Твоя реальность

И тут бы спокойненько свалить, но дорогу преградила вожатая, упиравшаяся ладонями в бока и тяжело дышащая от гнева. – Куда это вы намылились?! Семён даже опешил: как-то не ожидал, что Ольга сумеет отреагировать так оперативно. – Эм… Судя по твоему выражению лица, на эшафот. Она недовольно покачала головой. Девушки тем временем тревожно оглядывались на сцену: пламя распространялось, и ветер мог его разнести. Это же не уничтожит лагерь? Всё же было просчитано? – Семён! – прошипела Ольга Дмитриевна, сжимая от злости один кулак и пальцем второй руки показывая на догорающий диван. – Что это такое?! Парень усмехнулся. – Концерт. Необыкновенный концерт,* – ответил он спокойно. Моника заняла выжидательную позицию, а Мику с Алисой и вовсе старались сделать вид, что их здесь нет. – Да ты… – женщина старалась не задохнуться от негодования. – Да я на тебя докладную напишу! Тебя в Комсомол не примут! – выпалила она и погрозила пальцем. Семён добродушно улыбнулся. – О-о-оля! Мы и так старше местных, а я старше тебя, так что если ты ещё в Комсомоле, то я уже в партии! – и наклонил голову, чуть оскалившись. Глаза вожатой расширились от удивления, однако через миг она уже снова начала гнуть свою линию. – Что ты несёшь?! Какой партии?! – Партия у нас одна,* – максимально спокойно парировал Семён. – И мы говорим Партия, а подразумеваем Ленин.* Плечи Ольги задрожали, но и не с такими бодалась. – Да ты партбилет на стол положишь! – сурово выпалила она. Сориентировалась-таки. И снова Семён был готов. – Как положу, так и возьму. И дело мы делали хорошее – и избавились от клоповьего дивана, и детишек развлекли. Да и моя б… мама – старый член партии. Вожатая грустно вздохнула и покачала головой. – Так «б» или мама? – уже скорее с вялым интересом уточнила Ольга. Семён отмахнулся. – Если замнём дело, расскажу всё за чаем с пряниками в столовой, – он подмигнул и улыбнулся жизнерадостно. Женщина хмыкнула. – А мордочка не треснет? – Я готов рискнуть. Вздохнув, вожатая обвела взглядом музыкантов. – Ладно, идём уж. Девочки обнялись на радостях: буря миновала. Вожатый же внутренне посмеялся: как легко оказалось уговорить коллегу! Да она даже не оглянулась на сцену – та готова была сложиться уже, но, благодаря то ли особенностям этого лагеря, то ли просто недоработанной физической модели, пламя никогда не перекидывалось ни на траву, ни на соседние строения – без исключений. В пустой столовой все расположились с комфортом за сдвинутой парой столов. В лучах заходящего солнца помещение казалось загадочной пещерой, где стены усыпаны янтарём. Тёплый сладкий чёрный чай и пряники на середине стола удачно дополняли картину. – А теперь выкладывай, – подмигнув, обратилась Ольга. – Да тут и истории почти никакой. В деревне жили. Мама, её второй муж… и моя старшая сестра, её дочь от первого брака. Вот ходила мама беременная мной, а сестре стало как-то стыдно, что в таком немолодом возрасте, вот и договорились сказать, что не мама, а она родила. Вот так сестра для всех и стала мне мамой, а мама – бабушкой. Такие дела. Вожатая покачала головой, прикрыв глаза. – Эх, жизнь – причудливая штука. Семён усмехнулся. – Как у дедушки в любимой песне. Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно.* Моника нарочито громко отпила из кружки в тишине. – Что? – удивлённо спросила она, видя сосредоточенное на ней всеобщее внимание. – Отличный чай и отличные слова. И пряники отличные. У нас в Японии принято громко давать знать, что ты слушаешь собеседника и что тебе нравится еда.