Странная дружба.

Алон бежал обратно в комнату, его сердце колотилось от смеси волнения и тревоги. Каждый шаг от комнаты принца до его казался бесконечным, и в голове проносились ураганом мысли. Он чувствовал себя одновременно счастливым и виноватым. Счастливым от того, что провел время с принцем, наслаждаясь моментами, о которых даже не смел мечтать. Виноватым за то, что нарушил строгие правила, которые предписывали держаться подальше от королевских особ. Мысль о том, что он коснулся губами руки принца, вызывала у него смесь трепета и неловкости. Это ли было слишком смело? Правильно ли он поступил, позволив своим чувствам выйти наружу? Собравшись с мыслями, Алон подбежал к окну, где его ждал товарищ. Визуально проверив, что в коридорах все спокойно, он судорожно помог другу забраться в комнату. Остальные спали, и это было хорошо - Алон не хотел привлекать внимание к себе. Как только он занял свое место на постели, его тело немедленно обмякло, а глаза сладко закрылись. Он не спал всю ночь но сейчас эти несколько минут покоя, даже рассеянные сны, ощущались как божественный дар. Однако счастье продлилось недолго – дверь распахнулась, и в комнату ворвался главный командир. «Рота, подъем!» - раскатился его голос, как гром среди ясного неба. Послышались зевки и потягивания, как если бы солнечные лучи разбудили сонные тела. Алон протер глаза, но сонность не унималась, а в голове разразился ураган боли. Несмотря на это, он старался не обращать на нее внимания - это была не такая критическая боль, чтобы выть от нее. В течение долгого и изнурительного дня, пока товарищи по роте занимались по распорядку, Алон постоянно думал о принце. Образ ДеЛеона, погруженного в чтение комикса, не покидал его сознание. Он вспоминал его взгляд - проницательный и искренний, его руку - мягкую и теплую. Эмоции распирали его грудь. Он никогда раньше не испытывал таких чувств: это было ново, необычно и одновременно пугающе. Наконец, вечер опустился на лагерь, и все легли спать. Алон снова поднялся к окну принца, его сердце забилось быстрее - надеялся увидеть своего друга. Но на этот раз комната была пуста, ничто не нарушало тишину. Лишь мягкий лунный свет, падая сквозь окно, освещал интерьер, придавая ему таинственный и немного мрачный вид. Это огорчило и даже испугало Алона. Мгновенно в его голове прокатилась мрачная волна мыслей. Что, если с принцем произошло что-то плохое? Или он был вынужден проходить тяжелую процедуру? Мысли о том, что ДеЛеон мог погибнуть не от побоев, а от рук врачей, внезапно накрыли Алона, и он с отвращением отвел их в сторону. Почему он так настраивается на худшее? Облокотившись плечом в стену, Алон закрыл глаза, стараясь успокоить бурю неприятных мыслей, которая бушевала в его душе. Тепло, расползающееся по его телу, с каждым мгновением наводило разрядку, и он, наконец, совсем расслабился. Но, как ни старался, сон начал брать свое. Он провалился в безмятежный сон, пока внезапный холодный поток воды не заставил его вскочить на ноги. «Неужели дождь начался?» - промелькнула мысль, но тут раздался резкий голос. «Пошел вон, окаянный!» - крикнула одна из медсестер, на которую Алон никогда не мог бы указать пальцем. Подскочив, он поднял голову и встретился с ее сердитым взглядом. В панике бросившись обратно в свою комнату, он огляделся и сердце его в once снова упало: на улице уже давно рассвело. Возле окна он увидел главнокомандующего. Тот стоял спокойно, его лицо было безмятежным. Алон не мог понять что происходит. Он почувствовал укол паники. Что ему теперь делать? - "Ну, наконец-то, а то мы тебя заждались. Иди сюда, я помогу тебе забраться", — сказал главнокомандующий, протягивая руку. Его голос был спокойный, но в нём слышалась ирония. Алону стало страшно и тошно. Он понял, что он попал в ловушку. Но ослушаться он не мог. Он схватил руку главнокомандующего. Главнокомандующий резко дернул его вверх, втащив в комнату одним движением. Затем он бросил Алона на пол, его тело ударилось о каменные плиты. Алон ойкнул от боли. В комнате сидели его товарищи. Некоторые из них имели свежие пощечины, ярко-красные на бледной коже. Алон хотел подняться, но почувствовал