Лед внутри тебя

Аня стояла в раздевалке перед большим ростовым зеркалом, внимательно рассматривая новое платье для короткой программы, которое ей очень нравилось, но которое еще предстояло доработать: прозрачная черная ткань с рукавом на одно плечо и ассиметричным краем, украшенная золотыми стразами, выглядела волшебно. Наряд красиво подчеркивал ее тонкие ключицы и сильные руки и выгодно открывал спину. На прошлой примерке в ателье Аня попросила добавить больше крупных камней, чтобы узор смотрелся гармоничнее, и сейчас платье выглядело почти доработанным – оставалось лишь подобрать к телесной ткани правого рукава браслет, чтобы выглядело не так пусто. Подняв руками светлые волосы, она наклонила голову, и мечтательно улыбнулась, всматриваясь в зеркало и представляя себя на льду в этом костюме. Однако ощущение того, что чего-то не хватало, не покидало ее. Не услышав шагов Кости, который, простояв несколько секунд в дверях, не в силах оторвать взгляда от партнерши, подошел к ней со спины, Аня испуганно оглянулась, когда тот положил руки ей на талию. Увидев Преображенскую со стороны в этом платье, Воронцов застыл: он и подумать не мог, глядя на эскизы их костюмов, насколько изящно будет выглядеть это платье на Ане. Сам же он, с привычной строгостью оглядев свою простую черную рубашку и такие же черные брюки, отметил, что штаны хорошо бы подогнать, но ничего особенного не увидел, а потому отправился в соседнюю раздевалку, желая узнать у партнерши мнение о том, нужно ли подправить что-то еще: вкус у нее был чудесный – это Костя понял за время, которое она провела, тщательно изучая десятки предложенных им вариантов костюмов и придирчиво отметая бесчисленное количество вариантов в поисках того самого наряда для обоих. Но он никак не ожидал, что платье Ани будет таким – гармоничным, изящным, безупречным. – Костя! – она легко толкнула его в плечо, отчего ее собранные волосы упали на плечи длинными светлыми волнами, резко контрастируя с черной тканью платья. Вновь развернувшись к зеркалу, Аня хотела собрать их, но Костя и здесь оказался на шаг впереди: он заботливо и осторожно, стараясь не причинить партнерше неудобств, скрутил длинные пряди в пучок и поднял руку, переводя взгляд на отражение в зеркале. И тут Преображенская поняла, чего не хватало все это время – его. Она так привыкла к ощущению Кости рядом за столь недолгое время, что больше не чувствовала себя комфортно на льду без него, не представляя, как столько лет каталась одна – без поддержки, без опоры, без осознания того, что в любой момент она может безоговорочно положиться на него, а он – на нее. Они действительно смотрелись очень гармонично вместе – ярко, контрастно: светлые волосы Ани отлично перекликались с его темными, ее бледная, почти фарфоровая кожа с его – загорелой. Даже сейчас, стоя в коньках и будучи на несколько сантиметров выше, чем обычно, Преображенская все равно выглядела меньше, чем Костя, который с самодовольной, но очень искренней улыбкой восхищенно разглядывал увиденную в зеркале картину. – Не слишком открытые плечи? – спросил он, указывая на косую линию, которая, по правде говоря, казалась чересчур низкой и самой фигуристке. Но подобное замечание Кости почему-то заставило ее смущенно улыбнуться, однако показывать это партнеру Аня не собиралась – уж слишком довольный у него был вид. – Куда это вы, господин Воронцов, смотрите? – она обернулась к партнеру лицом, поднимая на него игривый взгляд голубых глаз. Костя отошел на шаг назад, пораженно поднимая руки вверх и вскидывая брови. Аня рассмеялась еще больше, но все же призналась: – Да, я тоже думала об этом. Скажу Марине, чтобы поправили. А тебе, кажется, стоит немного подшить штаны. Она указала на немного широковатые в районе бедер штаны Кости и получила утвердительный кивок в ответ. В остальном их костюмы были превосходны: отлично подходили под музыку и настроение программы, которую Ане с нетерпением хотелось представить на соревнованиях. Из семи элементов они безупречно справлялись с пятью – оставалось доработать лишь лассо и подкрутку, но, Аня была уверена, у них обязательно получится и это. После того вечера в парке они стали намного ближе: Преображенская наконец оттаяла, а Костя перестал вести себя, как самовлюбленный придурок, как обычно называла его Аня в моменты отныне прекратившихся ссор. – На следующей неделе привезут костюмы для произвольной