Твоя реальность

Семён, отпустив Монику, перевернулся на бок и принялся разминать затёкшую на полу спину. Скоро дискомфорт должен был пройти: этому телу всего-навсего восемнадцать – не родные двадцать семь, так что бережного обращения не требовалось. Лишившись источника тепла и «подушки», Моника завозилась и наконец открыла глаза. – С добрым утром, дорогая! – объявил Вожатый. – С добрым утром, мой недобрый супруг! – ухмыльнувшись, поприветствовала девушка. Потянувшись навстречу, они поцеловались, знаменуя начало нового дня. Выйдя из кладовки, Семён потянулся и прищурил глаза. Но не от яркого света – от удивления. Всё было неправильно! В клубах не могло быть так темно! Окна чёрные, конечно, но не могла же быть ночь! Биологические часы, конечно, врут, как и все,* но не консольные (Вожатый сверился). Время – незадолго до завтрака, а вовсе не ночь. – Но почему так темно? Значит, окна кто-то закрасил. Кто посмел? И зачем? Моника, поморщившись, упёрлась ладонью в дверной косяк. – Хэ-эм-м… – только и выдала она на выдохе. Игривое и даже хотя бы просто довольное настроение как ветром сдуло. Это было особенно обидно, потому что тяга похулиганить и предлагавшиеся к этому завязанная узлом под грудью рубашка и два хвостика вместо одного должны были помочь расслабиться и поиграть с возрастом. Девушка недовольно поджала губы и для себя ещё раз сверилась – чёрные окна и пробивающийся через неплотную дверь свет. – Is fecit, cui prodest, – спокойно произнесла Моника. Семён тут же посмотрел на неё расширившимися от удивления глазами. – Чего?! Японка покачала головой. – Ну, да. Программистам ни к чему латынь. Сделал тот, кому выгодно. Вожатый почесал подбородок. Такая постановка вопроса нравилась ему ещё меньше, чем «какая тварь это сделала?», потому что упоминала некую выгоду, а значит, цель. Значит, окна закрашены не просто так. – Хм. Дверь не поддалась. Заперто. Снаружи. Не размениваясь на манипуляции с замком, Семён применила старое доброе средство – удар ногой. Бесполезно. Пожал плечами. – Да плевал я на эти ограничения, – он наклонил голову и ухмыльнулся. – Я Вожатый или где? Моника подала руку, но перед перемещением не преминула прокомментировать: – Ты всё ещё Семён, который помнит, зачем нужны двери, и даже пытается ими воспользоваться, и это, поверь, хорошо. Они кивнули друг другу. Снаружи всё оказалось куда чудесатее, чем внутри. Клубы превратились в какой-то извращённый артхаусный объект. Чёрные квадраты окон просто запечатывали внутренности здания – и чёрт бы с ним, но резные деревянные плавники и роспись на стенах... – Смею предположить, что это кит, – после заминки резюмировала Моника увиденное. Семён развёл руками. – А не могли мы выбраться, потому что он нас сожрал! Как Иону!* Чудесно! Хм. Кстати, за что там Иону сожрали по приказу бога? Японка демонстративно ощупала зону декольте. – Ой, крестика нет. – Ухмылка. – Как и веры. Скажу честно, не помню. Анатомический атлас и латинские названия помню, а эту, менее полезную книжку, не помню. – Девушка наклонила голову. – Как ты, разумеется, не помнишь внешность ведьмы из сказки про Гретель. Вожатый покачал пальцем. – Эй, поаккуратнее на поворотах, леди! Ты выходишь на прежнюю колею – резать по живому и топтать мечты, разбирать чудеса на атомы, чтобы собрать то, что потребуется. На миг в глазах Моники промелькнул страх, а затем она нежно улыбнулась и, взяв Семёна под руку, прижалась. – Спасибо! Следи за мной! Спаси меня от меня. Благо, здесь, в лагере, только это и важно. Парень усмехнулся. – Знаешь, что меня напрягает? – он кивнул в сторону подпиравшего дверь указателя. – Нас приглашают в столовую, зная, что мы можем выбраться, минуя дверь. Потеревшись своим носом о нос Семёна, Моника улыбнулась. – А вот здесь