* – Принято-принято! – подтвердила Мику. – Понято-понято, – с улыбкой ответила Ольга. – Значит, нравятся тебе и наш разговор, и мои запасики,* и твой Семён. Щёки Моники загорелись, и она лишь улыбнулась смущённо. – Спасибо, что поделились, – с улыбкой ответил Семён. – Да плевать, – отмахнулась Ольга. – Всё равно сама бы столько не съела, а Виола крепкому чаю предпочитает крепкий алкоголь. – Женщина хмыкнула. – Вот лучше объясни мне, раз ты глав… главарь: зачем вы всё это сотворили? – говорила она без гнева, спокойно, скорее устало и заинтересованно. – В смысле так трудились для концерта сверх плана, спели столько не утверждённых руководством песен, подставляясь под удар, так ещё и чуть лагерь не спалили. Семён отпил и снова улыбнулся. – Ты же понимаешь – не для славы и богатства. – Все кивнули. – Это было творчество, а что такое творчество – разговор с самим собой на виду у публики. Мы поговорили и, кажется, добились успеха: и мы, и зрители, кажется, поняли себя и поверили в лучшее. Мику от умиления соединила ладошки и положила на них щёчку, улыбаясь. Однако Ольга энтузиазма и радости не разделила. – А если с вас возьмут пример в другом поведении и лагеря жечь начнут? – Иногда о плохих вещах лучше просто не думать, чтобы они не случались… – пожав плечами, философски заявил Семён. Вожатая покачала головой. – Всё так у него просто… И будто отвечать после этого не просто не нам – никому. Как после такого было не смеяться? Сдерживаться пришлось всем, кроме Алисы, которая, как говорится, ни сном ни духом. Вот оно – разделение даже не на людей и ботов, а тех, кто знает и кто не в курсе.* Впрочем, на рефлексии и выборы времени тратить не пришлось: в открывшейся двери показалась голова Шурика. – Заходи, гостем будешь! Но тот лишь мотнул головой и, задыхаясь, выпалил коротко. – Горит! Административный… корпус! Семён развёл руками прежде, чем на него с укором посмотрела Ольга Дмитриевна. – Бежим туда. Она сорвалась с места, и Вожатый одёрнул себя на мысли «торопится как на пожар». Все направились следом. Как это было совсем недавно со сценой, здание пылало, но на этот раз всё не обошлось лёгким строеньицем: административный корпус был больше всех остальных домов в «Совёнке». Одноэтажное кирпичное здание имело два крыла, уходящие в обе стороны от входа, и множество окон, через которые было видно – повсюду бушует пламя. Оно было везде: в каждом кабинете, в коридоре – будто всё внутри превратилось в жар и свет, поглощающий здание изнутри и жаждущий вырваться, чтобы разодрать надвигающуюся ночь в клочья. Прибежали… И зачем? Гибнущему корпусу не помочь так же, как и Старому. Попробовать кого-то вытащить? Без защиты и когда пожар настолько распространился это равносильно решению добровольно войти в огонь и без всякого смысла остаться там. – Кто это мог сделать? – выпалила негодующая Ольга. – Кто угодно, – беззаботно отозвался Семён. – И зачем? – грустно произнесла Моника. – Кто бы знал! Месть? Финансовые махинации? Хулиганство? Боюсь, мы никогда не узнаем, – Вожатый просто смотрел, покачиваясь вперёд-назад с пятки на носок. Всё ведь не могло быть настолько просто. Да и случайных зрителей у этого – по меркам лагеря – грандиозного зрелища не было. Да что там – на пожар вообще почти никто не пришёл. Это вам не концерт. Этот пироман… просто развлекался и ушёл? Или отвлекал от других прегрешений? Или… …это продолжение того самого концерта? Конечно же… Хотелось ошибиться. – Семён! – прошептала японка и подёргала Вожатого за рукав. – Сколько кусков торта ты дал Толику? Парень ухмыльнулся. – А это, детектив, правильный вопрос!