программы. С твоим все должно быть хорошо, а я бы хотела внести несколько правок… – Что с твоими коньками? – спросил вдруг Костя, который вот уже пару минут не мог отвести взгляд от ботинок размышлявшей о чем-то партнерши. Аня вскинула голову, словно хотела что-то сказать, но тут же развернулась, направляясь к деревянной скамейке, чтобы поскорее снять с ног коньки и убрать их подальше от чересчур внимательных глаз Воронцова – ему всегда удавалось подметить то, о чем Аня и не задумывалась, заметить любое, даже малейшее изменение в ее внешнем виде или настроении. Он не должен был увидеть, в каком состоянии были ее ботинки – пока она могла в них кататься и исполнять элементы, она будет это делать. Но Костя в два размашистых и быстрых шага оказался рядом. Грозно взглянув на партнершу, он опустился на корточки и одним уверенным движением закинул ее ногу к себе на колено. Увиденное только подтвердило его догадки: коньки нужно было срочно менять. На правом ботинке образовался огромный залом, прямо в месте сгиба стопы, что могло закончиться травмой голеностопа во время приземления с прыжков и выбросов или при выполнении вращений сидя. Левый конек тоже был не в лучшем состоянии, хотя и выглядел более прилично. Подняв ногу выше и совершенно не обращая внимания на протесты Ани, Костя провел пальцем по лезвию: слоя для заточки совсем не осталось, и для Воронцова было загадкой то, как Аня вообще могла кататься в таких ботинках. – Отпусти! – она с силой оттолкнула Костю, наконец поставив ногу на пол. – Ты больше не выйдешь на лед в этих коньках, Аня, – бескомпромиссно произнес он пугающе строгим тоном. Преображенской казалось, что она никогда не сможет привыкнуть к подобным ноткам в голосе Кости, который в последнее время был мягким и спокойным. – А это решать не тебе, ясно? – Я сказал, ты не выйдешь в этом на лед, – чуть повысив голос, он решительно направился к выходу. В потемневших глазах плескалась злость: как она могла так рисковать своим здоровьем? Неужели Аня не понимала, что в таких ботинках и с такими лезвиями было просто небезопасно выходить на лед и выполнять элементы? – Собирайся, мы сейчас же поедем за новыми коньками. – Я никуда с тобой не поеду, – она вскочила со скамьи, желая остановить Костю. Хотелось запустить в него чем-нибудь тяжелым, чтобы партнер перестал вести себя так, словно только он знал, что ей нужно делать и как будет лучше – будто они вновь вернулись на два месяца назад, когда только встали в пару. – Это не обсуждается, – холодно произнес Костя, хлопнув дверью и оставляя Аню в раздевалке в одиночестве. Она опустилась на скамейку, откидываясь на холодную стену. Преображенская понимала, что когда-нибудь этот момент должен был наступить, и Костя увидел бы то, что она пыталась скрыть уже больше месяца, туго затягивая коньки, обматывая их фигурным скотчем и маскируя заломы лосинами. Расшнуровав коньки, она с ненавистью отбросила их на пол: только отношения между ней и Костей начали налаживаться! Стоило Ане подумать о том, что они, возможно, смогут стать друзьями, найти компромисс, как случилось это. Добивало и то, что она сама понимала, что была неправа. Будучи профессиональной спортсменкой, Преображенская, конечно, знала о том, насколько серьезные травмы можно получить, катаясь на испорченных коньках. Особенно опасны были прыжки, нагрузка во время приземления которых приходилась прямиком на незафиксированную из-за заломов стопу и голеностоп. И все же продолжала кататься так, не желая признаваться в истинной причине подобного, ведь Костя ничем не смог бы помочь ей – это только бы разозлило его, поставив под сомнение возможность продолжения совместных тренировок. А потерять Костю и возможность получения олимпийской медали вместе с этим было одним из самых страшных ее кошмаров. – Почему ты еще не одета? – сухо спросил Воронцов, подходя к Ане, которая с пугающей пустотой в глазах смотрела куда-то в стену, все еще облаченная в полупрозрачное черное платье. – Я что, неясно выразился? Но ответа не последовало. Она только покачала головой, глядя куда-то сквозь него: осознание того, что она прямо сейчас могла потерять все, над чем они так упорно работали долгие месяцы, лишило ее дара речи, оставив лишь зияющую ледяную пустоту внутри. Нужно было что-то придумать, объяснить, соврать – сделать хоть что-нибудь, но мысли в голове предательски перемешались, лишая возможности мыслить