Забираясь по колючим веткам

      Дочь Эроса была хороша всем — и совершенно кукольным личиком с большими глазами и губами бантиком, и сладким вкусом в одежде и нежных образах, и лёгким, общительным характером, располагающим к себе абсолютно любого. Когда она заговаривала с кем-то, человека словно освещало жаркое греческое солнце, а её частые прикосновения и объятия ощущались прохладным средиземноморским бризом, ласкающим кожу. Попробуй тут не поддайся её совершенно природным чарам, когда за какие-то пару минут искреннего и сердечного диалога ты словно переносишься к подножью Парфенона! А если согласишься дать её тёмным ладоням и фигурно напомаженным губам зайти дальше, то она и вовсе своими умелыми и чуткими ласками поднимет тебя на вершину Олимпа.       И вот была она во всём прекрасна, но — красивое греческое имя еле сокращалось и переводилось на более молодёжный лад. Представляться полностью — Харикло Аргафона Купидон — отдавало чрезмерной официозностью, а она ведь девушка простая и доступная. Просить звать её Купидоном, то есть по фамилии, было слишком бесцеремонно и будто издевательски. Сокращать ни первое, ни второе имя она не любила, выбирать какое-то из них как официальное репрезентативное — обделять вниманием второе. А аббревиатура Си Эй, какую можно было бы взять на вооружение, если честно, ей не только была неудобна, но и не нравилась — не звучала.       Нормальное сокращённое прозвище ей придумал Декстер, тогда ещё всего лишь будущий коллега по техноклубу, с которым познакомиться ещё только предстояло. Прозвучавшее из его уст «Сиа» отдалось внутри лёгким трепетом, словно кто-то грациозным движением тронул струну арфы и взял абсолютно верную ноту. Движения Декстера, пока он перекладывал с места на место провода и знакомил её с оборудованием в радиорубке, и правда были грациозными, а голос звучал лишь чуть менее мелодично, чем пение нимф, и Харикло Аргафона, отныне и далее всеми ласково называемая именно прозвищем Сиа, свою благодарность прекрасному рыцарю чуть не выразила прямо там, в радиорубке, уверенным движением опрокинув его на мягкий кожаный диванчик и, придерживая полу платья, сев к нему на колени…       Но рыцарь оказался несвободен — а занятых мужчин Сиа не любила. Пришлось ограничиться одним лишь глубоким, страстным поцелуем, от которого у Декстера сердце ещё долго не могло успокоиться в груди, но таким, какой не стыдно было назвать божественной благодарностью.       С тех пор, пугая новых знакомых огромным именем, она скромно добавляла:       — Можно просто Сиа.       И все спокойненько звали её гораздо более лежащим на устах Сиа. Ей нравилось, а особенно нравилось то, как звучало имя Сиа в моменты, когда её новых или старых знакомых, оказавшихся с ней на любовном ложе, сковывала оргазменная судорога, и их голоса ласкали ей слух, взлетая или опускаясь до удивительно сексуальных нот — таких, какие нигде более не услышишь. Всё же нараспев выстанывать «Сиа» было проще, чем «Харикло Аргафона».       Но иногда хотелось, чтобы кто-то звал её так, как подобает звать посланницу богов на людской земле. И иногда, потакая этой мелкой, совсем незнаяительной прихоти, звали, и это становилось музыкой для её души, тут же улетающей в полёт, словно окрылённой первой любовью.       — Только ты меня и понимаешь, — она, заболтавшись сетованиями на сложность своего имени, без каких-либо стеснений крепко обнимала за локоть Тернового ведьмака, с которым бодро шла по коридорам Академии, — Максимилиан.       Потому что да, полное имя Тернового ведьмака звучало как Максимилиан Эме Ларивьер.       Только вот если Сиа вздрагивала от восторга, когда кто-то звал её Харикло Аргафоной, то Максимилиан, услышав от кого-то из обитателей Академии своё первое имя, дёргался, щетинился и тянулся к правому боку за стилетом. Потому что Максимилианом его звали дома, во Франции, под этим именем он окончил лицей и завёл своих первых друзей и недругов, под этим именем значился во всех семейных документах и хрониках, под этим именем его знали скромная прислуга и жители деревеньки, что была недалеко от их особняка в Авиньоне.       И именно это имя он старательно сцарапывал со своей дверной таблички. Потому что ничего общего со сказкой и с терновой ролью оно не имело и не должно было иметь. Потому что если вдруг кому-то из сказочных придёт в голову искать его дома, среди простых смертных людей, ему бы хотелось, чтобы его искали как можно дольше или не нашли вовсе. Да, он не скрывал происхождения, но проблемы сказки, в которую он угодил, должны были касаться только его самого, а не кого-то из его семьи и знакомых.       Потому, стоит Сие назвать его первым именем, он почти обиженно стряхивает с себя её руки и набирает шагу. Сиа лишь удивлённо распахивает и без того большие глаза, но набирает шагу следом, приобнимая теперь за плечо.       — Прости-прости-прости, больше не буду. Но ведь и правда меня понимаешь только ты.       — Не только я, — он всё ещё показывает, что был ей уколот. — Здесь у многих имена те ещё, у кого-то по три, по четыре их.       — Но ведь они не дрожат, когда свои имена слышат. И не пытаются затыкать рты всем тем, у кого их имена оказываются в распоряжении.       Пожалуй, да, вряд ли, к примеру, Брайер или Лиззи будут сопротивляться или приказывать голову с плеч, если их назвать не просто по имени, а полностью и с титулами. Будут гордиться, расправят плечи и понесут своё имя, демонстрируя, насколько прекрасно его носить и быть собой. Не то чтобы Максимилиан Эме своим именем не гордился, но… предпочитал всё же разделять. Максимилианом его звали дома, и домом он привык считать не только особняк семьи, не только родной город, но всю Францию, в которой оставил слишком многое. Короткое же и почти не сыгравшее в его судьбе роли имя Эме он вполне мог пожертвовать терновой сказке и тем, кого не хотел бы связывать с другой, устоявшейся и ожидающей его жизнью.       — Мог бы не вздрагивать и ты, — чёрная, слегка чешуйчатая снаружи ладони Сии приобняла его за талию, пока её голова с кукольным лицом опёрлась на плечо. — Мне нравится, как звучит твоё полное имя.       И, перейдя на заговорщицкий шёпот, она не в силах удержаться от того, чтобы второй рукой чувственно огладить его подбородок:       — Если окажусь с тобой в постели, кричать предпочту именно его.       Порхающий лёгкостью поцелуй замирает у него на щеке, а вот Сиа, согрев его бок своим теплом, исчезает так быстро и неуловимо, словно и правда смогла взлететь на своих костяных крыльях к олимпийским небесам. Но, зная её, даже если бы могла летать — предпочла бы достигать небес в чьей-нибудь постели, надрывая или заставляя надрывать голос и ёрзая от страсти и похоти. Земное воплощение любви пошлой и жгучей, она оставила после себя не только след помады на щеке, но и неозвученное приглашение: «Последуй за мной».       … над тем, чтобы когда-нибудь однажды его принять, Эме, наверное, даже подумает.