Rise and fall

Итальянец ведёт немца к выходу, нежно держа чужую ладонь в своей. Дитрих чувствует мягкую кожу, прикосновение ощущается таким ласковым. Невольно он вспоминает Владлена. Движения русского более резкие. В сравнении с коммунистом рука фашиста такая лëгкая. Оказавшись в дверном проёме, Республика очухивается от транса, не понимая, куда они идут. Вопрос задать страшно. Он молча окидывает взглядом старшего. «Так странно. Меня не бьют, не кричат, не ругают. Он хоть как-то негативно отреагирует? Конечно, отреагирует, не сомневаюсь. Припомнит». – Как Ваше самочувствие? – А? – Как себя чувствуете? – Нормально... относительно. Спасибо. – За что? – За беспокойство. – Не за что. – Не боитесь, если заметят? – С чего мне бояться? – Идëте с изгоем за ручку. Особенно после моей выходки. – Этого никто не видел, кроме меня. – Всё равно могут подумать... – Пусть думают, – перебивает Королевство. – Да и, скорее всего, здесь только Фридрих. – Фридрих? Это полное имя Швейцарии? – Да... Он не представился? – Он сказал, предпочитает официальное название. – Да, это так. Кроме меня, его никто по имени не называет. – Могу ли узнать, почему? – Имена – это что-то личное, нечто сокровенное для нас. У людей они в рамках привычных вещей, но не у нас. Он принял нейтралитет в политике и хочет вести себя соответствующе. – Вы обратились к нему по имени у лестницы. – Небольшая привилегия за скрашивание одиночества каждый месяц. Щëки немца воспылали: в голову сразу полезли мысли о чëм-то интимном. – Оу, у вас особые отношения... – звучит немного нервно. – Да, мы выпиваем вместе. Я ему алкоголь поставляю. Он пьяненький мне высказывает наболевшее. Этим и заслужил такую привилегию. – Понятно. – Так что не берите на свой счёт. «Враньё или правда? Ему можно верить? Любопытно, этот так называемый нейтралитет правдив или показной?» Мужчины завернули в не знакомый Дитриху коридор. – Извините, куда Вы меня ведëте? – Хах, только сейчас решили спросить? В общий зал. Там просторнее и свежее, Вам сейчас это не помешает. Обычно в этом месте собираются для светских бесед и чаепитий. Если желаете, можем вернуться обратно. – Ох, я-я не знаю... Делайте, как считаете нужным. – Ладно. Почувствуете дискомфорт – уйдëм. – Спасибо, – тихо отвечает немец. Они подходят к широкой двойной двери. Фабио отпускает Дитриха и открывает вход в просторное светлое помещение. Стены окрашены в нежно-голубой с оттенком серого. Старший пропускает гостя вперëд. Немец осматривает интерьер. В центре зала стоит широкий стеклянный журнальный стол на ножках из тëмного дерева, вокруг него квадратом расположены четыре дивана. Взор цепляет панорамное окно с выходом на болкон-курилку; напротив – стеллажи с книгами, журналами, папками и прочими бумагами. В углу стоят пару столов для чтения. На одном из диванов сидит Швейцария лицом к окну, читая газету. Осанка, как всегда, прямая. Вид скучающий. Он отрывает своë внимание от чтения и переключает на только что вошедших. В этот раз на нём надеты очки в строгой чёрной оправе. – Уже закончили? – мужчина в недоумении. – Нет, решили сделать перерыв. Веймар устал с дороги, – итальянец вальяжно садится на соседний диван; Дитрих, всё ещё чувствуя себя неуверенно, устраивается рядом. – Понятно. – Будь добр, сделай чай, пожалуйста. – Я похож на прислугу?! – Что ты, нет, конечно. Просто ты такой вкусный чай завариваешь. От Британии научился? – мужчина кладëт руку на сердце, театрально показывая восхищение. – Китайскую лапшу на уши не вешай. Откуда тебе это знать? – Мне рассказали, – игриво произносит фашист. – Врëшь, как дышишь. – Попытаться стоило, – южанин уже собирается встать с места, как вдруг слышит обращение. – Я забыл спросить: ты опять дела с немцами вести решил? Дружбу водишь? С чего бы? А как же Австрия? – Тебя это волновать не должно. С кем хочу и считаю нужным, с тем и дружу. – Ладно, распоряжусь