трезво. Но открывать правду, делиться столь личным, доверить ему не только тело, но и душу было намного страшнее, чем выслушать в очередной раз стоило сделать. – Аня! – Прекрати! – вдруг выкрикнула она, сводя светлые брови к переносице и закрывая лицо руками, а затем чуть спокойнее добавила: – Прекрати, пожалуйста! Я и без тебя знаю, насколько это опасно, ладно? – И тем не менее продолжаешь кататься на испорченных коньках, – он развел руками, абсолютно не понимая, о чем вообще здесь можно говорить, потому что выход из ситуации был один: купить новые коньки и продолжить тренировки, не рискуя и дальше здоровьем и забыв о произошедшем. – Потому что у меня нет связей в Федерации! У меня нет дяди, который мог бы оплатить покупку новой пары коньков! – вырвалось у нее. Костя ошарашено открыл рот, собираясь что-то сказать, но тут же передумал, отходя назад. Сказанное Аней больно резануло по сердцу, задевая за живое. Он ожидал услышать такое от кого угодно, потому как привык, что многие поначалу считали его успех в спорте незаслуженным, перестал отвечать на провокационные вопросы журналистов на эту тему, но даже не подозревал, что Аня способна думать о нем так. Неужели он так и не смог доказать всем и главное ей, что каждая награда была вырвана зубами, отвоевана многочасовыми тренировками, заслужена сложностью и высокой техникой элементов и компонентов. Преображенская отстраненно посмотрела на партнера в последний раз и принялась шнуровать кроссовки под внимательным наблюдением Кости, который стоял, облокотившись на дверной косяк душевой, не сводя задумчивых потемневших глаз с партнерши. Руки Ани дрожали, а в горле стоял ком: она вовсе не желала обидеть Костю, не считала его талант случайным. Воронцову же хотелось плюнуть на все и помочь ей, потому что ладони Ани тряслись так сильно, словно ее била лихорадка, и завязать шнурки ей удалось не с первого раза. Поднявшись на ноги, она сняла с вешалки сумку и хрипло произнесла не своим, каким-то безжизненным голосом: – Передай Павлу Александровичу, что сегодня на вечерней тренировке меня не будет.

***

Аня скрылась в дверях так быстро, что Костя не успел сказать ей ни слова. Он хотел было догнать ее, остановить и узнать наконец в чем дело, но понял, что из этого не выйдет ничего хорошего. Видеть партнершу в таком состоянии было непривычно и… больно, а потому вся его злость, вызванная ее детским и абсолютно безрассудным поведением Преображенской, исчезла в момент. Костя впервые за долгое время осознал, что в этой ситуации ему стоило бы оставить свои привычные способы решения проблем и сразу перейти к тому, чтобы спокойно все обсудить. Поэтому он целый день безуспешно пытался дозвониться до спортсменки, нарезая нервные круги по ледовому дворцу, но ни одна из его попыток так и не увенчалась успехом – Аня выключила телефон сразу, как покинула каток. Или добавила его в черный список, что было, вообще-то, весьма заслуженно, думалось Косте. Воронцов тяжело вздохнул и провел рукой по сбившимся волосам. Нужно было действовать иначе. Встретив в холле Павла Александровича, который бодро направлялся на тренировку своих лучших спортсменов, полный уверенности, что именно сегодня они смогут откатать программу так, как должны будут сделать это на соревнованиях, Костя буквально на ходу бросил что-то по типу «Нас не будет, я все объясню позже», а затем выбежал на улицу, оставляя шокированного тренера растерянно стоять посреди коридора. Загорский привык к тому, что в паре Преображенская\Воронцов постоянно происходило что-то, но каждый раз убеждался в том, что ученики удивляли его все больше и больше. И иногда не в самом хорошем смысле. Костя несся по вечерним улицам Москвы, совершенно не представляя, что он делал. Мысль о том, что Аня по какой-то странной причине не хочет говорить с ним по телефону, внезапно переросла в навязчивое желание не дать ей продолжить эту глупую игру в молчанку, поэтому он, выведав у Максима номер квартиры партнерши, тут же направился к ней домой. За последние пару месяцев Воронцов часто подвозил Аню домой, особенно после поздних тренировок: просто не хотел, чтобы Преображенская, живущая довольно далеко от метро, шла в одиночку. Припарковав машину возле уже знакомого подъезда, он дождался, пока кто-нибудь из жильцов откроет дверь, и быстро поднялся на пятый этаж, сразу же найдя нужную квартиру. Все еще не до конца понимая, что двигало им в