Твоя реальность

Моника проснулась привычно – будто рывком вынырнула из-под воды, и тут же глаза и сердце резануло – одна. Снова. Нос обожгло жаркой духотой автобусного воздуха. Вынырнула? А после поверхности не воздух, а снова вода – и вдох смертелен. Вместо того чтобы подняться, японка уронила голову на ладони и тяжело вздохнула. Идти в свой бесконечно чужой лагерь не хотелось. Там не будет её Семёна. Даже не будет ставших своими Жени и Алисы. Некого обнять и поцеловать. Некого стыдиться. Ни достижений, ни потерь – вот её уравнение пустоты. Наконец собравшись, Моника вскочила и бурей пронеслась к водительскому месту, взяла сигареты, зажигалку и мимо ворот спешно пошла вдоль дороги, оставляя мифический райцентр за спиной. «Скоро выйдет Славя, и неплохо бы, чтоб не заметила: мороки меньше всем». Куря на свежем воздухе, японка чувствовала себя ещё менее уместной здесь – грязной, отрезанной, слишком тяжёлой, чуть ли не проминающей асфальт… Казалось, что бабочки, стоит им приземлиться на плечо или волосы, тут же вспыхнут. – Эх. Не заботясь о чистоте юбки, Моника села прямо там, на траве у дороги и, докурив, так и осталась сидеть, грустно качая головой. – Человеку нужен человек… Рядом раздался смешок, и из кустов выскочила и грациозно приземлилась рядом девочка-кошка. – Привет. С этим, увы, могу помочь только наполовину, – промурлыкала она и кивнула на хвост. – Но, если что, обращайся. Моника улыбнулась. – Спасибо, Ю… – она осеклась. – А почему Семён предпочитает называть тебя ЮВАО, иногда – Незнайкой, но Юлей – очень редко. Девочка-кошка грустно вздохнула. – Семён? – она усмехнулась и покачала головой. – Нет, не Семён – Вожатый. Не знаю. Но догадываюсь! Это имя дал мне один из них, Семён-который-смог-выбраться, за чей автобус «ухватилось» довольно много Пионеров. Я не смогла помочь им, и они спаслись иначе, едва касаясь моего «избранника». – Вздох. – А потом что – я не знаю. Они ведь вне лагеря, а я – только здесь. Японка кивнула. – Чужое имя и чужие достижения уязвляют. А уж если не смог ни самостоятельно выйти, ни устроиться после выхода – тем более. Поэтому Вожатый отстраняется от тебя максимально. – Моника протянула руку к кошачьим ушкам. – Можно погладить? Юля пожала плечами. – Не знаю. Да. Моника покачала головой. – Не то спросила. Тебе будет приятно, если я поглажу? Юля смутилась и припомнила, что именно Вожатый любил играть с формулировками вопросов. «Любил и явно будет любить, когда воскреснет». – Не знаю. Думаю, нам нужно это пережить, чтобы узнать. Они улыбнулись друг другу. Осторожно, неумело Моника погладила девочку-кошку по голове между ушей и чуточку, кончиками пальцев пощекотала самый краешек упругого уха. Юля даже помурчала, но всё же через некоторое время потрясла головой, давая знак – хватит. Японка вздохнула и, не найдя сил встать, достала ещё сигарету, а затем, секунду подумав, ещё одну и протянула девочке-кошке. – Будешь? Та покачала головой. – Нет. Это вы, люди, любите травить себя. Для этого у вас есть табак, алкоголь и совесть. Моника лишь кисло улыбнулась, усмехнулась, тряхнула головой и убрала сигарету. – Человеческое, слишком человеческое… – Вздох. – Спасибо. Юля потрясла японку за колено. – Что планируешь делать? В лагерь, я так понимаю, ты не хочешь. Моника кивнула. – Я понимаю и в то же время не понимаю Пионеров: кажется, меня хватило на куда меньшее число одиноких и запоминающихся витков. – Отмахнувшись, она всё же снова достала сигарету и закурила. – Каждый миг сгорал в твоём огне…* Девочка-кошка грустно и понимающе кивнула. – Ради себя ты туда не вернёшься. А ради них? Японка подалась вперёд. – В смысле? Я же знаю, они там… Юля поморщилась как-то брезгливо и совсем не по-детски. – Знаешь?.. От кого? Семёна? Виолы? Меня? – и покачала головой. – Даже не видела своими глазами, на которые здесь можно вывести любое изображение. – Моника задрожала. – А появись в лагере даже инкогнито, как призрак, и всё изменится. Как вы это называете, учёные? – последнее она скорее промурчала с надеждой. Приложив палец к губам, девушка на миг задумалась. – Это «эффект наблюдателя».* – Она затянулась. – Но ведь всё, условно, под камерами? Юля пожала плечами. – И что? Камеры ещё нужно считать. Снова дрожь. – Но не может же прошлое меняться от того, что… «Все лагеря параллельны, одновременны…» – от этого дыхание перехватило, и, забыв выдыхать, Моника и переполнила дымом лёгкие, и обожгла палец. Тут же окурок полетел куда-то в неопределённую даль. Девочка-кошка хищно улыбалась. – У каждой истории есть начало и конец. У каждой истории есть своя канва, синопсис, содержание, ключевые моменты, прологи и эпилоги. И нет такой книги, в которой при каждом новом прочтении не открывались бы вещи, на которые раньше не обращал внимания. Моника чувствовала, как ей страшно и холодно – что хотелось сжечь себя вместе с лагерем. Она сглотнула и, переваривая фразу, всё же вымучила кое-какую причину и вывод. – Дважды в одну реку не войдёшь, и ты каждый раз разный наблюдатель и актор… – японка уронила голову на руки и закрыла глаза. – Ты тоже не знаешь, что там, когда никого нет. Ноль. Там мог быть ноль. Абсолютный ноль и ноль из двоичного кода. Истинное «никого нет». Даже слышать и видеть собеседницу было не нужно, чтобы почувствовать это безысходное «не знаю», приправленное безысходным «и никто не узнает» об этом жутком «ничто». Моника ещё какое-то время молча сидела, пытаясь отдышаться, но свежий летний воздух всё равно оставлял послевкусие пепла во рту. – Думаешь, лагерь пуст, а пионеры даже не вытащены из своих «коробок», как куклы? – японка почесала подбородок. – Или самого лагеря за воротами тоже на самом деле нет? Юля только пожала плечами, закрыв глаза и кусая губы. – Я… – она старалась не заплакать. – Я не знаю. Я тоже бот, кукла, но даже мне страшно, что есть места (хах, если можно назвать ЭТО «есть», да уж), где куклы не просто куклы, а куклы-которых-нет. Поэтому я не просто прыгаю по лагерям и ворую, допустим, сахар, а запускаю цепочки событий… – она наконец улыбнулась. – Чтобы все не просто появились, но и пожили, хоть чуточку, до конца смены. – Она прижала руки к сердцу. – Я мало что знаю, но что точно: если они есть – то они есть, и в «коробки» не возвращаются. Глотая слёзы, Моника обняла девочку-кошку. – Т-ты… молодец… – И снова не нашла сил встать. – Посидим ещё немного. И к воротам. Встречу Славю и скажу, что я проездом. Горевать она не будет. Зато сама – будет.