ты, возможно, сгущаешь краски: не на всех окнах решётки, а краска нисколько не мешает разбить стекло. Хоть инструментами, хоть стулом: это всё же клубы. – Хм… – Семён пожал плечами. – И всё же предчувствие у меня поганое. Не знаю, почему. Моника посмотрела максимально серьёзно. – Не знаешь причину, или хочешь её скрыть от себя и меня? – Вымученная улыбка и кивок. – Именно, дорогой. – Боты так лагерь не меняют. А кто меняет лагерь, тот часто слишком себе на уме. Хищная ухмылка. – И не в своём уме. – И ты отлично знаешь, чем это грозит. Ну, наш план действий? У тебя, как-никак, есть опыт. Вожатый вздохнул. Опыт – это то, что получаешь, не получив того, что хотел. Вроде, вот оно, счастье, но нет – снова опыт. Но опыт – уже кое-что: боты в таком случае не получают ничего – ни счастья, хоть кратковременного, ни понимания, когда дело начинает пахнуть керосином. – Скоро завтрак. Все собираются в столовой, и указатель намекает на это же. Значит, нам туда. И успеть отловить наших, если… – он скрипнул зубами, – если ещё кто-то остался. И они перенеслись к крыльцу столовой наперегонки не со временем – с причинами. – Ой, Сенечка, Моника! Мы так рады вас видеть, а то как-то жутко в лагере. Ну, я почему-то ответила сразу за двоих, хотя я точно рада, а про Шуру могу только предполагать… – Я тоже рад! – поспешил подтвердить пионер и чмокнул Мику в макушку. Хоть кто-то тоже был жив и цел, несмотря на дезориентацию и страх. И тут все обернулись на зевок. – Отсутствие линейки я одобряю, а извечную толкучку у столовой – нет. Слона бы съела, зя-а-а! – библиотекарша ещё раз протёрла глаза, а Сыроежкин только пожал плечами, мол, его всё устраивает. – И чего взгляд отводишь? – качнув бёдрами, девушка коснулась Электроника. – Ты мне спать не давал, ты с рассветом встаёшь,* а сейчас в бой пойдёшь на раздачу! – девушка хохотнула. Вот такие они, Жени, – даже в случае потопа сначала уточнят расписание и меню, а потом уже будут выяснять, почему так много воды за бортом и все слишком скученно расположились на корабле. – Кстати, Моника! – обратилась Мику. – Меня немного смущают твои хвостики, потому что что-то напоминают, но они классные и тебе идут! Наверное, потому что ты в принципе красивая и стильная. Японка улыбнулась в ответ. – Спасибо, дорогая. Анна хохотнула. – Занятный вид. А если ещё и очки наденешь…– Прямолинейно – как обычно. – Впрочем, ты и так представляешь всё, что любит наш Семён. Внешне и внутренне. Моника с улыбкой кивнула. – Я его жена, так что это естественно. Вожатый развёл руками. – Жена. Причина и следствие того, что объединяешь то, что я люблю, в себе. Люблю тебя. Мику захлопала в ладоши. – Горько! – Согласна, – поддержала Анна. Супруги поцеловались. – А теперь пора и честь знать. Нас в столовую привёл указатель. Мику тревожно вжала голову в плечи. – Вас тоже? У двери музклуба стоял такой, мы открыли дверь – и тук, она ударилась, смотрим, а это указатель, я спрашиваю Шуру, что это. Ну, я, конечно, не дура и сама поняла, что это указатель, но имела в виду, что раньше такого не видела и на самом деле хотела спросить, что он значит. То есть, что значит, и так понятно – идите по стрелочке, но что значит то, что этот указатель кто-то поставил для нас… Зажмурившись, Семён потёр уши. Потёр бы и многострадальный мозг, но до него было элементарно не дотянуться. – Да… – только и выдавил Вожатый. Переварив сказанное, библиотекарша поморщилась. – У нас тоже был указатель. Хорошо, что с ним дверь открылась, хоть и нешироко. Моника запустила пальцы в волосы. – Я рада, что на нас никто не прыгнул из кустов и что мы все смогли добраться сюда. Но меня тревожит, что я не вижу пионеров снаружи столовой и не слышу их внутри. Поэтому я просто жажду дождаться Ульяну с её дружком, чтобы