тот момент, Костя принялся звонить в дверь. И какого же было его удивление, когда на пороге он увидел совсем не того, кого ожидал. Перед ним стоял высокий мужчина, одетый в простой синий свитер, а в темных волосах его виднелась редкая седина. Выжидающе глядя на Костю, он медленно сложил руки на груди, загораживая своей фигурой проход в квартиру. На уставшем лице мужчины виднелись морщины, а под глазами залегли темные круги, которые не в силах были скрыть даже очки. – Простите, я, вероятно, ошибся, – натянуто улыбнулся Воронцов, делая несколько шагов назад. Неужели Максим намеренно назвал ему не тот номер, желая сохранить? – Вы Константин, верно? – мужчина прищурился, словно пытался разглядеть что-то в хмуром лице стоящего напротив него спортсмена. Костя медленно кивнул, подняв внимательные глаза. – Меня зовут Виктор Петрович, я отец Ани. Брови Кости удивленно поднялись вверх, а затем он тихо и как-то неловко рассмеялся: теперь паззл в голове сложился, давая наконец понять, почему Аня никогда не приглашала его подняться, хотя он почти открыто говорил о том, что не против был бы задержаться на чашечку чая. Виктор Петрович с какой-то странной усмешкой поинтересовался, связан ли визит Кости с подавленным настроением его дочери, которая, вернувшись домой пару часов назад, не сказала родителям ни слова, сразу же направившись к себе в комнату. – Если позволите, я бы хотел поговорить с Аней. Это действительно важно, – честно признался он, заходя в квартиру. Отец Преображенской вызывал доверие, и Костя не сомневался – Аня наверняка была очень близка с родителями, хотя и никогда не рассказывала о семье. – Я позову ее, – кивнул Виктор Петрович, уходя куда-то вглубь квартиры и оставляя Костю стоять в коридоре. Оглядывая квартиру, Воронцов заметил, что повсюду были расставлены милые безделушки, придававшие уюта, а на стенах висели фотографии – множество различных снимков, изображающих еще молодого Виктора Петровича, в обнимку стоящего с красивой светловолосой женщиной на берегу моря, или маленькую Аню со смешными бантами на голове и огромным рюкзаком за спиной, или всю семью вместе – смеющуюся и искренне улыбающуюся друг другу. Каждая выцветшая от времени фотография хранила в себе ценные моменты, воспоминания этой семьи, узнать которую теперь хотелось еще больше: казалось, что в этом доме царит любовь и гармония, и Косте, так и не познавшему счастье беззаботного детства и родительской заботы, безмерно хотелось окунуться в жизнь этих людей, стать чуточку ближе к ним. Но особое внимание Воронцова привлекла большая, стоящая на комоде рамка, внутри которой был снимок маленькой Ани, видимо, впервые вышедшей на лед. Ее маленькие ручки в забавных розовых перчатках обвивали ладони отца, который придерживал ее сзади, а на ногах были совсем крошечные коньки – Костя даже не был уверен, что такие производили. На вид ей было около трех, она заливисто смеялась, махая ручкой в камеру, и отважно катилась по льду, неуклюже переставляя ноги. Воронцов улыбнулся, вспоминая, как отец так же ставил его на коньки – правда, хоккейные, потому как о фигурных в то время в их семье никто и не знал. Спустя пару минут Аня все же вышла, заставляя задумавшегося Костю вернуться к реальности из печальных воспоминаний об ушедшем родителе. Увидев стоящего в дверях партнера, Преображенская оглянулась, словно пыталась придумать план отступления, однако была прервана настойчивой, но тихой просьбой подойти ближе. Закутавшись в теплый кардиган посильнее – то ли от холода, то ли от того, что она совсем не ожидала увидеть в коридоре Костю и потому вышла в привычной домашней одежде, – она встала напротив, облокотившись на угол стены и сложив руки на груди в выжидающем жесте. Костя видел, что глаза ее, еще утром светившиеся от радости, немного покраснели от слез, а тушь осыпалась. – Я пришел поговорить, – мягко начал он, все еще оставаясь стоять на том же месте. Давить не хотелось, а потому он старался говорить как можно более размеренно и осторожно. – Я сказала тебе еще утром, что у меня есть свои причины, Костя, но обсуждать их я не хочу. – Тогда о чем может идти речь, если ты не хочешь объяснить мне даже это? – чуть повысив голос, процедил он. Терпение, которое она испытывала вот уже целый день, заканчивалось, но Воронцов помнил: он должен держать себя в руках, иначе Аня снова закроется, и тогда наступит конец всему, что они так долго