Твоя реальность

Ужин провели за едой в менее тесном кругу, чем можно было ожидать: если Женя не придала рассадке значения, то Моника и Алиса то и дело поглядывали на пустой, будто осиротевший, стул. А ведь его могла бы занимать девочка с аквамариновыми хвостиками. Японка даже бросила взгляд на кибернетика, но тот беззаботно общался с товарищем, будто ничего не было, а не только нет и не будет. Безмерно захотелось закурить, и Моника непроизвольно царапнула по карману, но тут же убрала руку. Алиса едва заметно подмигнула и покачала головой, пришлось в ответ так же заговорщицки подмигнуть. И снова Женя, как хорошая девочка, осталась в стороне. – Ну, что, господа присяжные заседатели!* Вечер продолжается, предлагаю прогуляться, а потом вы на дискотеку, а я – на сцену. Монику пронзила мысль. – Колонки… – на выдохе выдавила она. Двачевская закивала как-то резко, несуразно, деревянно. – В клубах! – чуть охрипший голос будто цеплялся за заусенцы в горле… или не в горле, а в душе. Но выяснять это – было не время. Настал час разбрасывать камни и надеяться, что из получившегося хаоса родится хотя бы некий заместитель гармонии. Так что, доев, японка предложила просто-напросто прогуляться и поболтать, оставив Ольге самой разбираться с организационными моментами: никто ведь ничего им трём не поручал. Освободиться от забот и выйти на свежий воздух было приятно, а отбросить мысли о пропитанном миазмами музклубе – и вовсе волшебно. Лодочная станция оставляла впечатление благословенного места: и тепло, и свежо, и безлюдно. – Обалдеть, – наконец описала ситуацию Женя. – Гуляю с воспитателем и хулиганкой. Так ещё и получаю от этого удовольствие! – пионерка рассмеялась. И тут же повернула голову к Алисе. – И что теперь? Ты научишь меня плохому? Моника наклонила голову. – Это скорее по моей части. – И стоило Жене удивлённо выпучить глаза, продолжила: – Ну, как минимум, можешь перенять такую вредную привычку – когда мне грустно, я пью кофе с конфетами. Обеих обняла за плечи Двачевская. – Ой, девчонки, растолстеем мы с таким подходом, будем ещё злее, караул! Страшное и очень вероятное предзнаменование вызвало лишь волну хохота. – Кстати о птичках! – Двачевская шлёпнула себя ладошкой по лбу. – Чуть не забыла! Пока принимаются заявки на «концерт», кто что слушает? Женя только пожала плечами. – Да ничего особо. – И как бы извиняясь: – Плыву по течению, так сказать. Магомаев* разве что божественен. А что по вам. – Рок, – подбоченившись, красуясь, отозвалась Алиса. Моника, похлопав ресницами, ответила: – Рок, пауэр метал,* скорее так. Двачевская от удивления присвистнула. – Хороший у нас педсостав! На таких детей оставить хоть и страшно, но… нужно! Моника усмехнулась. Женя кивнула. – Детям нужны те, кто их понимает, а значит, и сам будет понятным, и найдёт, чем пригодиться. И начальству вы нужны, новые люди. – И покачала головой. – Только развалите вы Союз, потому что, пусть и хорошие, но себе на уме. – Прикрыв глаза, она подняла голову к небу. – Ты, может, неосознанно, а такие, как Славя… не будем. Японка приложила палец к губам. – Кажется, Семён говорил что-то такое и страдал – какой он одновременно советский и антисоветский. И тут же девушки ойкнули от того, что Алиса хлопнула их между лопаток. – Так! Не киснуть! Наш масштаб – «Совёнок», и здесь мы своими силами и умом построим коммунизм в отдельно взятом лагере, так что ноги в руки, волю в кулак – и каждому воздастся по потребностям!* Моника с улыбкой кивнула. – Спасибо. На том и разошлись. Вечерняя площадь мигала лампочками гирлянд и ощетинилась аппаратурой – она была готова к танцам. Судя по всему, Ольга справилась силами кибернетиков и собственным разумением. – Вы где пропадали? – неприветливо встретила она девушек. Моника лишь спокойно наклонила голову, вытянув губы в ухмылку. – А что? Хотели поручить хрупким девочкам что-то носить? Или по репертуару посовещаться? В ответ вожатая лишь недовольно засопела и отвернулась. – И это всё? – шепнула Женя. Кивок. – Ольга не грозная. Она просто пытается держать хотя бы других в узде, чтоб всё было правильно, пристойно. Моника и Женя сели на лавочку смиренно ждать начала чужой дискотеки, которой решили дать шанс… чтобы получить свой шанс быть со всеми. Хотя