тяжелую ногу на своей спине. Это был главнокомандующий. - "И где ты был?", - прошептал главнокомандующий, его голос был холодным и угрожающим. Сердце Алона сжалось. Он начал глубоко дышать, его грудь поднималась и опускалась быстро. Его глаза бегали, ища подсказки, пытаясь придумать объяснение. Пока один из товарищей, крикнул: - "Да он к девчонке бегал!" Повисла мертва‌я тишина. Главнокомандующий слез с Алона и поднял его за локоть. - "Ох, так у нас здесь герой-любовник. Хо-хо, а напомните мне одно правило, сер Алон", - сказал главнокомандующий. Алон опустил глаза. - "Никаких отношений на службе", - еле выдавил он, его голос был тихим и дрожащим. И тут он получил удар прямо в нос. Он даже не вскрикнул, только сжал кулаки. - "А теперь ещё раз, только чётко и громко, и выпрямись наконец. Имей совесть со взрослыми говорить", - сказал главнокомандующий, его голос был резким и беспощадным. Алон выпрямился, чувствуя боль. Он сделал глубокий вдох. - "Правило гласит, что ни в коем случае, ни при каких условиях нельзя иметь отношений на службе". И снова удар, снова в нос. Кровь хлынула ручьём. - "Тогда… каким таким… кхм… ты бегаешь по девочкам?", - спросил главнокомандующий, его голос был спокойным, но в нём слышалась угроза. — "Отвечать!" Кровь текла по лицу Алона, застилая взгляд. Он вытер её рукавом, стараясь сосредоточиться. Боль в носу была острая, жгучая. Он чувствовал как пульсирует кровь в висках. Но он не позволил себе показать слабость. - "Я… я…", - начал он, его голос дрожал, слова застревали в горле. Он пытался придумать объяснение, которое бы убедило главнокомандующего, но ничего не приходило в голову. Он понимал, что его обман разоблачён. Главнокомандующий терпеливо ждал. Его лицо было невыразительным, но в его глазах Алон видел холодную жестокость. Он знал, что правда не имеет значения. Важен был только его ответ. Алон сделал глубокий вдох, стараясь успокоиться. Он закрыл глаза, собираясь с мыслями. Что теперь делать? Он не мог соврать. Он не мог сказать. Правда была хуже если бы он и правда завел отношения. И он понимал, что от него ждут правды. Он открыл глаза и взглянул на главнокомандующего. Его взгляд был решительным, спокойным. Он выпрямился, стараясь не выдать волнения, и самым спокойным и четким голосом произнес: "Простите меня, я виноват, такого больше не повторится. Я готов принять любое наказание." «Конечно, примешь, как миленький», — произнес главнокомандующий, его голос звучал безжалостно. Он шагнул ближе, и Алон ощутил на себе его властный взгляд. «Ты знаешь, что ждёт того, кто ослушался. А ещё теперь ты будешь находиться в комнате для наказанных, специально для тебя — без окон. Собирайте вещи и идите», — сказал он, выходя из комнаты, а за ним закрылась дверь с громким щелчком. Сердце Алона стучало в унисон с его тревожными мыслями. «И без глупостей, я вас жду», — раздался голос главнокомандующего за дверью. Это было как эхо его неизбежной судьбы. Словно в бреду, Алон не заметил, как к нему подскочили товарищи, требуя объяснений. Вопросы сыпались, как град: "Как ты? К кому ты бегал?" Алон пытался собрать свои вещи, пряча лицо от внимательных глаз. Каждый удар сердца отдавался в ушах. «Скорей бы всё это закончилось», — думал он, охвачен паникой. «Эй, Алон, из-за твоих похождений нас наказали. Почему виноваты мы?» — прорычал один из товарищей, но его тут же перебил другой: «Ты прав, но всё же к кому ты бегал?» Эти слова будто втягивали Алона в пропасть. Он понимал, что, сказав правду, только больше запутается в сети недоверия. На мгновение он встретился взглядом с другом и, не осознанно, выразил извинение. Тишина раздалась, и в сознании засела мысль: «Лгать — единственный выход». «К дочке поварихи…» — произнёс он тихо, и вокруг воцарилась гробовая тишина. Больше вопросов не было. Он вышел, готовый к неизбежному, где его уже ждал главнокомандующий. Не осознав, как оказался у двери, он вспомнил слухи о комнате — кто-то говорил, что оттуда никто не выходит. Главнокомандующий открыл дверь и толкнул его внутрь с такой силой, что у Алона перехватило дыхание. «Первое ты должен расписать эти две тетради от начала до конца», — произнёс он, протянув толстые тома с ветхими страницами. « "Я так никогда не буду делать." Когда закончишь, постучи в ту стену, моя комната прямо за ней. И тогда я приду и дам новое задание. Тебя в этой комнате я закрою, и ты не выйдешь, пока не закончишь исписывать тетради. Тебя не будут кормить до тех пор, пока не закончишь.