Твоя реальность

Вожатый чувствовал себя плохо: будто весь в комьях налипшей грязи, смешанной с кровью, потом и слезами. Хотелось чего-то простого, лёгкого и ни в коем случае не связанного с мясом. Возможно – ещё и сладкого. Потому не было ничего удивительного в том, что его, покачивавшегося и смотрящего пустым взором на раздачу, потрепала по плечу Ольга Дмитриевна. – Семён! Ты выглядишь нехорошо! Тебе в медпункт бы… – начав с восклицания, закончила женщина уже тревожно, неуверенно. Вожатый покачал головой. – Я, конечно, самый больной в мире человек,* но пилюльки да уколы мне не помогут. Наклонив голову и слабо улыбнувшись, вожатая предположила: – А поможет варенье? Семён улыбнулся ровно так же. – Возможно. Но это неточно. Ольга осуждающе покачала головой, но затем, пару секунд внимательно оглядывая парня, тряхнула ей. – Будет тебе варенье, герой. Не помирай только. – Потащив за собой Семёна за рукав, женщина скомандовала: – Да выйди из очереди: сам не берёшь, не слышишь никого, тебя не обойти. Оставалось только кивнуть. – Простите. Вожатая отмахнулась. – В общем, получишь варенье: всё равно от приготовления торта осталось… Прищурившись, Семён поднял палец. – Погодите! Мы ж ягоды собирали… Ольга рассмеялась. – Ягоды – для украшения. Собирали – чтобы не сидел одиноко, как сыч! Не задавай глупых вопросов, чтобы не получать глупых ответов и не чувствовать себя глупо! – она приложила кончик указательного пальца к уголку рта. – А лучше – без длительных замыканий на себе!* Вожатый кивнул. Забота… Забота – это хорошо, даже когда вроде как уже поздно о нём заботиться. Ольга помахала ладонью перед лицом Семёна. – Вот опять! Снова ты смотришь внутрь и не двигаешься! Почти мёртвый, неотличим от манекена в магазине: красивый, даже тёплый, вроде как осмысленно стоящий, но не живой. Кивок. – Как живой… – ухмылка. «Но, сука, неживой».* – Да. Смотри у меня! Так, ещё чего-то дать к варенью? – Задумалась. – Ещё к Мику тогда сходи, подкорми, а то она сначала завтрак пропустила, а теперь – обед! «Очень удачно», – подумал Семён и тут же засомневался. Вожатый не мог себе ответить, рядовой ли это цикл или нестандартный, пустой или заселённый. И просто пожал плечами. – Не то чтобы я чувствовал себя ренегатом, что ем не со всеми, но корзина печенья не помешала бы! Ольга вздохнула. – Вчера Кибальчиш и Шурика спасаешь, сегодня Плохиш* и такое просишь. – Отмахнулась. – Да чёрт с тобой. Подожди здесь. Кивок. В этом они с Алисой были схожи: лучше не спорить, если совсем не терпится – сделать по-своему, но не спорить, лишний раз не распалять ещё и словами. Спорить – это больше к Ульяне или даже Славяне. И снова Ольга помахала перед лицом Семёна ладонью. – Уж больно ты задумчивый. «Потому что больно». Кивок. – Держи! – Передача свёртка и почти пустой банки прошла успешно. – Только про Мику не забудь! – вожатая упёрлась ладонями в бока. Семён улыбнулся. – Не забуду подругу родную! Честное пионерское! – и, отсалютовав, вышел из столовой, как положено людям. Правда, с крыльца уже исчез (как не положено людям), чтобы появиться уже на пороге местного музклуба. Дал обещание поделиться с Мику – исполняй, делись и с Мику с этого витка, и со своей. Зашёл как обычно – бесцеремонно, не стучась и в незапертую дверь. Это было исполнением негласного договора: я не запираюсь, не требую стука, а вы захОдите – заходИте, пожалуйста, хоть кто-нибудь, хоть иногда. Вошёл и обомлел. Музклуб не был похож на себя – его наполняли беспорядок, стоны, а рваные, продиктованные страстью движения были лишены музыкальности. Да и вообще – Семён по пальцам мог пересчитать случаи, когда перед ним кто-то занимался любовью. «Что за парень в гавайке?