бы некоторое время. Мы по доске переходим в пустой темноте. Тени кружатся и воют, касаются рук. Нас не спасут – не помогут тебе или мне, Здесь не найдётся товарищ, тем более – друг. Мы постараемся правила кукол принять, Чтоб раньше времени с полки не сверзнуться вниз. Правила выше всего – и тебя, и меня: Правила – это стандарт, заменяющий жизнь. Мы переходим не реку – нежизнь, утопая, но вброд. Мы себе твёрдо верны. Не забыть бы зачем. Воздух плотнее воды – через боль каждый вздох; С каждым глотком пустоты приближается смерть. Кукла на полке, осколки уже на полу, И человек – между ними как треснувший мост. Я (или мы?) – всё куда-то в бреду я бреду. Ориентируясь в свете закона и звёзд… Женя задумчиво покивала. – Философия жизни в стихах с отсылкой на философа… да… – улыбнулась. – Интересно! Моника пожала плечами. – Может, так поражает и радует, пока свежо, а наешься – и всё, магия аллюзий и фантазий развеется, пыльца фей обратится в пыль… И тут же со вздохом подняла глаза на ненастоящие булавочки-звёзды, которые не меняли здесь своего положения от недели к неделе… Женя согласно кивнула. – Боюсь, это так. Сначала голод, потом насыщение, а за ним пресыщение, и на каждом этапе ты будешь уставать и страдать. – Пионерка посмотрела наверх, но без тоски и скорее с интересом. – А ещё я понимаю, что так же бывает с людьми. Я боюсь людей: и что сама вскорости надоем и пойду на свалку, как ненужная кукла… даже если останусь целой, и что мне самой надоест мой близкий человек, что я буду желать от него избавиться – и больно будет, что оставить рядом, что решиться… Моника сглотнула и провернула обручальное кольцо на пальце. – Сёма… Женя опустила глаза на брусчатку и прошептала: – Как-то невесело в свете (или темноте?) такого разговора вспоминать, что ты замужем. – Хе-хе… – выдавила Моника. – Но… мы любим друг друга. Будем надеяться… друг на друга и мир. Иначе, наверное, и жить не стоит. Пионерка на миг улыбнулась. – Сказка об умной Эльзе?* Пожалуй. Но, думаю, лет за двести (хорошо даже, наверное, их не иметь) надоест кто угодно. Моника рассмеялась. – Если выдастся шанс, я тебе сообщу результат эксперимента! Девушки подмигнули друг другу. И тут рядом с ними выросла недовольная фигура вожатой. – У нас тут танцы или где?! – гаркнула она. – Сидят, смеются, будто Тарапунька и Штепсель* у нас тут выступают! – И притопнула. – Марш танцевать! Пришлось встать и осмотреться для начала. – Ну, и как и с кем танцевать? – поморщившись, спросила Женя. – И зачем мы вообще пришли… Моника печально отвела взгляд и остановилась на Ульяне. Девочка, совершенно не беспокоясь о том, что случилось с её «сестрёнкой» на другом витке, энергично и весело отплясывала (кривлялась ли – да плевать!), и рыжие волосы взметались снопами огня, и лампы бликовали на платье… Японка невольно улыбнулась. – Танцуй… Танцуй в огне, танцуй… лети к своей мечте…* – прошептала она завороженно. – Что, прости? – привлекла к себе внимание Женя, положив ладонь на плечо. Моника улыбнулась. – Да вот, сто лет не танцевала… – И, заведя взгляд вверх, приложила палец к губам. – Лет двенадцать, выходит? – Тряхнула головой. – Звучит как безумие! Наверное, я даже истосковалась… – Тут же рассмеялась и, не давая себе опомниться, запустила пальцы в волосы. – Сегодня я выберу глупый метод борьбы и скажу, что лучший способ преодолеть искушение – это поддаться ему!* И, не дожидаясь согласия или возражений, потащила Женю в круг света и тепла, где неумело, но искренне дрыгались люди, сливаясь в человеческое (человеческое, слишком человеческое) море и соединяясь с музыкой. Исчезали боты, стирались лица, маски, платья, не было ненужных и фальшивых слов – только мелодии и движения… Только спустя какое-то время запыхавшиеся, раскрасневшиеся, но довольные девушки проковыляли мимо вожатой… просто Ольги, самозабвенно продолжавшей отплясывать среди пионеров, позволяя подолу платья и волосам реять на ветру. Женя упёрлась локтями в спинку лавочки. – Даже не предполагала, что могу вот так веселиться на культурно-массовом мероприятии… такого рода. – И усмехнулась. – Видимо, это и есть некое в-миро-принятие. И я дышу местной атмосферой со всеми, вроде неплохо. Моника, улыбаясь, молча кивнула. Следующую пару песен, не