и трепетно выстраивали. – Послушай, я лишь хочу понять, что заставило тебя рисковать своим здоровьем. Если дело лишь в деньгах… Аня вдруг подошла ближе, прерывая его сияющим в глазах недовольством. Поравнявшись с Костей, она внимательно вгляделась в его напряженное лицо, будто именно там могла найти ответы на все свои вопросы. Внезапно губы ее тронула грустная улыбка. Аня собиралась было сказать что-то, но в этот момент откуда-то из глубины квартиры донесся слабый женский голос, обращавшийся к дочери по имени, а затем в коридор вышла худая низкая женщина, на голове которой был красиво завязан голубой платок, подчеркивающий цвет ее, таких же ярко-голубых, как у Ани, глаз. Она приветственно кивнула Косте и радостно произнесла своим тихим голосом: – Очень приятно познакомиться, Константин. Меня зовут Татьяна Григорьевна, я мама Анечки, – женщина по-доброму взглянула на стоящих рядом фигуристов, отмечая, как гармонично они смотрелись вместе, а затем обратилась к дочери: – Аня, пригласи же гостя к столу. Ужин уже готов! Оставив растерянную дочь и ее партнера в коридоре, Татьяна вернулась на кухню, где Виктор Петрович уже хлопотал над сервировкой стола, порученной женой, которая, решив взять примирение фигуристов в свои руки, тут же соорудила праздничный ужин. Она суетливо доставала из холодильника приготовленные с утра блюда, проверяла так кстати запекавшуюся в духовке картошку и одновременно с этим уверенно раздавала команды Виктору Петровичу, который тут же посветлел от того, что жена впервые за долгое время вела себя так активно, забывая о плохом самочувствии и будто не ощущая усталости, которая уже несколько недель тяготила ее. – Кажется, наш разговор немного откладывается, – усмехнулся Костя, снимая кроссовки и отставляя их в сторону. Аня лишь устало покачала головой: ну почему он решил заявиться к ней именно сегодня? – Идем, – она направилась в сторону просторной кухни-столовой, где уже стоял красиво накрытый стол. Костя отметил, что несмотря на то, что внешне Аня была похожа на мать, характер у нее был явно отцовский. Виктор Петрович весь вечер держался довольно сдержанно, редко что-то спрашивал, предпочитая в основном слушать, задумчиво кивал, когда Костя рассказывал о каких-то специфических моментах своей спортивной карьеры, в то время как Татьяна задавала вопрос за вопросом, подробно расспрашивая обо всем с нескрываемым интересом – так, будто она давно мечтала встретиться с Костей лично. Однако было понятно, что именно отец был тем родителем, который занимался тренировками ребенка в этой семье: если мать Ани восхищенно говорила о красоте парного катания, о своих давних мечтах видеть дочь именно в этом виде спорта, то Виктор Петрович умело орудовал техническим знанием элементов, оценочной системы ISU и особенностями всех видов фигурного катания. И это заставило Воронцова проникнуться еще большим уважением к этому мужчине. – Вы кажетесь мне хорошим человеком, Константин, – тихо произнес Виктор Петрович, пока Аня вместе с матерью заваривали чай и что-то весело обсуждали между собой на кухне. – И я вижу, что Аня сильно изменилась в последние месяцы – ей хорошо с вами. Но я, как и любой отец, переживаю за счастье дочери, поэтому прошу об одном: что бы не происходило между вами, помните, что на льду вы отвечаете за ее жизнь и здоровье. Костя коротко улыбнулся. Внутри что-то болезненно кольнуло, оживляя в памяти давно забытые моменты, когда отец перед прокатами давал ему наставления, напоминая о том, что стоит быть осторожным и в первую очередь помнить о том, что здоровье – самое важное. Впоследствии попав в профессиональный спорт, Костя часто пренебрегал этим правилом, ставя победу в чемпионатах превыше здоровья и самочувствия, но слова Виктора Петровича заставили его вновь задуматься над этим и еще больше убедиться в том, что он должен был как можно скорее выяснить причину того, почему Аня не рассказала ему о том, что не может позволить себе купить новые коньки. – Обещаю вам, Аня в надежных руках, – предельно серьезно произнес он, давая обещание не только отцу партнерши, но и самому себе. Ради Ани он был готов пойти на многое, но до конца не осознавал истинную причину столь трепетного отношения к партнерше, такой сильной привязанности к ней и беспокойства, которое он испытывал каждый раз, когда фигуристка падала с прыжка или испуганно сжимала его предплечья во время поддержек.