* Два. Моника закрыла лицо руками. – Заче-е-ем? – простонала она. – Может, я просто слишком давно не видел этот лагерь в огне, а Толик сам предложил… Может, мне было интересно, что будет – обманет или нет. Он пожал плечами, а на лице промелькнул страх, когда Моника вдруг сжала его галстук в кулаке и притянула к себе. – Ты что творишь?! Там внутри… Сполохи огня плясали на ухмыляющемся безглазом лице. – Внутри всегда пусто. Даже если кто-то только что зашёл. Я проверял – и через окно, и спрятавшись. Они просто проходят в дверь и исчезают, чтобы заспамиться где-то позже. Молчание. Моника поджала губы и ослабила хватку. Она недоумевала, как её родной, любимый человек мог пойти на такую странную глупость, жестокую прихоть. И тут Ольга пришла в себя, когда неправильный, опасный разговор о свойствах лагеря оборвался. – Чего это вы тут шепчетесь? И что там про Толика? Семён усмехнулся: что-что, а неудобные темы вожатая игнорировала мастерски. – Вот вы Толика видите? И я вижу, и он есть.* С самого начала, как мы прибежали, на пожар смотрит. Не требуя дальнейших разъяснений под удивлённым взглядом Моники вожатая бросилась к лысому пионеру. – Ни с места, террорист! Покажи руки! Даже если бы на руках что-то было или чего-то не хватало… Раздался сигнал на ужин, и Толик просто развернулся и побрёл в сторону столовой, не обращая ни на что внимания. Тогда дорогу ему преградила Ольга Дмитриевна. – Не желаете ничего сказать, пионер? – строго произнесла она. – За-пе-кан-ка…* – лишь протянул он и, будто ледокол, сурово и неотвратимо направился к конечному пункту пути. – Но… расследование… – убито протянула женщина, протянув руку в сторону удалявшейся спины пионера. Вырвавшись из ослабевшего захвата, Вожатый подошёл к Ольге и положил ладонь ей на плечо. – Здесь мы бессильны. Не перечь, – опередил он возражения. – Мы не пожарные, и ничего у нас нет – ни вёдер, ни огнетушителей, ни песка. Пошли уже на ужин. Со вздохом вожатая кивнула и осмотрелась. – А где Мику и Шурик? На этот раз все покачала головами, мол, не в курсе, а Алиса ещё и пожала плечами для убедительности. Махнув рукой, Ольга с опущенной головой поплелась к столовой. – Только не говори, – шепнула Моника Семёну, – что ты вручил ещё и Мику ключи от медпункта. Тот улыбнулся и показал то, что рот на замке. Японка вздохнула. – Кажется, я поняла, почему ты нестабилен. Ты ушёл от того, что ты – единственный живой человек среди кукол, властелин, который сделает с игрушечным миром что угодно… но пришёл к тому, что ты – часть кукольного домика, который обновят через неделю. Он молча кивнул, поджав губы. Отрицать? Бессмысленно. Потрепав его по макушке, Моника взяла парня за руку. – Пошли уже… горе моё, радость моя… Ужин после всего этого показался фикцией – так, «покидали топливо в бак», как называли это некоторые Пионеры.* Было… никак. Без проблем и радостей. Может быть, это и есть покой, который дают тем, кто не заслужил рай?* – Ты чего такой… смурной? – наконец задала вопрос Моника. – Всё же... неплохо, как минимум. Да, ситуацию не назовёшь ни хорошей, ни даже нормальной, но… – У меня из головы не идут твои слова. Японка натянуто улыбнулась. – Прости. – Нет. Ты не виновата. Более того – ты права. И я рад, что ты смогла не только понять, но и озвучить это. Ты та, кто может меня понять в той же мере, что я сам, и даже лучше. Моника положила ладони на руки Семёна. – Потому что «врач, исцели себя сам»* никогда не работало. И потому что человеку нужен человек. Не так ли, моё биосоциальное животное? Он усмехнулся. – Твоё. Только твоё. – Твоя. Они поцеловались через стол. Зря боялся, что Моника разочарована (пусть даже и