Но потом начнут приносить еду по времени», — говорил он, его голос звучал как приговор. Внезапно он подошёл к другой двери и открыл её. За ней находилась лишь небольшая дыра в полу. «Это твоя уборная. Ванной нет. Удачи тебе», — сказал главнокомандующий, и шаги его затихли за дверью. В комнате воцарилась тишина, как будто даже стены ждали что-то зловещее. Алон сел за стол, включил единственную лампу, и, открыв тетради, принялся писать. На первых страницах тексты шли с лёгкостью, и он ощущал уверенность, но вскоре усталость начала крепко сжимать его кулаки. Вполне возможно, страница уже запачкалась потоотделением на его ладонях. Каждая буква давалась с трудом, и вскоре его рука начала болеть. «Ничего другого не остаётся», — думал он, противясь искушению остановиться. Он посмотрел вокруг: рядом со стулом стояла лишь деревянная кровать — пустая, без покрытия. Он поднял голову и заметил маленькие часы на стене. 7 вечера. «Как же так?» — вырвалось у него. «Уже так поздно, а я даже половину первой тетради не исписал». Усталость отразилась на его лице, и он опустился на кровать. Поверхность дерева нещадно впилась ему в спину. Алон лежал, не желая вставать, но бесконечные мысли о еде, о том, что если он справится, его покормят, не покидали его разум. С помощью последних усилий он поднялся, заставляя себя продолжать писать. Страницы проходили мимо, и в какой-то момент свет вдруг погас. Слышался лишь едва различимый звон колокольчика — время отбоя. Внутри себя он решил следовать режиму и, лег спать, но сон не пришёл. Утром Алон встал раньше поднятия и стал снова писать. Сквозь усталость и боль он продолжал. В конце концов, снова раздался звонок — отбой. Первую тетрадь он закончил, вторая почти была готова. Мучительная ночь без сна оказалась не только испытанием воли, но и настоящим поборником голода. Каждый час начинал ощущаться как вечность, пока он терпел. С трудом поднявшись с кровати, он взялся за вторую тетрадь и, сосредоточившись, писал ещё. Сил не оставалось, голод сводил с ума, но он продолжал бороться. Ему казалось, что от писем зависят всё, что у него осталось. Наконец, когда он закончил, его сердце екнуло от страха. Он постучал в стену, но звук был слишком тихим. Постукивание становилось всё громче, пока он не начал стучать изо всех сил. Дверь наконец открылась, и в проёме показался главнокомандующий с подносом в руках. Алон смотрел на него, как на бога, словно тот принёс ему спасение. Главнокомандующий поставил поднос на стол, и Алон, не говоря ни слова, бросился на еду, поглощая каждую крошку, не жуя, будто перед ним стояла сама жизнь. Главнокомандующий смотрел на Алона с неким презрением, его глаза скользили по лицу парня, словно искали слабое место, уязвимую точку. Алон, сосредоточенный на еде, даже не заметил,как главнокомандующий, без особого интереса начал пролистывать тетради, разложенные на столе. "Ты единственный, кто так быстро заканчивает," — произнес он, не отрывая взгляда от листов, стремительно попадая в ловушку своих мыслей. "Обычно некоторые пишут неделями, и потом их приходится кормить через трубочку. Либо умирают." Его голос был спокоен, но в нем слышался легкий налет насмешки, что заставило Алона подавиться. Его горло пересохло, и он принялся пить воду, стараясь не дать эмоциям взять верх. "Если бы мне рассказали об этом, я бы не поверил," — наконец выговорил он, ощущая, как его голос дрогнул от стресса. "Кхм... Ну ладно, ближе к делу. Ты нарушил правило, и чтобы ты запомнил его навсегда, чтобы понял, что лучше не нарушать их, здесь ты проведешь год." Главнокомандующий замедлил речь, словно пытаясь растянуть момент, делая каждое слово особенным. "Может, полгода, если будешь быстро и правильно всё выполнять. Еду и задания буду давать я. Так что готовься." Параллельно с его словами, в голове Алона пробегали мысли о свободе, жизни