***

Татьяна Григорьевна еще долго не хотела отпускать Костю, расспрашивая его обо всем: о совместных тренировках, о новых программах и костюмах, о планах на следующий сезон, оправдывая это тем, что дочь совсем не рассказывала ей о своих успехах, желая сохранить интригу до первых соревнований, чтобы родители могли оценить их успех в полной мере. Воронцов же только приветливо улыбался и отвечал на все вопросы коротко и четко, но довольно отрывисто, зная, что Ане не нравилось говорить о том, что еще не было доделано – она любила всегда доводить все до идеала и совершенно не хвасталась своими победами. И это была еще одна черта, которой не переставал восхищаться спортсмен. Когда торт наконец был доеден, а несколько контейнеров с едой собраны и вручены Косте в большом бумажном пакете, Татьяна Григорьевна наконец оставила фигуристов наедине, позволяя дочери самой проводить гостя. Выйдя на лестничную площадку, Аня улыбнулась, глядя на довольного Костю, который теперь знал о еще одной очень важной части ее жизни, а потому должен был понять, что заставило Аню тянуть с покупкой коньков на следующий сезон. Но где-то внутри Преображенской теплился страх того, что он не захочет узнавать такую Аню – маленькую, испуганную, страшно боящуюся потерять мать. – Выйдем на улицу? – предложил Костя, вспоминая, что возле дома партнерши видел чудесный сквер со множеством аккуратных деревянных скамеек и небольшим фонтаном по середине. Она кивнула, на пару минут скрывшись за дверью квартиры, чтобы переодеться и предупредить родителей, что спустится проводить Костю на улицу, взяла с собой легкую олимпийку и вышла к подъезду, где ее уже ждал оставивший гостинцы в машине Костя. Дорога до парка не заняла много времени, но прошла в напряженном молчании. Воронцов вообще не любил эти неловкие моменты и всячески старался их избегать, однако понимал, что Ане нужно было собраться с мыслями – разговор предстоял не из легких. Он и без слов все понял сам: стоило только взглянуть на изнеможенную и бледную Татьяну Григорьевну, как все встало на свои места. И все же он надеялся услышать это от Ани. – Раньше я могла сменить по две-три пары коньков за сезон, – начала она, когда они сели на скамейку в самой глубине сквера, который оказался намного больше, чем предполагал Костя. Скрытая ветвями деревьев, лавочка стояла вдали от дорожек, по которым гуляли люди, а потому Аня чувствовала себя в безопасности и знала: никто не услышит их разговор. Не услышит слишком личную историю, говорить о которой было слишком больно, а доверить ее кому-то – необычайно страшно. – Одну из них оплачивала Федерация, но даже без этого у меня никогда не было проблем с деньгами: зарплата, призовые, рекламные контракты – ты и сам знаешь. Костя кивнул. Спортсменов не обделяли материальными поощрениями, особенно после победы на крупных стартах, а рекламные контракты и приглашения на различные шоу и интервью были обычным делом для более-менее известных атлетов. А потому он с таким удивлением и непониманием воспринял слова партнерши о том, что она по какой-то причине не меняет коньки – сам-то он никогда не оказывался в ситуации, когда денег на жизнь не хватало. – Да и у папы дела шли хорошо, поэтому я спокойно могла распоряжаться зарплатой, как хотела, – она печально улыбнулась, вспоминая прошлое, а затем продолжила: – Но три года назад все изменилось. Прямо перед чемпионатом мира мама узнала, что больна. Папа тогда запретил ей говорить об этом мне, зная, каким ударом это станет. Я вернулась домой из Стокгольма со своей первой медалью чемпионата мира – не представляешь, какой счастливой я была! – она говорила об этом с такой радостью и болью в то же время, что сердце у Кости сжалось: он и представить не мог, что Аня чувствовала, узнав о болезни матери сразу после того, как ее признали сильнейшей фигуристкой планеты. – А спустя три дня после возвращения мама рассказала мне о том, что врачи нашли у нее болезнь Аддисона – надпочечниковую недостаточность. Мама сильно похудела, ослабла, ей пришлось даже оставить работу. Это было… Аня, до этого перебиравшая