Твоя реальность

– Семён, я могу попросить тебя, чтобы то, что я скажу, осталось в тайне?.. Щелчок пальцев парня заставляет девушку задуматься и кивнуть. – Да, просить можно о чём угодно, а вот… Семён, ты можешь пообещать, что… И снова щелчок. – А ведь ты та ещё тварь, Семён, – и ухмыльнулась, наклонив голову. – Ну… – он пожал плечам. – Не то чтобы… Я даже предупреждаю тебя о том, что формулировки у тебя ой как неточны. Считай это формой заботы. Моника улыбнулась и чмокнула воздух. – Да, произнести можно что угодно. Обещания – не больше, чем слова, особенно если не вкладывать в них ничего. Конечно же, ты имеешь возможность обещать, а в ответ на эту просьбу можешь даже этого не сделать. – Убрав руки за спину, девушка прогнулась. – Спасибо. Итак! Давай то, что я скажу, останется только между нами, не говори никому. – Щелчок. – Да что не так?! – Тон был уже усталым и рассерженным. – То, что будет сказано тобой, мной ли любым иным обитателем лагеря, будет непременно сохранено в системе и доступно для воспроизведения, и с этим поделать ничего нельзя. – Он вздохнул. – Мы как муравьи под стеклом – на нас можно посмотреть всегда, а при желании ещё и этой лупой поджечь… Вожатый поджал губы и почесал лоб. Моника грустно кивнула. – Звучит как достойная причина выбираться. Семён усмехнулся. – Выхода нет, – прошептал он устало. – Не в смысле как такового. Я даже могу попросить разбудить меня, чтобы прогуляться, допустим. Дверь-то есть… Но за ней для меня – лишь непроглядная темнота, которая когда-то заменила реальный мир. – Наверное, страшно жить, страшась и не желая жизни… – Я привык. Он прикрыл глаза и выставил вперёд ладони, будто положил их на невидимую стену. Моника встала впереди и положила свои ладони на ладони Семёна и тут же, вздрогнув, переплела свои пальцы с его. Уловив удивлённый взгляд, японка пояснила. – Не хочу снова быть в этой ситуации – прикладывать руку и не быть в состоянии по-настоящему коснуться, ощутить тепло…* Улыбнувшись, Семён сделал шаг вперёд и обнял девушку. – Спасибо… – прошептала она. Ветерок обдувал две одинокие фигуры, покачивающиеся в свете полной луны в такт только ими слышимой мелодии. – Знаешь… – наконец произнесла Моника, – а ведь мы смешные. Хотя это не только смешно, но и грустно, потому что именно такова жизнь. Утонули в словах: юморе, подколках, утешении – да суть ли каких, если итог один… Я ведь не сказала то, что просила сохранить втайне. – Прости. И тут же палец лёг на губы Семёна. – Тс-с-с! Так вот, я же не просто так убежала в ужасе: я вспомнила, что у меня связано с дискотекой, с клубом. – Она помолчала и тут же будто дала себе подзатыльник за попытку остановиться. – Ещё когда я только училась в медицинском… да, я знаю, что уже отучилась и работаю… работала… кем-то… Не в этом дело, – Моника махнула рукой. – Я тогда ещё хотела стать педиатром и упорно училась, и подруга – надо же, тогда я без сомнений могла кого-то назвать так – решила меня вытащить. Развеяться. «А то бледная как покойница и молчаливая как покойница!» О, я запомнила эти слова. – И прикрыла глаза. – Но попасть на этот праздник нам было не суждено. Да и после, как мне кажется, я там стала чуть ли не чужой, будто я не девушка, а чума, зловещее чудище из глины, а не человек.