за пределами этой комнаты, о том, что его душа постепенно теряет надежду. Он взглянул на главнокомандующего, который не проявлял никаких эмоций. Эти минуты тишины казались ему бесконечными. Когда Алон закончил трапезу главнокомандующий ушел, Алон обрел мгновение тишины, но оно быстро сменилось гнетущей тишиной четырех стен. Но через время вернулся и дал физическое задание. Лежа на своей кровати, он не знал, чем себя занять, поэтому просто уставился в потолок, размышляя о том, как странно складывается его жизнь. Каждое задание, которое он получал, казалось всё сложнее. Он боролся с физической усталостью, и, метаясь от одной мысли к другой, отмечал в себе потерю мотивации, пока его тело трудилось над непростыми заданиями. Алон чувствовал, как его руки дрожат от усталости, и снова не смог выполнить ни одного из них. Вскоре пришла ночь, и он снова оказался одним: четырьмя стенами и гнетущим чувством утраты. Прошло полгода, и жизнь в стенах казармы стала проще, хотя совсем не лёгкой. Постепенно Алон находил в себе силы выполнять задания, и его физическая форма улучшалась — теперь каждая потраченная капля пота ощущалась более значимой. Он наблюдал за своим растущим терпением, прогрессом, позволявшим ему держаться на плаву. Эти несколько месяцев, проведенные в этой клетке, формировали его, меняли от мнительности к упорству. И вот, в день своего тринадцатого дня рождения, когда радость наполнила его сердце, Алона уведомили о его освобождении. Он был так рад, что чуть ли не сбежал обратно в коридоры. За это время его товарищи простили его, даже за дочку поварихи. Смешанные чувства переполняли его: радость, страх, ожидание и неуверенность. Он стоял на краю нового начала, готовый сделать шаг в неизвестность, усвоив уроки, которые только что получил. Когда Алон зашёл в комнату, его тут же обняли, трепя по голове и смеясь, словно он вернулся из долгого путешествия. Все были в приподнятом настроении, игриво толкались друг с другом, и смех заполнил пространство. Альтернативной жизни не было; только здесь и сейчас, где окно заколотили досками, чтобы никто из них не сбежал, и за пределами этих стен оставался мир полный неопределённости. На следующий день Алон почувствовал на себе завистливые взгляды своих товарищей. Они знали о его смягчении наказания и тайно, но дружески завидовали ему, желая на мгновение оказаться на его месте. Алон с натяжкой улыбался в ответ, понимая, что его положение — это не только привилегия, но и груз, который не каждый смог бы унести. Первый месяц после наказание был натянутым. Он боялся подойти к принцу. Окно, через которое он когда-то убегал теперь было заколочено, а прямой путь наружу был перекрыт неумолимым взором главнокомандующего. Каждый шаг на пути к уроку становился испытанием, так как внутри него росло беспокойство. Спустя ещё два месяца, когда Алон занимался, рутинная жизнь показалась ему бесконечной. Размышляя о том, как тяжело находиться вдали от принца, он отлучился в туалет, ощущая глухую тоску, которой часто не давал выход. Идя обратно в класс, его мысли были заняты воспоминаниями об их встречах, о том, как они смеялись вместе, делились секретами и мечтами. Вдруг кто-то налетел на него сзади. Алон, собравшись закричать, резко обернулся, но его сердце замерло от неожиданности: перед ним стоял принц. Его объятия, полные теплоты и заботы, наполнили Алона радостью. Все тревоги, накопившиеся за эти месяцы, будто растворились в воздухе. "Алоон," – тихо произнёс ДеЛеонМафф. В его голосе слышалась нежность и пустота. – "Я так по тебе скучал..." Его глаза искали подтверждения, и Алон почувствовал, как в груди у него зашевелились чувства, которые он старался скрывать. "Я тоже по вам скучал... Честно! Извините... У меня просто были проблемы..." – прошептал Алон, его пальцы коснулись мягких волос принца, невольно подбадривая их обоих. Принц выглядел так, будто бы у него на сердце легла тяжесть. "Я так рад тебя видеть! Ты просто не представляешь!" – продолжал он с неподдельной искренностью. Алон хотел сказать что-то важное, но внезапно вспомнил о предстоящем уроке. Чувствуя, как его волны нежности остывают, он произнёс: "Ваша светлость, прошу