тонкие длинные пальцы и выкручивавшая их от волнения, почувствовала, как теплая большая ладонь Кости накрыла ее – холодную и дрожащую от волнения и переполнявших эмоций: воспоминания о событиях трехлетней давности были все еще свежи. Это ласковое, полное сострадания и тепла прикосновение заставило ее поднять вновь слезящиеся глаза. В понимающем взгляде напротив она увидела отражение своей боли, страх и отчаяние от возможной потери близкого человека и сжала его руку сильнее – будто именно это могло излечить ее душу, помочь справиться со всем. – …страшно, – закончил за нее Костя. Аня кивнула. Это было красноречивее всяких слов – знать, что он понимал ее, что не осуждал, потому что и сам убедился, насколько тяжело смотреть на страдания любимого человека. Костя, видя, как ее светлые глаза наливаются слезами, подвинулся ближе, крепко прижимая хрупкое тело партнерши к себе, все еще сжимая холодную ладонь в своей – большой и теплой. Спустя пару мгновений он услышал тихий всхлип, а затем почувствовал, что Аню затрясло сильнее. Она плакала, не в силах больше сдерживать эмоции, которые три года хранила внутри себя, не желая показывать родителям, как по-настоящему сильно ее пошатнула эта новость, выбив из привычного ритма жизни, а Костя лишь ласково проводил рукой по ее распущенным волосам, прижавшись губами к макушке. Аня не слышала ни его тихого шепота и успокаивающих слов, ни того, что происходило вокруг – в голове раз за разом проносились страшные слова мамы о том, что врачи не смогут гарантировать, что лечение окажется эффективным. И потому каждый день, просыпаясь с утра, первое, что делала Аня – заглядывала в комнату родителей, встречаясь с потухшим взглядом отца, который тихо кивал ей: еще один день она сможет провести, притворяясь, что в ее жизни есть лишь одна мечта – Олимпийское золото. Костя не знал, сколько времени прошло, но в какой-то момент плач затих, а Аня отпустила его руку, вытирая слезы тыльной стороной ладони. Костя хотел было отстраниться, но Преображенская вновь положила голову на его плечо, молча прося партнера не разрывать объятия еще немного – ей так нужны были эти мгновения понимания и молчаливой поддержки, безмолвной помощи. – Не думай, что я не понимаю, что делаю, Костя, – вдруг с тоской в голосе произнесла она, перебирая край своей красно-белой олимпийки. – Но выбирая между здоровьем мамы и своим, я всегда выберу ее. Воронцов тихо вздохнул. Он прекрасно понимал Аню и на ее месте поступил бы точно так же, а потому не осуждал партнершу – конечно, она не могла бы позволить себе потратить столь большую сумму на новые коньки, когда Татьяна нуждалась в импортных препаратах. И тем не менее он не мог позволить ей и дальше кататься так, ведь это значило бы нарушить данное пару часов назад Виктору Петровичу обещание беречь партнершу и заботиться о ней. – Почему ты не сказала? Мы бы что-нибудь придумали. – Но кто я такая, чтобы ты заботился о таких вещах? – горько рассмеявшись, искренне спросила она, поднимая на него заплаканные глаза. Аня не ждала от него ничего: ни каких-то признаний, ни того, что они могли бы называться друзьями, потому что знала – это неправда. Она не питала никаких надежд насчет Кости, стараясь мыслить рационально – их связывала лишь общая цель, мечта всей жизни, вынудившая спортсменов встать в пару, кататься вместе. А потому Преображенская не хотела отягощать партнера подробностями семейной драмы, несмотря на то, что в глубине души ощущала: ей стало намного легче теперь, когда он знал обо всем. – Ты… – заглядывая в ее светлое, правильное лицо, на котором сейчас не было привычного макияжа, он разглядел на щеках веснушки, которых почему-то не замечал до этого, хотя каждый день видел партнершу, был так близко. Сколького он еще не знал о ней? Ведь действительно: кто они друг другу? Назваться просто партнерами означало бы солгать и себе, и ей, потому что Костя понимал: то, что он испытывал к Ане было совсем не похоже на эмоции и чувства, с которыми он всегда относился к Полине. Видя, как Преображенская падала с очередного прыжка, все, чего хотелось