* Как бы то ни было… Нет. Сделав шаг назад, Моника обняла себя за плечи, села на доски и после секундного размышления просто разулась и спустила ноги в воду. Семён занял место рядом и положил свою ладонь поверх кисти девушки. – Мы болтали. О, Намики просто щебетала – этот голос и не назвать иначе. И я позволила себе больше слушать её, чем мир, и полагаться больше на неё, чем на себя. Это нас погубило. Нас сбила тяжёлая машина. Намики уставилась такими удивлёнными глазами в небо, когда лежала на асфальте и не дышала, с подобным нимбу алым пятном под головой, а я всё равно трясла её и не могла понять, что всё уже кончено. Для нас обеих. Что танцев больше не будет: Намики умерла на месте, а Моника… – и тут она тряхнула головой. – Не помню. Знаю – была в больнице, долго. Но почему – ещё не знаю. – Она запустила пальцы в волосы. – Как так? Почти же… И тёплые ладони легли на плечи. – Может быть, сейчас ничего знать и не нужно? Может быть, прошлое – это те самые слова, которые топят тебя настоящую и не дают жить? Девушка чмокнула парня в губы и тут же отпрянула. – Ты милый. И для меня – хороший. Может быть, ты и прав. Но что ты ответишь на то, что человек – это его память? Забери её – и убьёшь того человека. Я не знаю, хочу я продолжить жить или стать реинкарнацией. Их обдул прохладный ветер с запахом сирени. – Я скажу, что ты тратишь слишком много времени и сил на то, чтобы понять, какой ты могла бы быть и какой была. Посмотри вокруг. Оглянись. Этот мир к твоим услугам, чтобы среди бесконечных вариантов привести тебя к главному – быть не кем-то, а счастливой. Так пойдём со мной в очарование ноктюрна? Вожатый протянул руку, и Моника приняла её. – Да, я пойду с тобой! – с улыбкой кивнула девушка. Семён помог подняться и под руку повёл спутницу прямо через заросли. – Уху! – раздалось тут же. Моника вздрогнула и плотнее прижалась к парню, а тот засмеялся и указал на совёнка, сжимавшего в лапке воланчик. – Не бойся, милая… Видишь, он маленький и сам всего боится, – и повернул голову к прижавшейся девушке. – Погоди. Не тот день. Место то, но… – Сглотнул и уставился в сторону спортивной площадки. Но никто не пришёл.* Не было ни звука. Конечно же, никто не играл в бадминтон сегодня. У Лены день танцев и медпункта. – Странно-странно-странно! – с сумасшедшим взором выпалил Вожатый. – Будто здесь вообще всё! Что нам хотят показать? Что-то сказать? За что-то наказать? Что-то навязать? Как это связать? Голова затряслась, зубы застучали, но в чувство парня привела пощёчина. Дрожащая Моника сжимала и разжимала кулак. Семён размял шею и кивнул. – Спасибо. Иногда насилие – наиболее простой и логичный выход из положения. – Моника недовольно поморщилась, пряча руки за спиной, а затем слабо улыбнулась. – Просто ты не совсем представляешь, что произошло… – тяжело дыша, парень упёрся ладонями в колени. – Сейчас ты видишь совёнка, единственную птицу в лагере, которая должна спавниться только вчера после карт и только при проигрыше Лене. Японка положила ладонь на скулу Семёна. – Но ведь ты проиграл ей, а я с ней сыграла в бадминтон. И могла же она потерять пару воланчиков и сама, до нас. – И поэтому наш, который я достал из ближних кустов, назывался «последний». Хм, звучит логично. – Вожатый задумчиво почесал подбородок. И не стал добавлять разбивающие стройную теорию наблюдения. Если оставить Лену на площадке и пойти в одиночку за воланчиком, совёнка не будет. Если плюнуть и не пойти, то ни птицы, ни воланчика не найти, даже если все мертвы и не могли их забрать. И если прийти в одиночку или с кем-то из пионерок на следующий день после матча с Леной, тоже ничего не найти. – На тебе лица нет, Семён. – Вожатый ухмыльнулся, и тень от чёлки скрыла глаза. Моника строго покачала головой. – Не переводи в шутку, если кто-то предлагает помощь от чистого сердца: такое обоим будет полезно – помочь не менее хорошо, чем принять. Убрав волосы, Семён улыбнулся – наконец спокойно. – А ведь я всего-то хотел тебе показать одну штуку с автобусом на стоянке. Но теперь уже нет настроения. Моника пожала плечами. – Думаю, лишние чудеса мне пока не нужны. – Сорвав незнакомый цветок и поднеся к носу, девушка втянула аромат и чихнула. – Хватит