* Нужно ли оставить еды? Спросить? Ага, конечно!» И тут взгляд наконец зацепился за некий свёрток на крышке рояля. Не то чтобы его наличие говорило, что всё однозначно, что парочка не пошла на обед, предварительно решив вопрос с провиантом, но вероятность была – и немалая. Вожатый кивнул сам себе и, закрыв глаза, исчез. – Ну, значит, местная не нуждается – остаётся наша. Открыл глаза и повернул голову на звонкий смех полуяпонки. – Сенечка, а ты чего сам с собой разговариваешь? Или ты как будто бортовой журнал ведёшь? Прикрыв глаза, усмехнулась и Моника. – Тогда у тебя точно не все на борту в голове! Вожатый лишь пожал плечами. Этим и отличаются отношения со «своими» людьми – вместо дистиллированного, вежливого обращения тебя ждут подколы. – Что ж, я нам покушать принёс. Только по поводу попить… Мику, у тебя есть? Пионерка сложила ладошки и улыбнулась. – У меня не есть, Сенечка, у меня – пить! Чай и вода в чайнике – всегда в наличии! Вожатый кивнул. – Девочки, а можно, вы как-нибудь… Моника спешно закончила. – Сами? Без вопросов. Мику закивала. – Конечно, можно, Сенечка, только вопросы всё-таки зададим за чаем? Можно-можно? Парень кивнул, улёгся в уголке помещения и закрыл глаза. Чернота. Она была абсолютной – даже не угольной, потому что уголь имеет хоть какую-то текстуру, хоть сколько-нибудь отражает свет, а не поглощает, сжирает, пережёвывает, чтобы разрастись ещё сильнее. Седой Пионер смотрел строго, критически, после чего разочарованно покачал головой и перевёл взгляд на собственную ладонь, на которой располагалась модель домика Лены, и сжал кулак. Раздался хруст, между пальцев потекла кровь. Заменявшая колечко верёвка на пальце окрасилась алым. В резко разжатой ладони не оказалось ничего, зато, подобно йо-йо, буквально выстрелили вниз две привязанные к колечку тряпичные куклы. – Хех, – грустно произнёс Пионер. – Но результат есть результат. Чем критика лучше любви? Тем, что доступна каждому. Тем, что бывает правильной или неправильной. И всегда – на пользу. Не как путь ползком по льду. – Хех, – точно такая же фигура появилась рядом и кивнула своей копии. И тут же щёку Вожатого обжёг удар. Пионер слева кивнул. И следом болью вспыхнула вторая щека. Пионер справа так же кивнул. Всё поглотил мрак. Оставалось просто лежать с закрытыми глазами, пытаясь прийти в себя. Через какое-то время Вожатого вывел из оцепенения голос супруги, сидевшей рядом и гладившей по волосам. – Семён! Знаешь, в чём отличие чая и мести? – он покачал головой. – В том, что редко какой чай стоит подавать холодным.* Так что, дорогой, просыпайся! Вожатый кивнул, потянулся и хлопнул себя по карману с пачкой сигарет, после чего поморщился и отдёрнул руку. – Правильно, не кури при ребёнке, – согласилась Моника. – Хех. Мику же покачала пальцем. – Между прочим, если разобраться, то я не должна уже быть и считаться ребёнком: с учётом всех циклов я прожила больше, чем вы вместе взятые. – И тут же смущённо отвернулась, перевела взгляд на чайник. Семён пожал плечами. «Разве ж это «прожила»? Эх, тем более, как же ты умудряешься балансировать? Только если…» – А вот не дашь тебе этих «много-много лет». Всё равно ты девочка, добрая, милая. Не знаю, как тебе удаётся оставаться в одной поре. – Он наконец поднялся. – Дело ведь не в циклах, – почесал подбородок. Мику разлила чай по чашкам. – Есть у меня одна мысль, Сенечка. Даже не совсем мысль – образ. Может, он и глупый, но чистый, знаешь, как вода в реке. Ну, то есть такому покажешь задачку в тетради – не решит, но всё отразит точно. В общем, если ты сидишь в тёмной комнате без окон, ты не знаешь, сколько дней и ночей прошло. Если ты одна и с закрытыми глазами плывёшь вниз по реке, то не знаешь не только когда ты, но и где ты, даже то, плывёшь ли ты на самом деле куда-то или висишь на одном месте… Из задумчивости их с Семёном вывело восклицание Моники. – Мику! Встав сзади подруги, она приподняла носик чайника, не дав чашке переполниться. – Спасибо, – смущённо произнесла пионерка. Единственные оставшиеся в лагере люди сиротливо уселись рядком и приступили к нехитрой трапезе, которую не могли ни с кем больше разделить. Последствия твоих действий настигнут тебя, чтобы ты ни делал. Без исключений.