Косте – поймать ее, подхватить и уберечь от сильного удара об лед и последующей за ним болью и синяков. Когда он поднимал Аню в высокие поддержки, то всерьез задумывался о том, как в случае чего упасть так, чтобы перенять всю боль на себя, уберечь ее от столкновения – впервые за двенадцать лет в парном катании. Подкрутки больше не казались ему пустяком, потому что Аня по-настоящему боялась их, а значит, он должен был сделать все, чтобы она чувствовала себя в безопасности и была уверена, что он сможет поймать ее – всегда, в любой ситуации, что бы ни случилось. Однако же назваться друзьями было бы слишком громко, потому что они, как оказалось, совсем не знали ничего о жизни друг друга. Аня выжидающе смотрела на него, пока Костя старательно подбирал слова. Она, если честно, и сама не знала, кем они приходились друг другу. Отрицать то, что их отношения иногда выходили за рамки рабочих она не собиралась, но и думать об этом – тоже: все равно между ними ничего не могло быть – такие правила, которые устанавливались не просто так. Поэтому, покачав головой, она отстранилась, выпрямив спину, и повернулась к партнеру лицом. – Прекрати, Костя, – с доброй печалью в голосе улыбнулась она, – это все равно не приведет ни к чему хорошему. – Ты моя надежда, – неожиданно мягко сказал Воронцов, поправляя прядь, которая выбивалась из красиво спадающих на тонкие плечи волнистых волос Ани. Глаза ее тут же чуть округлились, а в горле застрял ком: о чем он говорил? – Что? – подобное обозначение степени близости их взаимоотношений вызвало у нее какой-то нервный смешок: какая еще надежда? – Ты моя надежда, – повторил Костя уже серьезным голосом – таким, каким обычно разговаривал, когда обсуждал с Павлом Александровичем их тренировки, и Аня поняла – он не шутил. – Надежда на то, что я еще могу стать счастливым.

***

В памяти Ани все еще проносились сказанные Костей слова о том, что она – его надежда. Думать об этом не хотелось совершенно, но и выбросить из головы этот разговор она не могла: слишком большое значение он теперь имел для обоих. Решив, что она обязательно разберется со всем позже, Преображенская перевела взгляд на разглядывающего округу партнера. Они шли назад, к его машине и ее дому, потому что часы давно пробили десять, а Косте еще нужно было вернуться к себе, проехав через всю Москву – завтра их ждала утренняя тренировка и – Воронцов не сомневался – выговор от тренера. – Я обещаю, мы что-нибудь придумаем, – на последок улыбнулся он, желая подбодрить Аню. В голове Кости уже было несколько возможных путей решения проблемы. Но знать о них партнерше, конечно, пока не следовало, потому как он и сам не был уверен в том, что все получится. – И если Татьяне Григорьевне нужны будут какие-то лекарства, только скажи. – Спасибо. Она встала на носочки, обвив шею спортсмена, и в который раз за вечер уткнулась ему в плечо. Ане казалось, что она могла бы простоять так хоть целый день: лишь бы Костя с такой же заботой и теплотой гладил ее по спине и продолжал смотреть с такой же нежностью. Это придавало сил, рождало в ее едва не огрубевшем от череды неудач сердце надежду на то, что они смогут решить все проблемы, несмотря ни на что, и остаться партнерами. Главное, чтобы вот так. Главное, чтобы вместе. – И, Аня, – окликнул ее Костя, когда Преображенская уже собиралась заходить в подъезд. Он опустил окно черного внедорожника и, подозвав ее к себе каким-то забавным жестом, озвучил то, что не давало ему покоя весь вечер: – Не вздумай больше рисковать здоровьем из-за денег, а тем более скрывать что-то от меня. Ты еще не постояла на Олимпийском пьедестале. Подмигнув на прощанье, Воронцов скрылся меж десятка стоящих во дворе машин, а Аня так и осталась стоять посреди дороги, глупо улыбаясь и прижимая холодные руки к груди – но она не чувствовала ни прохладного вечернего ветра, ни головной боли, которая не оставляла ее последние несколько часов. Внутри приятно разливалось тепло, а в сознании проносились мысли о том, что встать в пару с Костей было, возможно, единственным верным решением за последние несколько лет.