они нам всё это объяснили и закончили балаган. Семён скрипнул зубами, а Анна вздохнула и поёжилась. Тряхнув головой, японка поморщилась и подняла глаза. – Итак, вы думаете, что это не шутки, которые зашли слишком далеко? – нестройные кивки. – Однако… Шурик, пока скажи свои год и город рождения. – Моника щёлкнула пальцами. – Однако меня успокаивает наличие этих парней. Сигма отсутствует, кибернетики, Мику и Женя на месте, так что другие отряды не могли исчезнуть. Семён потёр подбородок. – Хм, это так. «Чик – и всё» не получается. Значит, или они где-то есть, или кто-то их долго и планомерно вырезал. Моника подалась вперёд и с хитрым лицом одними губами прошептала: «Вы-ре-за-тель?» Вожатый нервно сглотнул. – Мне не нравится, к чему ты клонишь. И тут же повернулись на звук. – Шестьдесят девятый! – отчеканил Шурик. – Как раз к началу смены восемнадцать исполнилось. Хуцк.* Семён выпучил глаза. – Твою ж мать… – только и произнесла Мику. Шурик покачал головой. – Как бы то ни было, равновесие – не то, что следует терять по первому порыву, вводя в уравнение новые переменные, потому что ответ становится только дальше, расчёты – сложнее, дольше… и со временем процесс закрывает собой результат. Оставалось только кивнуть и последовать за кибернетиком, хладнокровно поднимавшимся на крыльцо. Берущимся за ручку. Открывающим дверь. Кричащим. – Мамочки! Я на такое не подписывался! Оттолкнув Шурика и почти бережно усадив Электроника рядом, четверо воззрились на… то, что раньше было столовой. Первой пришла в себя Моника. – Кажется, при регистрации брака я подписывалась не на это, но… – она пожала плечами. – Но я готова поделиться сигаретами с теми, кто всё равно в этом участвует. – Щёлкнула пальцами. – Что, есть желающие? Семён вздохнул. – Я не желающий, но участвующий. Впрочем, это классика, которая началась с начала первой смены. Бессменная, бессмертная сменная классика, так сказать! Он наклонил голову и скрипнул зубами. Мику молча протянула дрожащую ручку, её примеру последовала и Аня. Несколько раз чиркнули зажигалки, выпуская внешнее пламя, чтобы дать разгореться внутреннему. Вожатый первым сделал шаг внутрь, остальные последовали за ним. Что было не так? Всё! В здании царил полумрак из-за закрытых какими-то жалюзи (чего никто не заметил снаружи) окон; запах… в нос ударила какая-то безумная смесь пота, крови, кислоты и, кажется, дуба. Только табак мог перебить это. Стены… они были покрыты странными, непривычными и явно неуместными обоями. Плакаты! – «Декоратор! Борись за чистоту воплощения замысла!» – прочёл Семён на стене напротив. Края плаката загибались, как будто это была не бумага, а кожа. «Таких пионеров нам не надо!» – гласила надпись на плакате в углу. Моника тем временем прикрыла рот ладонью и показала сначала куда-то вбок, а затем под потолок. – Ч-что это?.. – сдавленно пропищала Мику. Вожатый хмыкнул. – Экхм. Не узнаёшь? Это же ёлка! – Деревянный каркас был усыпан «ветками» из костей, а макушку украшала заменявшая звезду пятерня. – Новый год среди бесконечного лета одного и того же года! Артхаус! – Со зверским выражением лица он щёлкнул пальцами. – И вот под потолком гирлянды – из кишок, скрученных в колбасы. Мику, быстро моргая, отвернулась и уставилась в пол. – Я… я не понимаю, как можно спокойно жить после того, как увидела такое. Хотя я много чего видела, а ещё много что со мной делали, но со мной делали обычно быстро, и результат я не могла (по понятным причинам) наблюдать, а такое… Вожатый пожал плечами. – Думаю, можно жить не только после того, как такое увидели, а даже после того, как нечто подобное делали. Но не думаю, что долго и счастливо. Моника, поморщившись, кивнула. Видела и творила нечто ужасное ради науки и личного благополучия, и не