Фрагменты

Ничего не говорить. Ничего не говорить, только целовать-целовать-целовать — впадины ямочек на залитых бледностью щеках, пульсацию голубеющей жилки на виске, солоноватые подрагивающие губы. По плечам и спине гладить так бережно-исступленно, словно в стремлении закрыть собой от всего мира; прижать к себе и не отпускать — в этот недавний вязкий страх, нет, вообще никуда и никогда не отпускать. Они в двух шагах от подъезда Риты; ночь за окном автомобиля непроглядную черноту разливает чернилами, хлопья снега мошками облепляют лобовое стекло. В салоне душно — от наглухо закрытых дверей, обогрева на полную мощность, искрящего в добрые двести двадцать повисшего напряжения. Душно, но Рита все равно дрожит — от остаточного холода, въевшегося еще на глубине при погружении; от глубоко забитого страха; от чувства вины, подтачивающего изнутри болезненно-едко — и Кот без лишних слов знает все это. Знает, но не говорит ничего — не нужно, ни к чему, незачем. Только не-отпускать — прижимать ее к себе, промерзшую насквозь, не отошедшую еще от шока, на грани тихих слез и виноватой горячечной злости, не отпускать ни за что на свете: страх все еще горло сжимает стальными когтями и под ребрами проносится ледяным сквозняком от одной только мысли — они могли не успеть. И Кот почти ненавидит себя сейчас — за то, что повелся на этих наглых артистичных девок, за то, что недосмотрел, за то, что не уберег — ржавчиной разъедает изнутри мутное осознание вины.       — Кот… Багира ладонями упирается ему в каменно напряженную грудь, и в этом обращении позывным, и в этом жесте — не злом, протестующем, но уверенном — попытка остановить, отрезвить, напомнить — «господи, что мы творим?» и «нельзя».       — Тшш, — почти выдыхает Кот в растрепанные, от стаявшего снега чуть влажные волосы; упрямо тянет ее к себе, обнимая отчаянно-бережно. — Не надо, Багир. Ничего не говорить.

---

Между ними всегда было критически много теплоты — взрыв под давлением обстоятельств оказывается неминуем.       — Спасибо, что не ушел. Рита стоит у окна — тонкий шелк халата стекает по плавным линиям тела морскими волнами; за окном снег идет непрерывной стеной, а на столе мятным паром исходит чай. Ионов со спины подходит почти бесшумно; только широкая улыбка чувствуется совсем как у Чеширского кота. Молча обнимает, смыкая руки на талии и щекой касаясь легких волос, пахнущих отчего-то томительно-свежо зимой и мятой. Пронзительно-тихая нежность под ребрами разливается долгожданным покоем. Он остается. На сегодня. На завтра. Навсегда.