сговариваясь, пропустили. – Медленный танец! Разбиваемся на пары! – скомандовала вожатая. Женя резко отвернулась в другую сторону, заметив упорно и неотвратимо пробивающуюся через толпу блондинистую голову. – Я девушка, конечно, культурная, но разбиваться на пары с ЭТИМ, – прошипела она недовольно, – не собираюсь. Лучше разбивать лица. Моника преградила путь Электронику и покачала головой. – Иди своей дорогой, второй сталкер. Сергей опешил, выпучил глаза, замер… И тут же набычился, сделал шаг вперёд. – Думаю, не вам, а нам решать, как и с кем… Женя сжала кулаки. – Брыс-с-сь! Электроник обиженно развернулся на пятках и не оглядываясь зашагал прочь, нарочито громко топая. Японка покачала головой. – Демонстрация. Затаится… Хм. А? Женя потянулась к ней сама. – Вашу ручку, фрау-мадам!* Я ангажирую* вас на танец! Моника согласилась, но прикинула, что могло стоять за порывом: желание продолжать веселиться вместе, тяга насолить наверняка шпионившему поклоннику – чёрт бы его знал. Вздох. — Вальс начинается. Дайте ж, сударыня, руку. И — раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три!.. – повторила едва слышно Моника слова песни со своей третьей недели в лагере, а за ними прежнюю мысль: – Я буду жить. Женя кивнула, и вот уже девушки пытались не отдавить друг другу ноги, следуя ритму и полузабытым наставлениям о том, как нужно двигаться. – Танец похож на нашу каллиграфию, – заметила Моника. – Ты пытаешься чертить чёткие правильные линии, и отменить движение в жизни так же, как и линию тушью, нельзя. Пионерка улыбнулась. – Кажется, в письме и танце лежит философия жизни… Кивок. – Это часть искусства, а значит, познания мира и себя. Без понимания этого – просто механические движения по схеме. Мы ничем не будем отличаться от игрушечной балерины в шкатулке… Хотя нет – будем даже хуже: сбиваемся, устаём и потребляем слишком много ресурсов. Женя покачала головой. – Звучит логично и в то же время… – наклонив голову, она несколько секунд задумчиво молчала, затем, наконец, улыбнулась и щёлкнула пальцами. – Это значит, что быть человеком – очень ответственно! Мы должны оправдать своё существование,* причём не столько биологически, сколько социально. Очередная песня закончилась. – Белый танец! Дамы приглашают кавалеров! – объявила Ольга. Моника обвела взглядом толпу. Сыроежкин всё ещё был рядом, пусть и на некотором отдалении – смотрел вроде как ощетинившись, а вроде – с робкой надеждой. – Твой рыцарь печального образа ещё чего-то ждёт! Женя фыркнула. – Прочь отсюда! К Алисе! Ты пойдёшь со мной! Японка тут же с энтузиазмом кивнула, и девушки осторожно, огородами, чтобы не заметила вожатая, выбрались с площади и зашагали в сторону сцены. И уже у медпункта… – Эл… – прошептала Женя. – Сзади. Вот же привязался, как банный лист: надеялся на то, что ему не светило. – Есть идея, – так же едва слышно ответила Моника. – Но доверься… Едва заметный кивок. И вот уже японка развернула пионерку к себе и, положив одну ладонь на затылок, а вторую – на талию, принялась целовать Женю. Две фигуры под полной луной, прильнувшие друг к другу и нежно водящие друг по другу руками. Неподалёку кто-то чуть не задохнулся от смеси ужаса, непонимания, возмущения и страха. Вроде бы раздался единичный всхлип, а за ним – абсолютно точно – последовал треск кустов. Женя и Моника оторвались друг от друга, сделали по полшага назад и остались стоять, взявшись за руки. – Прости… – дрожа, бросила японка. – Спасибо… – выпустила из себя пионерка и, аккуратно освободив ладонь, прижала её к груди и пару раз погладила кончиками пальцев, прежде чем улыбнуться и опустить руки. – Знаешь… С меня на сегодня хватит – иди одна. Я – спать… – и стыдливо отвела взгляд. Моника энергично закивала: и так позволила себе лишнего. До дома Жени шли молча. – Доброй ночи, – прозвучало синхронно. На сцену японка шла одна, пусть и желая нащупать рукой чью-то тёплую ладонь. Поцелуй пробудил воспоминания о Нацуки. Разговор, любовь и ласки с ней напоминали бой двух фехтовальщиков – кто сделает выпад и укол, кто чем ответит, и каждое слово, каждое движение – молниеносны, ярки, словно вспышки, и от каждого перед глазами искры, от каждого тело выгибается, дергается резко… и на каждое – зеркальная реакция…