было никакой «сестрицы», чтобы принять на себя ужас увиденного и тяжесть вины. Всё сама, вся – сама. Девушка заметила, что с самого входа держит пальцы так, будто в них зажат скальпель, которым она продолжит орудовать. – Мне здесь неуютно, – недовольно объявила библиотекарша. – Что мы ищем? Галерею? Тогда постояли, полюбовались – и на выход. Убийцу? Тогда (его здесь нет) дуем на кухню, а дальше – по ситуации. – М-мы умрём? – выдавила Мику. Семён покачал головой. – Если бы нас нужно было убить, мы были бы уже мертвы: за ночь умыкнули целый лагерь и устроили, как вы говорите, арт-объект. Что ж, у галереи есть функция, сущность, жизнь – показ, и она невозможна без зрителей. И это мы. Моника кивнула и, поджав губы, покачала головой. – И снова причины и следствия. Идём. Мне тоже не нравится. Кухня выглядела как кухня. Если не заглядывать за угол. – Хм, – скривился Вожатый. – Да, – сморщила нос Моника. – Кошмар! – выкрикнула Мику. – Безобразие! – согласилась Аня. У стола пять стульев. На столе фарфоровые приборы и торжественный набор столового серебра из административного корпуса. Рядом с тарелкой по хрустальному бокалу с рубиновым содержимым.* – Хм… – Бесцеремонно подошедший Семён поднял бокал и повращал вы руке, затем поднёс и принюхался. – Кровь. И, видимо, антикоагулянт. Кто-то сказал бы, в общем, что это не так ужасно, как если бы тут был томатный сок! Ай! Кухню огласил звон разбившегося хрусталя. Библиотекарша, и так ударившая парня по спине, показывала ему кулак. – Нервы и так на пределе, а ты тут шуточки! Он пожал плечами. – Нервы за пределом, и я делаю то, что могу, – попытался он оправдаться, но отмахнулся. – Ладно. Мику тем временем уже плакала, отвернувшись к стене. Ближе ко входу располагалась голова Ульяны, как будто абсолютно свежая и с озорным выражением на лице. Отрубленная голова с печёным яблоком во рту. Яблоко не хотелось есть, да и кошмар уже начался.* – Да… я пойду с тобой… – прошептал убито Семён. Наконец оторвав взгляд, он заметил на блюде нечто похожее на огромный мясной рулет. Пустой бокал, грязная тарелка и приборы, смятая салфетка, а также отсутствие большого куска рулета намекали на ужасное. – Сие есть плоть моя, сие есть кровь моя,* – произнесла Моника, глядя на это. Вожатый сглотнул. – Ульянофаг, – наконец произнёс он. – Я думал, что знал о нём, раз слышал. Но, – покачал головой, – я не думал, что ульянофаг буквально… тот, кто ест Ульян.* Если Моника сжала руку мужа, чтоб поддержать в трудную минуту, то библиотекарша вцепилась во вторую руку дико, в гневе. – Ты спятил?! Кого ты привёл в лагерь?! Вырезателя?! Ещё и радовался, произнося это слово! Тяжело дыша, Семён то кивал, то мотал головой. – Я… я… не понял… я думал, что вырезает по дереву. И ведь вырезал. Я… виноват. Вырвав руки у девушек, он схватился за голову. Мику, не отрываясь от стены, сурово и безапелляционно произнесла: – Причины и следствия. Вожатому оставалось лишь кивнуть. – Это будет иметь последствия. А? – он увидел, что на отодвинутом стуле лежит бумажка. И зачитал вслух.* Я, прошёл сквозь жар огня, Вслед пылала мне земля, Ветры пели гимны крови. Я, отринул свет и тьму, Лишь огню теперь служу – Не блаженству и не боли. – Что это? – уточнила Моника. Семён покачал головой. – Не в курсе. – «Чёрный кузнец», песня, – безразлично отозвалась Мику. – Всё равно не в курсе, – ответил Вожатый. – Что ж, если никто не голоден, делать здесь нечего. Осталась кладовка. Семён положил ладонь на ручку и тут же застонал от боли в глазу. В голове пронёсся ряд картинок. Да, именно там один маньяк получил кисточкой в глаз.* Но точно же не он. Не он. Видимо, просто слышал. Просто богатое воображение. Фантазия – это способ получить фантомную боль по чужим воспоминаниям и экспериментам.