вас извинить, но у меня урок, и если я не вернусь, меня накажут." "Но! Столько времени прошло, и ты уже хочешь уйти?" – в голосе принца чувствовалась паника. "Да, но если я не вернусь в класс, мы не увидимся как минимум полгода..." – ответил Алон, ощущая, как его сердце сжимается. "Полгода… Это долго... Хорошо, иди... Но мы ведь ещё встретимся?" – неуверенно спросил принц, его голос напоминал тихий шёпот ветра, готового сломать молчание. Алон, понимая, что такая встреча может стать последней на долгое время, улыбнулся и нежно потрепал его по плечу. "Конечно, увидимся. До скорых встреч, ваша светлость." Эти слова были как обещание, как надежда. Вырываясь из объятий принца, он убежал в кабинет, но в груди его разрывалось что-то едкое. Как бы он ни хотел остаться, он знал, что долг зовет. На занятиях его мысли метались между уроками и воспоминаниями о принце. Каждое его прикосновение, каждое слово, которое они обменялись, всплывало в памяти, согревая душу. Остаток дня прошёл в эйфории, пленил его мысли. После занятий, приняв решение, он понял: встретиться с принцем было необходимо. Это было не только желанием, но и внутренней нуждой, которая тянула его к нему, как магнит к металлу. Он шел по коридору, стараясь делать как можно меньше звуков, зная, что даже легкий шорох может привлечь ненужное внимание. Сердце колотилось в груди — он не мог позволить себе попасться на глаза стражникам или тем более главнокомандующему. Воспоминания о том, как он впервые оказался здесь, нахлынули, как волны на берег. Тот случайный момент в их жизни — этот небольшой свежий штрих — всегда был спутником его мысли. Если бы не тот вечер, они бы не встретились, и все было бы иначе. Вдруг шаги у него за спиной заставили его насторожиться. Он замер, глядя на дверь, сердце забилось еще быстрее. Каждый звук казался оглушающим, каждый шорох — угрозой. "Неужели снова?" — мелькнула мысль и, не дождавшись дальнейших событий, он резко толкнул дверь и, чуть не падая, влетел в комнату. Он закрыл дверь за собой с таким глухим стуком, что волоски на затылке встали дыбом. На пороге стоял принц. Его повседневная одежда не скрывала ни благородства, ни юношеской природы. В момент, увидев Алона, ДеЛеонМафф явно замер, готовый закричать, но тут же заметил, что их ситуации можно избежать, и его рот закрылся. От дрожащих губ у него сбежал крик, но Алон, закутавшись в свою панику, уже вжимался в стены, заставляя себя оглядеться, как будто боялся, что непрошеные глаза наблюдают за ними. Шаги мимо двери утихли, но напряжение в воздухе не ослабевало. Принц, осознав необходимость молчания, изогнул бровь, полную недоумения, и взглянул на Алона. Наконец, когда шаги окончательно замерли за стенами, Алон выдохнул. Вздох был тяжёлым и глубоким, как будто он освобождался от тяжелого груза. «Здравствуйте, ваша светлость,» — произнес он, заставляя себя не дрожать. Скоро они уже сидели на диване, и, рассказав о своих бедах и страданиях, Алон ощущал, как планета, которой он был частью, начинает снова вращаться. Он открылся перед принцем, как книга с повреждёнными страницами, и мог видеть, как на лице ДеЛеонМаффа пробегали эмоции — от гнева до сострадания. Только он закончил, как принц вскочил, его глаза горели. «Это ужасно, я скажу об этом отцу, и, возможно, тогда…» — но его слова внезапно прервали. «Нет, нет, нет, пожалуйста. Вы же королевская особа, а я…» — в его голосе звучала паника. «Мне еще не дали звание рыцаря, и мы из разных слоев! Мы вообще не должны дружить!» — последние слова вырвались, как крик о помощи. «Но мы же дружим!» — настойчиво произнес ДеЛеонМафф. Гнев и желание защитить друга переплетались в его интонации. «Да, это очень странно,» — ответил Алон, его мысли метались, словно перепуганные птицы. «Если кто-то об этом узнает… Меня накажут очень жестоко. А вас? Наверняка тоже ждет наказание… Мне не важно. Я потерплю. Но я не могу допустить, чтобы вы страдали из-за меня!» — дрожащим голосом завершил он мысль, и в груди у него разразилась буря — он чувствовал, что дружба с принцем стала для него почти чем-то святыней, за которую стоило бороться, но при этом она несла с собой ужасные последствия.