Мое Хромое

Всего три слова могут пригвоздить к земле и вывесить на лоб бумажку с приговором.  Нам Гю работает и медленно готовится к саморазрушению, каждый день собирает осколки отслоившегося существования.  Хочется срываться на крик, рвать и метать, но он почему-то воспринимает происходящее так спокойно, будто каждый день внутри растет больное и смертельное.  Нам Гю вяло улавливал врачебное о процентах, шансах, злокачественных образованиях, но в висок било только одно:  — У вас рак.  Его прибивает к земле.  У Нам Гю — неполные двадцать пять и пустые глаза, у Нам Гю больное сердце и пораженная поджелудочная. На него давит циферблат и коммунальные счета.  На Су Бона давит его режущий взгляд, ненормальные мысли и задолженности.  Когда они впервые встречаются — планета раскалывается.                         

/ /

Две недели назад к нему приставили стажера. Наказали показать, научить и выходить. Нам Гю, конечно же, не нанимался в няньки, и в его список дел не входило болтаться по складу с фиолетоволосым щенком, поэтому он ясно дал понять с ходу  — не жди особого отношения.   Четыре-е, три-и, раз и два-а — Су Бон кольцами отбивает ритм на шершавой поверхности стола, привалившись бедром.  Сзади что-то ощутимо бьет по плечу, и темная макушка проносится мимо, напоследок резанув взглядом. — Делом займись.  — Покажи мне, и я сделаю.  И не делает.  Су Бон не разгружает коробки с макаронами-ушками, не расставляет по полкам упаковки зубной пасты, не вытирает пятно от маунтин дью, который небрежно сам же разливает в порыве истории о соседке-пенсионерке, которая заявила на него из-за круглосуточной музыки.    Нам Гю получает выговор и штраф, Су Бон получает в ответ желчное молчание и колючий взгляд темных глаз.  Нам Гю не успел начаться, но уже подходит к концу. Он жмется к прилавку и думает, что получить точный и быстрый выстрел в голову было бы правильнее всего. Или загнуться от опухоли в кишках. Танос. Су Бон.  Скорее бы он свалил.                            

/ /

— Притормози, — сзади раздаются беглые шаги.  Нам Гю злится.  Нам Гю плохо.  Он курит на ходу, и даже не знает, почему это чудило так крепко прилипло к нему.  Может, хочет, чтобы он замолвил за него словечко перед вышестоящим? Или за проебы извиниться хочет?  За что?  За  Что ?  Немой вопрос застревает в носоглотке, то ли адресованный самому себе, то ли идущему рядом.  Щеки отчего-то влажнеют.  Су Бон, вопреки, за проебы не извиняется, но его бегло произнесенное выбивает почву под ногами:  — Я провожу.  — Сам дойду.  — И все-таки.  Спорить нет сил, в желудке скручивается больное, Су Бон выигрывает эту бойню.  И все-таки напрашивается к Нам Гю домой. 

/ /

Нам Гю работает до одиннадцати, больно бьется затылком о стену, выдыхая на долгожданном перерыве.  Заваривает дешевый чайный пакетик и замирает с кружкой. Ласково гладит большим пальцем керамическую ручку и мажет взглядом на свой стол.  Там, среди вороха бумаг, липкого скотча и отчетов он находит брошенный белый сверток с криво нарисованной фиолетовой улыбкой.  Оболочка под пальцами шуршит. Он ожидает увидеть там мертвую крысу. Но вопреки достает булочку.  Чуть подсохшую, усеянную разлетевшимся маковым полем и изюмом. Только в некоторых местах изюм оказывается выковырян чьими-то непослушными пальцами.  Нам Гю хочется забиться в угол и биться в истерике. Его впервые не тошнит. Булочка оказывается не такой уж и противной на вкус.                      

