MGPD Preferences

В жизни тебя никогда не было и шанса поделиться своими переживаниями с мамой или бабушкой. Их твое душевное благополучие мало заботило, и единственное, на чем они предпочитали концентрироваться — физическая безопасность. Если ты нормально добиралась домой, если у тебя было что поесть, если ты получала нормальное образование, то свой долг они считали выполненным. И ты, конечно, благодарна им за то, что они обеспечивали тебя всем необходимы, а иногда делали и больше необходимого минимума. Но иногда так хотелось, чтобы кому-то было… не все равно. Чтобы они спрашивали у тебя не только об учебе и оценках, об успехах на дополнительных кружках, но и о твоем самочувствии. Хотя ты не уверена даже, что теперь смогла бы им что-то рассказать. В подростковом возрасте твоим единственным утешением стала твоя лучшая подруга. Она всегда тебя понимала и готова была поддержать, она давала тебе советы (пусть и не всегда рабочие). Она тебя слушала. Она словно искренне беспокоилась… Но маме твоя открытость совсем не понравилась. Однажды она прочитала твои переписки и, обнаружив ваши с подругой обсуждения, устроила скандал. Как всегда была привлечена и бабушка, которая тогда впервые подняла на тебя руку. Это не было чем-то серьезным, она просто отхлестала тебя свернутыми в трубочку распечатанными скриншотами переписки, но все равно было ужасно обидно. Ты сидела на полу, задыхаясь от рыданий, пыталась ответить, но заикалась, а бабушку это злило даже больше. Нависая над тобой, она кричала и обвиняла тебя в притворстве, пока ты думала, что точно умрешь на месте. Общаться с подругой тебе запретили. Под присмотром матери ты написала ей ужасно обидное сообщение, завершающее вашу дружбу, а затем пообещала, что больше не станешь с ней общаться. Она тебя за это так и не простила. Теперь у тебя нет лучших друзей, которым можно выговориться, но есть Дима. И все же… И все же ты не можешь себе это позволить, потому что в голове постоянно крутятся мысли, вложенные тебе твоими мамой и бабушкой. «Всем на тебя все равно». «Единственные, кто о тебе заботится — это мы». «Не открывайся чужим, чтобы не вызвать жалость. Жалость — это худшее, что может испытывать по отношению к тебе человек. Пусть лучше испытывают зависть». «Но я хочу, чтобы меня пожалели!» — иногда хочется закричать тебе. Да, наверно, это ужасно, но иногда тебе ужасно хочется, чтобы хоть кто-то тебя выслушал и пожалел. Чтобы хоть кому-то было не все равно. Ведь если даже твоим «самым близким людям» плевать на твои чувства, то остальным — и подавно. Дима, конечно, любит тебя, но какова вероятность, что ему не плевать, как всем остальным. Парень — это же даже не такой близкий человек, как мама. Рано или поздно ему может надоесть притворяться, рано или поздно твое нытье ему осточертеет, и тогда он тебя бросит. Поэтому ты редко ему выговариваешься. Редко жалуешься на какой-нибудь очередной обидный диалог между тобой и мамой, на очередной выпад бабушки. Даже если очень хочется. Хотя вообще-то, когда ты переехала к Диме, стало легче. С мамой вы теперь пересекаетесь реже, зато созваниваетесь каждый вечер, и у вас даже заметно улучшились взаимоотношения. Тебе гораздо реже приходится выслушивать упреки в свою сторону, и мама даже понемногу начинает смиряться с тем, что ты выбрала «несерьезную» профессию. И все-таки порой происходят и неприятные моменты. Увы, ваши отношения все еще далеки от идеальных. Именно поэтому в один из дней ты возвращаешься, с трудом сдерживая слезы, после очередной головомойки от мамы. И ведь все началось с какого-то сущего пустяка. Ты просто сказала какую-то неосторожную фразу, и мама взорвалась и припомнила тебе все твои промахи. И все это закончилось