Фрагменты

Два бесконечных года чувство разрастается внутри неотвратимо, ветвится, пускает корни — и дышать становится все труднее. Эта любовь — огромная, душащая, токсичная, горькая, совсем как та полынь, что зацветает в легких, разъедая изнутри ядовитой пыльцой. С того самого дня, когда случайно увидела конр-адмирала Булатова с какой-то блондинкой, полынный вкус горечи поселился во рту, ничем не стираемый. Этот вкус и запах не исчезает даже во сне — концентрация зашкаливает все допустимые нормы. Даже у самой обычной воды теперь этот неотступный привкус въедливой горечи — нескончаемый лейтмотив болезненной безответной любви. Но Мура знает — это априори разрушающее чувство она не променяет ни на что другое. Даже на собственную жизнь. Что уж тут говорить о чужой?.. Багира прибегает к ней прямо со службы. Бледная, невыспавшаяся после двух суток у мониторов и психологически изматывающей операции — но и сейчас думает вовсе не о себе. Судьбы и жизни близких ей куда как важнее. Тем более если этот близкий — ее любимчик Кот, который угасает у нее на глазах. И самое страшное — с этим ничего нельзя сделать. Спасти можно только того, кто хочет спасаться. Рита говорит долго, убеждающе-мягко — не как переговорщик, скорее как встревоженная мать. Настаивает обсудить все с Котом, попробовать еще раз (сколько этих «еще» было-то, господи), и эту набившую оскомину, многими поколениями выстраданную формулу «стерпится-слюбится» не забывает тоже. Женя толком не слушает. Машинально цедит остывший чай, не чувствуя вкуса — только знакомую полынную горечь. Равнодушно смотрит на давно высохший букет бордовых роз на подоконнике — последние цветы от Кота, его последняя попытка ее завоевать. Но и его непробиваемое упрямство в итоге сошло на нет. Нет смысла стучаться в двери, которые не просто закрыты — наглухо замурованы…       —… Тебе что, его нисколько не жаль? Мура медленно поднимает на Риту глаза. И та замечает только сейчас — беззаботная небесная синева растаяла до полупрозрачности. И взгляд у Жени отсутствующий, как будто бы неземной. Нездешний. Неживой.       — Из жалости цветы не растут, — усмехается криво, глядя куда-то сквозь.       — Кто он? — коротко спрашивает Багира, чувствуя, как вдруг нестерпимое что-то сдавливает ей сердце. И не знает, кого из этих двоих ей сильнее жалеть, пока они угасают поодиночке, до крови израненные об острые углы любовного треугольника. Женя не отпирается, не отрицает, не пытается умолчать. Сплетает похудевшие бледные пальцы, как от озноба передергивает плечами.       — Батя, — роняет бесцветно, не думая, как Рита воспримет эти слова. Даже если у нее и есть что-то с Батей, вытравить это огромное чувство данный факт не поможет никак. Рита запивает растерянность торопливым глотком остывшего чая. Что сказать — не знает решительно. В командира вечно влюблялись всякие курсанточки, сотрудницы и стажерки, слава богу, что ее саму зацепило лишь по касательной. Но что сейчас делать с Женей — не понимает категорически.       — Ты… ты ему сказала? — выдает единственное, что первым приходит в голову. Мура смотрит все также рассеянно-стыло.       — Зачем?       — Ну… — Багира впервые не находится что сказать. Женя ухмыляется снова — и горечь в этой улыбке такая полынная.       — Из жалости цветы не растут.

---

Багира прекрасный переговорщик, а Мура тоже из семейства кошачьих — за жизнь нужно цепляться всеми когтями. Даже если эта самая жизнь теперь не имеет смысла. В палате гулко и пусто. Совсем как в груди, где больше нет столь привычной горечи — всю любовь вырезали под корень. Во избежание рецидивов. Женя смотрит в пустоту. Не перед собой даже — внутри себя. Рита молча гладит ее по волосам. Не говорит ничего. Не рассыпается в бессмысленных, фальшиво-бодрых утешениях и банально-приторных «на этом жизнь не заканчивается» и «все будет хорошо» мантрах. Мура ведь знает правду. Не будет уже ничего. Ее бескрайней любви у нее больше не будет.

---

Они встречаются под самый конец душного мая — когда, будто в насмешку, вся природа расцветает вокруг. Жене не зацвести уже никогда.       — Господи, Мурашова, что с тобой? Будто из концлагеря сбежала… Уже бывший командир смотрит на Муру с легкой тревогой. И так по-родному тепло, что к глазам подступают светлые слезы. Женя и правда уже не та. Девочка-веточка с русым каре, в неприлично короткой юбке и ореоле дорогих французских духов — новое прикрытие, надо соответствовать, как-никак…       — Ну, рассказывай, где ты, как ты? — все тормошит Булатов, не сводя с нее глаз. — Так сбежала, даже Пригов был в растерянности, а его шокировать, сама знаешь, непросто… Когда командир мягко, но настойчиво тянет ее в кафе — поговорить, обсудить последние новости, поделиться событиями, Мура уже знает, что будет потом. Будет то, за что еще каких-то пару месяцев назад она бы полжизни отдала, ни минуты не сомневаясь. Иллюзия быть любимой — наверное, самая дорогая из всех по расплате.

---

Контр-адмирал Булатов умеет очаровывать женщин, а Жене врач прописал полный курс положительных эмоций, чтобы вернуться к нормальной жизни — серотонин, дофамин, эндорфины и прочий гормональный коктейль. И, в конце-то концов, разве за годы молчаливого обожания не заслужила она хотя бы такую награду?.. Контр-адмирал Булатов знает, как сделать женщину счастливой. Хотя бы ненадолго и в пределах постели. И, растекаясь в его руках среди скомканных простыней, Женя даже ненадолго чувствует себя почти-прежней, почти-живой. Почти-любимой. Контр-адмирал Булатов умеет уходить вовремя, избегая глупых разговоров, двусмысленных моментов и взаимных неловкостей. Даже если уходить и не хочется. Утром Мура долго лежит в пустой постели. Слишком холодной и просторной для нее одной, но не предназначенной еще для кого-то. Тот, кого она могла бы сюда допустить, сделал самое правильное — ушел до того, как она проснулась. И сожалеть вроде как нет ни малейшей причины. Она ведь от него уже выздоровела. Только эхом фантомной боли — легкий привкус полыни на сухих горячих губах.