были основания: чтобы разочароваться, нужно сначала очароваться, а потом нос к носу столкнуться с несовпадением придуманного образа и реальности), а она была расстроена совсем иным образом. Как мать, готовая спасти своё подхватившее насморк дитя. Только вот она не мать, он не её ребёнок, и болезнь посерьёзнее насморка. По недоразумению В сей истории песенной Есть герой нрава вздорного, Лишь солдатик из олова. Моника улыбнулась и прочла экспромтом ответ. Ну, а в пару солдатику Не принцесса с проклятием – Лишь чудовище жуткое… Она замялась, понимая, что не знает, какой может быть следующая строчка. – С мрачными шутками? Моника развела руками. – Возможно. Чёрный юмор – наше всё. Они усмехнулись. Тем временем столовая почти опустела, и к Семёну и Монике торжественно, чинно, то ли от самолюбования, то ли оттягивая этот момент, подошла Ольга Дмитриевна. – Думаю, в последний день, а тем более после… всего, – ограничилась в описании этим словом женщина, – спать вы точно не собираетесь. – Она наигранно хмыкнула и показала кулак, а затем подмигнула и перешла на шёпот: – Не делайте такие хитрые и довольные лица, будто только что обманули тётю Олю. Тётя Оля всё понимает, тётя Оля – просто добрый человек, который считает, что вы должны здесь не только стать образцовыми пионерами, но и понять, что жить лучше, чем не жить. Вожатый прищурил один глаз. А точно ли Ольга всегда пыталась донести до него эту мысль? Она скорее мешала… искать ответы. Ответы, которые не довели до добра никого. И заставляла заниматься созидательным трудом – тем, что сделал из обезьяны человека, а значит, даже Семёна во что-нибудь путное преобразит. – Спасибо, – наконец благодарно ответил парень. Заметив, что лицо вожатой стало растерянным, он пояснил: – Вы преподали мне ценные уроки, из-за которых я стал таким, каким стал. Пионером. Человеком. Вожатым. На каждую из этих ипостасей повлияла она. – Я… рада, – наконец ответила Ольга. – Но что теперь делать будем? Посидим, пообсуждаем? Семён кивнул. – Можно заодно и отметить, и выпить «за упокой» сцены и административного корпуса. Женщина хмыкнула. – Всё вам хиханьки да хаханьки. – И отмахнулась, как и обычно. Проблемы и тревоги – это не про неё. Ольга лучше оставит всё как есть, даже взорванный памятник. Вопрос она задала совсем другой. – Ишь что удумали – в пионерском, я замечу, лагере! Вожатый только улыбнулся, осматривая, кто остался в помещении. – Так ведь всем по восемнадцать лет есть! – беззаботно ответил, заложив ладони за голову и откинувшись на стуле. Ольга прищурила глаз. – И Ульяне? Снова улыбка. – Вы же сами видели документы! И Ульяне! Возразить было нечего. Ольга развела руками. – Определённо, важнейшим искусством для нас является цирк…* – резюмировала женщина. Впрочем, никто не выразил желания остаться, а потому все тихо разошлись. А вроде столько тем для обсуждения после грандиозного концерта и происшествий. Да что там – хотя бы после смены. Что угодно можно обсудить в сплочённом, почти семейном кругу. Да хоть ту же букву ё! Но нет. На нет и суда нет. Закрыв дверь домика, Семён с Моникой нежно обнялись и так и застыли, улыбаясь. – Знаешь, я чувствую недомогание, – наконец произнесла японка. – Что-то болит? Я… – начал Вожатый. Но девушка повела бровями и ухмыльнулась, положив палец ему на губы. – Это значит, что я чувствую, что меня никто сейчас почему-то не домогается. Подмигнув, она высвободилась из объятий. – И где же вы желаете быть облапанной, красотка? Моника развела руки в стороны и пальцами повела вверх, а затем плавно опустила их, чётко давая понять – от макушки до пяток…