болезненным: «Да твой хахаль бросит тебя, и прибежишь обратно, как миленькая!» И ведь правда. В какой-то момент Дима и правда может бросить тебя, и что тогда? Димы дома еще нет, и ты спешишь помыться и лечь в кровать, чтобы, вернувшись, Дубин не начал задавать тебе какие-нибудь вопросы, которые точно заставят тебя расплакаться. Ты с головой накрываешься одеялом и пытаешься заснуть, но сон никак не идет. И когда входная дверь хлопает, ты сильнее сжимаешь одеяло, молясь про себя, чтобы Дима не понял, что ты не спишь. — Т/И, я… Дубин открывает дверь в спальню и, кажется, осознав, что ты можешь спать, тут же замолкает. Ты слышишь, как он почти бесшумно ходит по комнате, а затем даже дыхание задерживаешь, когда матрас совсем рядом с тобой прогибается и Дима оставляет осторожный, трепетный поцелуй на твоем виске. Ты сильнее сжимаешь одеяло, чувствуя подступающие к горлу слезы, и немного расслабляешься, когда Дима выходит из комнаты. Больно понимать, что ему так же плевать, как и всем другим. Ведь если твой собственной маме плевать, то заслуживаешь ли ты этого в целом? Ты не веришь, что кому-то действительно может быть не все равно и живешь в постоянном страхе, что тебя бросят при любой удобной возможности. Конечно, бывают периоды, когда этот жуткий страх отпускает, когда ты даже начинаешь задумываться, что вообще-то есть и люди, которым не все равно… Но страхи быстро возвращаются, а ты пытаешься сделать все, чтобы удержать людей рядом с собой. Предательские слезы все же стекают по щекам, и ты всхлипываешь не в силах успокоиться. Нужно успеть привести себя в порядок, пока Дима не вернулся в комнату, он не должен видеть тебя в таком состоянии, и ты пробуешь все, чтобы слезы перестали течь по твоим щекам, но остановиться не выходит. «Чертова слабачка», — думаешь ты, сильно жмурясь. Сейчас Дима увидит тебя такой и будет испытывать к тебе жалость. А ты ненавидишь быть жалкой. Поэтому, когда дверь в комнату снова открывается, а на тебя падает полоска света из коридора, ты сильнее накрываешься одеялом, пытаясь сдержать всхлипы. Не выходит. — Т/И? — шепот Димы раздается совсем рядом, и ты сжимаешься, надеясь, что пронесет. — Ты что… Плачешь? Ты не отвечаешь, надеясь, что он уйдет, но Дима настойчив. Он садится рядом с тобой, осторожно берется за край одеяло и пытается оттянуть его, но ты цепляешь за него, не давая этого сделать. Дубин сдается быстро, но уходить не спешит. Его рука ложится тебе на плечо и осторожно поглаживает через одеяло. — Т/И, давай поговорим, — тихо просит Дима, а ты мотаешь головой. Не хочется, чтобы Дима видел тебя… такой. — Мне уйти? Ты хочешь кивнуть, но вместо этого почему-то мотаешь головой. Ты очень не хочешь, чтобы Дима видел тебя в слезах, но он очень нужен тебе рядом. — Хочешь, я тебя обниму? — полушепотом спрашивает Дима, и ты снова киваешь. Он ложится рядом, вплотную к тебе, обнимает тебя со спины, ненадолго утыкается носом тебе в затылок, коротко целует тебя в висок, а ты чувствуешь, что вот-вот расплачешься в полную силу. — Все будет хорошо, — шепчет Дима. Тебе так хорошо, так комфортно в его объятиях, приятное тепло обволакивает твое тело, и ты в очередной раз задумываешься, как будешь жить без этого, когда он тебя бросит. Справишься ли ты с этим? — Не уходи, — тихо просишь ты и всхлипываешь. «Никогда от меня не уходи. Не бросай меня. Ты — единственный свет в моей нынешней жизни». — Как же я от тебя уйду? — слышишь ты шепот в ответ. Дима, кажется, понимает, что именно ты имеешь в виду. — Я тебя очень люблю, Т/И. Не представляю, что бы я делал без тебя. «Он меня любит, — мысленно убеждаешь себя ты. — Он меня не бросит». Диме хочется доверять. Если он сказал, что не уйдет, значит, так и будет… правда?