* Вожатый в очередной раз вздохнул. – Как стоит относиться к врачу, который теряет пациентов? Моника развела руками. – Хоть я и врач, вопрос не по адресу: я пациентов не теряла. Ни в смысле того, что мои – не сбегают, – она улыбнулась, – ни в плане того, что они внепланово умирали, – уголки губ опустились, плечи задрожали, а взгляд стал колючим. – Но не будем о грустном! – японка позволила себе снова улыбаться. – Что стряслось-то? Она хлопнула в ладоши и нарочно зацепилась подушечкой пальца за обручальное кольцо. – В общем, вместо того, чтобы вразумить и вылечить, я подыграл и дал Вырезателю себя временно убить. Моника недоверчиво зажмурила один глаз. – Значит, он вернётся? Вожатый неуверенно покачал головой. – Вряд ли. Думаю, вернётся, но не он. А тот, кого мы видели там, в домике Лены. Секунда на размышление. – Седой?! – выпалила японка. Кивок. – Мне кажется, я его видел. Или мне показалось, потому что я боялся его увидеть. Он развёл руками. Моника вздохнула. – Что я могу сказать, Семён… Ты со своим своеволием и индивидуализмом второй раз уже… – девушка стала щёлкать пальцами, подбирая слово. – Подвёл нас под монастырь! – выпалила вместо неё Мику. Моника смешалась и даже вытерла пот со лба. – Подвёл, конечно, да. Но не надо в монастырь: я молодая жена, я требую сатисфакции.* Регулярной. Семён поджал губы. – Виноват. Исправлюсь. Искуплю! – И положил ладони на колени. – Могу вот прямо сейчас отправиться… Японка строго погрозила пальцем. – Один ты никуда теперь не пойдёшь! Ты сам себе враг. А я – друг. Лучше идти на задание с другом, чем с врагом. Вожатый вздохнул. – Ладно, я понял: выбора у меня нет. Хорошо. Но идти будем раздельно. Пионеры любят выкинуть какую-нибудь неожиданную глупость, поэтому лучше будет, если ты, как более неожиданный элемент, сможешь отреагировать в том числе на мою неожиданную и глупую реакцию. Мику прикрыла рот ладошкой. Моника покачала головой. – Будешь рисковать, вызывая огонь на себя? – Кивок. – Просто потому что условно бессмертен? Семён улыбнулся. – Нет. Ещё потому, что ты можешь проявить себя лучше, чем лагерерощенный психолог и пулеприёмник. Японка подалась вперёд. – А я кто? Убийца, хикикомори, спермоприёмник… Сжала кулаки и опустила голову. – Моника! – прервали её два грозных недовольных крика. – Прекрати самоуничижение, – продолжил Семён. – Ты здесь не для этого! Привыкла выполнять преступные приказы? И к чему это тебя привело? Моника подалась вперёд, нагло ухмыльнувшись. – К замужеству и счастью! Семён покачал головой. – Себя не обманывай: сейчас, дай тебе волю, ты, если не вернёшься к прежнему состоянию, то выстроишь нечто похожее в новых условиях, – Парень сделал вид, что поправляет очки. – Так что пора менять паттерны! Будешь действовать сама, освобождать жертв преступных приказов, дарить, а не отнимать жизни. После нескольких секунд сосредоточенной работы мысли девушка наконец кивнула. – Быть не собой, чтобы все были здесь не просто так. – Она по-доброму улыбнулась. – Занятно, странно и в то же время логично! – Повернувшись к Мику, Моника поклонилась. – Дорогая? Ты как? Отпустишь меня на задание? Пионерка улыбнулась. – Конечно! И вот супруги отвернулись, и Мику потянулась за сигаретами. Хуже уже не будет… Но пальцы, самые кончики, обожгло от удара. Пачка упала на пол и, покатившись, встала на ребро. – Нет, дорогая! – покачал головой возникший рядом Семён. – Может, я плохой организатор и вожатый отряда, но я всё ещё искренний друг, который хочет тебе лучшего. – Он коснулся кончика носа пионерки. – Так что не кури. Ты не ведьма Алиса, не огонь, ты – фея Мику, воздух.* Она улыбнулась. – А ты сумасшедший. Вожатый развёл руками. – На том и стоим. Это не даёт сходить с ума.