратном – простое ожидание делает всё только хуже. Хотелось закурить, выпить… полежать… лишь бы не идти обратно в этот лагерь. Но опустившиеся сумерки буквально в момент выпили из постамента, к которому привалился Семён, всё тепло. И он поплёлся к воротам. – Привет! Вот и нашла тебя! – произнесла тут же выскочившая из них Славя. Парень вздохнул: только её здесь не хватало. Но блондинка не унималась. – Бедный! Поужинать-то не получилось. А Ульяну-то догнал? Семён прищурился. – Я и не пробовал. Да и поужинал… более-менее. Расширенный, конечно, набор блюд, но… – Пионерка замерла с открытым ртом. – Эй! Но она не шелохнулась. – К чёрту такие розыгрыши! Нервно скрипя зубами, парень спешно зашагал внутрь лагеря, а в спину ему прилетело уже ненужное «давай в столовую…» Помощница вожатой не договорила и осталась стоять на месте. Моника лишь бросила на неё презрительный взгляд и переместилась к Семёну, остановившемуся только на площади. Он озирался, не понимая, куда же ему податься. Тяжело вздохнув, он решил подойти к читавшей книжку брюнетке. – Привет, – преодолевая нерешимость от нежелания отвлекать девушку, произнёс Семён. Секунда тягостного молчания, и между ними протянулась эмоциональная нить, тонкая и звенящая, словно струна. Пионерка медленно подняла голову. Она удивлённо захлопала широкими зелёными глазами. Нет, ни капли не прельстила: и напряжение от молчания тяготило, и этот нарочито липкий взгляд тихони хотелось поскорее стряхнуть. – Привет, – повторил парень, стараясь сдержать напряжение. Пионерка приподнимала и опускала книжку, на которую Семён даже не взглянул. – Знаешь, как пройти к вожатой? Я немного… сильно потерялся. Девушка кивнула и отвела печальный взгляд. Струна порвалась. Лена указала нужное направление, и парень, кивнув, наконец пошёл прочь, предоставив девушку самой себе. «Вот, значит, как, – прокомментировала Моника. – Тебе не нравятся слишком пушистые тихони. Хорошо. А ты, Леночка, можешь и убирать маску, и убираться с его пути. Я уверена: всё кончено, не начавшись». И действительно, стоило Семёну скрыться из виду, пионерка покачала головой, печально выдохнула, захлопнула книгу, не заботясь о том, чтобы положить закладку, и пошла к себе в домик. Но парня не заботило то, что он оставил за спиной. Впереди была вожатая, у которой нужно было как минимум узнать, где он будет жить, раз уж не в состоянии покинуть лагерь и вынужден остаться. В домике Семён получил закономерное «приехал ты чуть ли не в конце смены, свободных домиков нет, так что жить будешь со мной», от чего так же закономерно испытал недовольство, но нетривиально буркнул: «Да-да-да, постараюсь в следующий раз приехать из зимы в лето к началу смены». Моника вздохнула. «Нет, дорогой. Приедешь ты ещё не раз и не два, но к началу смены нам с тобой не попасть, хоть в лепёшку расшибись». Ощущая упадок сил, Семён завалился спать и практически сразу отрубился. Перед этим ему показалось, что что-то не так, что кто-то тёплый лёг и нежно обнимает его со спины…