о подаче чая, сделаю одолжение. – Не представляешь, как сильно я ценю это. – Будь добр заткнуться. – С мятой, пожалуйста, если есть, – напоследок бросает Сапожник. – Почему Вы не сказали ему о моëм состоянии? – задаëт вопрос Дитрих, стоит швейцарцу выйти за дверь. – А должен был? Он меня не спрашивал, – молвит, сидя полубоком к арийцу, наваливаясь на спинку мебели. – Спасибо, – сжимая колени, склоняет голову Шварц. – Пожалуйста. Если не секрет, что именно вызвало у Вас такую реакцию? – Я честно не знаю. Просто почувствовал необъяснимый страх. – Неужели я настолько страшный? – звучит с насмешкой. – Что? Нет, я не это имел ввиду! – республика активно машет руками. – Вы довольно симпатичный. Фабио от такого заявления выпучил глаза. – Приятный комплимент на самом деле, но я подразумевал другое. Характер, к примеру. – Извините, виноват, – ему становится ещё более стыдно. К сожалению, на бледной коже отчëтливо виден румянец. – Да ничего. Не каждый день мне говорят что-то лестное. Я даже рад слышать подобные слова, особенно от Вас, – итальянец улыбается лукаво, а блондин уже не знает, куда деться от невыносимого смущения. Из последних сил старается взять себя в руки и выдавливает нервную ухмылку в ответ. Ситуация до невозможности комична. Живот крутит. Мозг отказывается адекватно реагировать на происходящее. Кажется, мужчина рядом не собирается причинять вред, но откуда знать, не случится ли это позже? Хочется доверять ему, однако разум не позволяет. «Через пару лет я буду вспоминать этот день либо со смехом, либо с ужасом». Неловкую паузу в разговоре нарушает Франко, выражаясь более спокойно, без лишних эмоций и характерных ему жестикуляций: – Если не секрет, скажите, что почувствовали, вступив в должность? Изменилось мироощущение? – Оу, довольно неожиданно. Вы имеете в виду ощущения физические или эмоциональные? – И то и другое. Дитрих задумывается. Он с детства знал, что рано или поздно займëт место воплощения. Представлял этот момент по-разному. Понятно, что Густав не отдал бы власть так просто, и оттого она была ещё более желанной. Юноше всегда было интересно, каково чувствовать себя полубожеством. Думал, жизнь полностью переменится: он станет независимым, сильным, способным обеспечить свой народ безбедным будущим, свою страну – достойным местом на политической арене. А в итоге им помыкают как всегда, только теперь не отец, а другие страны. Мечты разбились вдребезги об реалии. Теперь немец ничего не ждёт. «Наши ожидания – наши проблемы» – стало его философией. Счастье не приходит само, проблемы не исчезают просто так. Всего нужно добиваться своими силами, не рассчитывая на помощь со стороны. – Разочарование... Ответственность. Физически ничего не ощутил. – Могу понять. – Возможно, у меня случился нервный срыв после войны. – Тогда те же симптомы были? – Да... Насколько я помню. Может, в обморок упал. – Я должен извиниться за прошлое. Можете считать меня предателем, Ваше право. Просто хочу объясниться. Тройственный Союз изначально был гиблым делом. Ваш дед перед своим уходом предупредил Густава, что войну на два фронта Германия не потянет. Это довольно очевидная правда. Австро-Венгрия – второй больной человек Европы. Про договор с Османской империей я был не в курсе. Да и он не лучше Джульетты. Влезать в конфликт против сильнейших держав мира для меня самоубийство! Я хотя бы жив остался, в отличие от них. И, если Вам станет от этого легче, множество и моих людей полегло в ходе военных действий, – Фабио надеется, что речь звучит убедительно. Томно вздыхает, опустив взор. – Мне очень жаль, Дитрих. Немец внимательно слушал. Доводы итальянца кажутся логичными, чувства – искренними. Вид поникшего взгляда напротив невольно вызывает сострадание. Шварц колеблется. На мгновение захотелось поверить в честность чужих слов. Но только на мгновение. Разум в итоге доминирует над эмоциями. Вся