/ /

А потом становится хуже.  Боль — сильнее.  Молчать — тяжелее. Существовать — невыносимее.  Шансы на лечение сводятся к естественному математическому знаку—  ноль.  — Ты умираешь, — прошибает мозг оглушающая мысль.  Он вспоминает его.  Нам Гю, наверное, следует завидовать чужим лихим годам, которые не прервутся.  Су Бон сидит к нему спиной на ступеньках магазина, выкуривает последнюю, и будто назло молчит.  Нам Гю хочется крикнуть, хочется спросить, но он проклинает свое любопытство. Это не его дело. Вдыхает ночной воздух, чуть-чуть даже легче становится. Естественно, боль не отпускает, она ощутимо пульсирует в теле. Он списывает продукты, бездумно катает тележки, звенит ключами и щелкает светом.  А потом не выдерживает.  — Почему домой не идешь?  Нам Гю провел совершенно ненужную параллель.  Су Бон в хорошем расположении, — затяжки медленные и задумчивые, дым летит кольцами, пальцы с разноцветными ногтями покручивают сигарету. В плохом — тяжелые, резкие и нервные, губы сжимаются в тонкую линию, никогда не смотрит в ответ.  Ненужная параллель сама по себе фиксируется в голове, приедается, вырисовывается на обратной стороне век, горечью отдает на языке, остается отпечатками на любимой кружке.  Сейчас вот, например, он зол, но не кричит и не огрызается. Только поджимает губы и выдает осторожное:  — Мне нельзя, — огонек сигареты вспыхивает рыжим, — По крайней мере, сегодня.  И совсем не хочется что-то спрашивать, перед глазами плывет, как от температуры, но с губ слетает бредово-необдуманное:  — Могу подсобить.  Согласие и беглая благодарность долетает до него вместе с осознанием сказанного слишком поздно.                          

/ /

Нам Гю не понимает, что он здесь делает. Весь такой тонкий, с разноцветными кляксами по всему телу и кричащим имиджем. Такому здесь не место.  Он знает, что ему противопоказано привязываться, потому что это противоречит устоявшимся механизмам в голове.  Знает, и все равно дольше смотрит, украдкой.  Знает, и все равно меньше огрызается и помогает разбирать пищевой хлам из коробок.  Знает, и все равно местами улыбается кончиками губ с глупых шуток. Су Бон чем-то его заразил. Заразил своими глупыми волосами, заразил мычанием песен, заразил фильмами-боевиками, заразил улыбкой до оголившихся десен.  Нам Гю чем-то заболел, и заболел вовсе не онкологией.                               

/ /

Су Бон щенком ластится к его рукам, задевает кольца, ведет линию по венам, наверняка чувствует участившийся пульс.  И Нам Гю даже не жалеет, что подобрал эту дворнягу без родословной, выходил, вытравил блох и пригрел под боком. Лишь бы дворняга не выбилась из-под рук, не выросла в бойцовскую псину с клыками-кольями.  Су Бон неуклюже мажет губами по ладоням, венам, потому что не привык совсем к нежности, потому что не умеет так, не знает, сколько на самом деле в этом слове запрятано.  С Нам Гю не хочется быть грубым. Хочется вложить ему в руки пистолет и нарисовать себе на лбу мишень.  Хочется греть дыханием его вечно холодные руки, хочется ребра считать под застиранной футболкой, хочется готовить ему еду, хоть и Су Бон не готовил никогда, — перебивался лапшой быстрого приготовления и сладкой газировкой.  Но это было невозможно не заметить.  Не заметить как прихрамывает, худеет, держит руку на животе, как дышит глубоко и быстро, морщится.  И хочется не думать о плохом.  Хочется, чтобы все это оказалось лишь кратковременной деменцией, хочется первым поездом послать эту проклятую телеграмму обратно, хочется выкинуть эту боль в топку.  Нам Гю гаснет на глазах — и Су Бон ничего не может сделать.                            

/ /

Су Бон узнаёт через три месяца.  Три месяца.  Всего три месяца ему выделили на счастье, а теперь настойчиво вырывают из рук.  Нам Гю вываливает всю правду, как по тексту, как по скрипту, только в скрипте не прописаны горячие слезы и дрожащий голос.  А потом — больница, пропитанная спиртовым запахом кофта, грустно-равнодушные качания головой от марионеток в белых халатах, опухшие алые глаза, усталые, кричащие. Су Бон в бога не верит, но почему-то каждый день молит небо и хватается за голову.  Господи, не забирай,  Господи, забери меня,  Господи, я столько не успел.  Нам Гю заслуживает чистое небо над головой, и поцелуи, и объятия по ночам, и горячее дыхание в шею.  Хочется выть от несправедливости и рвать на себе волосы.  Нам Гю смотрит затравленно, просит не ходить к нему, просит забыть и оставить.                         

/ /

Су Бон кидает бутылки в стену, кидает бейджик на директорский стол, хлопает дверью так, что слетает с петель.  Хочется кричать.  Хочется выть.  Если бы он сказал раньше, если бы он знал, если бы смог что-то сделать.  Слишком много если бы.                   

/ /

Он осознает случившееся только тогда, когда чувствует на своем плече чужую тяжелую руку.  А потом медсестра просит врача установить время смерти.