и того, что можно жить. Ещё погуляем? Ночь дарила покой и тихую радость, будто шептала: «Всё хорошо. Не беги». Сгустившаяся, будто вылитая из баночки с краской, темнота не мешала пройти по дорожкам. Постепенно всё более влажный и прохладный воздух наполнялся ароматом смешанного леса – листвы и хвои. От руки и тела спутника было тепло, а душу наполняла уверенность пусть и не в завтрашнем, но сегодняшнем дне, и этого было достаточно. – А ты когда-нибудь была в лесу? Вроде бы, у вас в стране… – Только в Равнине синих деревьев*. – Вздох. – Разок. – И тут же улыбка. – Впрочем, никто там не бывает больше одного раза. – Видя непонимание на лице Семёна, девушка лишь дружелюбно махнула рукой, мол, не бери в голову. И всё же Вожатый не был бы собой, если бы не стал уточнять. – Странное название для леса – равнина. Моника поморщилась. – У него есть и другое название – Море деревьев. Но давай не будем. Не хочу. Семён пожал плечами. – О, со мной на удивление легко договориться! Он улыбнулся и повёл девушку в сторону Старого лагеря, где в этот день даже гипотетически никого не могло быть. Травы шелестели под ногами и обдавали ароматом. – Вот чем должны пахнуть духи, а не эта сладкая фигня, – усмехнулся Семён. Моника пожала плечами. – Приятная штука, но я не могу понять, что так пахнет. – Я тоже, – признался Вожатый. – Я знаю очень ограниченное число растений. Даже дуб дубом – я мало что различаю. А ещё знаю забавную штуку: общий запах и флору синтезировали отдельно, без точной доводки. Моника задумалась и приложила палец к губам. – Иначе говоря, лесной запах в лесу – это скорее освежитель. Забавно. Кстати, мне бы не повредил шарфик: ночь не так приветлива, как казалось на первый взгляд. Семён перевязал девушке галстук, отчего стало немного теплее, и вместо того, чтобы вести под руку, взял за талию под усмешку японки. – А ты ведь нечасто гуляешь? Так, для личного удовольствия. Наверное, сам даже редко ходишь. Вожатый вздохнул и молча кивнул. Время – это его рабочий день. Сон – и отдых, и портал из одного дня в другой. Из точки «А» в точку «Б» проще добраться, никого не встречая, телепортацией. Так не живут люди – так нанизывают время и пространство на иглу, не оставляя ничего себе. Прогуляться, как и есть, лучше с кем-то – так время жизни наполняется и будто умножается. Как бы прохлада ни бодрила, как бы острое сияние звёзд ни очаровывало, усталость всё же брала своё. Моника прикрыла рот ладошкой и попыталась зевнуть как можно беззвучнее, но получилось средне. – Кажется, как обычный человек, я устроена до ужаса несуразно: ресурсы организма кончаются как серии – на самом интересном месте. – Не переживай, милая. Сейчас пойдём... – И тут же японка оступилась. – Так, лучше я тебя понесу. – Девушка раскрыла было рот. – И никаких но. Моника улыбнулась и пискнула, когда Семён подхватил её на руки, но протестовать не стала. – Ты такой большой и сильный, – томно произнесла девушка. Вожатый улыбнулся и, посмотрев на счастливое лицо, понял, что Моника действительно уснула. – Тысяча и один способ слиться на свидании. Впрочем, я ни на что и не претендовал. Ты не Славя, чтобы вот так просто в лесу сказать своё «можно», ты настоящая, и нам ещё предстоит узнать друг друга и определиться с отношением. Разговор с самим собой не очень помог отвлечься от непривычной тяжести на руках. От танцев не осталось ни звуков, ни огней, и добираться пришлось по тёмному лагерю в тишине. Наконец в домике Семён положил спящую и мило причмокивающую Монику в кровать. Развязал галстук, чтобы девушка не задохнулась во сне, и задумчиво посмотрел на бант в волосах: если оставить, может ли он чем-то повредить? В итоге решил, что нет, и оставил всё как есть. – Добрых снов, принцесса.