эта чушь – лишь манипуляция с целью вызвать расположение. Фашист желает только одного: продвинуть свою идеологию. «Подумать только, я чуть не купился на этот фарс! Позвал сюда воспользоваться моей слабостью! Строит из себя великомученика святого! И как мне реагировать?! Думает, я прощу так просто?!» – он хмурится, что не остаëтся незамеченным. – Я не обязываю Вас прощать меня здесь и сейчас. Ваша обида вполне обоснована. Глубокий вдох, выдох. Загоревшийся гнев в груди утихает. Может, всё не так плохо? Да, немца абсолютно точно пытаются охмурить, но сейчас не время настраиваться враждебно. Война окончена; нужно восстанавливать отношения с другими государствами и удерживать какую-никакую стабильность. «Пускай он лжец и лицемер, но хотя бы миролюбиво настроен. Великая война должна была преподать ему урок. Люди ведь меняются? Я не отец. У меня другая жизнь и философия. Можно ли считать наши отношения началом с чистого листа? Какие отношения? Мы едва знакомы...» – лезут в голову мысли. «Не стану его отталкивать, но буду начеку», – принимает решение Дитрих и честно признаётся: – Я слабо верю Вашим словам, но попробую. Не обещаю, что получится, однако постараюсь. – Благодарю. Немец смотрит на настенные часы, приподнимая голову. – Почему Вы выбрали именно эту привилегию? – Что? – Почему Вам так важно называть его именем? – Хочу. Мне так удобно... – Какие у Вас с ним отношения? Дружеские? – Ох, нет. Нам приятно иногда общаться, на этом всë. У Фритца нету друзей. Он не подпускает никого близко к себе. Поставил ограничения из-за политики. – Извините, манера общения показалась мне весьма... неформальной. Он к Вам не очень-то безразличен. – Я просто умею выводить его. В компаниях он обычно более сдержан. И да, за эту сцену тоже прошу прощения. – Ничего. За что Вы так с ним? Итальянец не успевает раскрыть рот для ответа: в зал входит объект разговора, забирая поднос с заварочным чайником и чашками у смертного. Двери за ним мгновенно закрываются. Мужчина подходит к столику и ставит сервиз перед остальными. – Надеюсь, он Вас не утомил? – разливая напиток, спрашивает пришедший. – С чего такие мысли? – С того, что я тебя не первый год знаю, фашист, – звучит ответ. Итальянец кривит лицо. Оказывается, Фритц обратился не к нему. Довольно неожиданно для обоих. – Хотите высказаться, Веймар? – Всё хорошо, благодарю за чай и беспокойство. – Пожалуйста. Поучился бы у него манерам, Франко. К Дитриху приходит осознание: он даже ради приличия не спросил фамилию Фабио. – Обязательно, – раздражение явно проскальзывает. – С тебя двадцать франков. – Чего? За что? – Сапожник чуть не подавился. – За услуги официанта. – Это было одолжением. – Эх, ладно. Чаевые хоть оставишь? – У тебя случайно нет еврейских корней? – К счастью, нет. Немец находит забавным созвучность швейцарской валюты и фамилии нового знакомого. Заметную улыбку скрывает чашка, поднесëнная к губам. Троица замолкает. В помещении повисает тяжëлая атмосфера. Никто не решается задать волнующие их вопросы. Швейцария растягивает трапезу в ожидании ухода Королевства. Ариец боится заводить диалог первым. Итальянец понимает мысли обоих, проклиная про себя мир. Планы рушатся, как карточный домик. Тишина длится недолго: еë нарушает русоволосый. – Веймар, если не секрет, сколько продлится Ваше пребывание здесь? – Не волнуйтесь. После встречи я сразу вернусь обратно. – Право, я вовсе не выгоняю Вас. Не могли бы Вы заглянуть ко мне после этого? – Конечно. – Отлично. Я надеюсь, синьор Франко Вас проводит? – Как помощь понадобилась – сразу «синьор»... – бурчит недовольно. – Разумеется, провожу. – Замечательно. Договорились. В таком случае не буду более задерживаться и задерживать вас. Пойду приступлю к работе, – швейцарец удаляется. – Думаю, нам тоже стоит пойти. Вам уже лучше? – Спасибо, я в порядке. Да, верно, пора идти, – таким образом комната опустела.