Фрагменты

Кот любит Багиру, Багира любит Борисова, Борисов любит жену. Любовный многоугольник распадается на линии ломаные — погибает Борисов, Кот пытается выполнить задание и выжить в мясорубке в далеких горах, безутешная вдова Борисова оплакивает мужа. А Багире остается лишь непосильное горе в палате госпиталя, тихая истерика на парковке вдали от чужих глаз, какие-то натянуто-вынужденные фразы и объятия чужой женщины, с которой делила любимого человека. Багира прижимает к себе отчаянно плачущую дрожащую женщину, говорит ей о геройской смерти мужа, хотя самой от невыносимой боли хочется закричать. Немые слезы удавкой горло стягивают, а в груди так отчаянно-пусто, будто все чувства огнем намертво выжжены — ничего не осталось, только боль нескончаемая. И ей бы сейчас тоже прижаться к кому-то обессиленно, в плечи беспомощно вцепиться, плакать о своей любви утраченной, но Багира только спину сильнее выпрямляет, смаргивая неконтролируемые слезы, закипающие в уголках глаз. Молчит. Багира ведь сильная. Багира ведь выдержит.

---

А боль все не заканчивается, волчком раскручивается, набирая обороты, чтобы ударить посильнее — хотя казалось бы, куда уж сильнее? Без вести пропадает Батя, срывается в горах Мура, ребята из одной засады попадают в другую, связь с группой рвется последней ниточкой. Багира дорого отдала бы за то, чтобы оказаться там же, с ребятами, — и неважно, что пришлось бы пережить, не впервой. Но вместо этого должна сидеть перед монитором в душном офисе КТЦ, ждать хоть каких-нибудь новостей и горький ком подступающих слез сглатывать, не позволяя себе эмоций. Держаться-держаться-держаться. Багира сильная. Багира все выдержит.

---

Они возвращаются рано утром — измученные, истерзанные, но — живые. У Багиры глаза блестят от невыплаканных слез и руки от волнения дрожат будто под током. Обнимает их всех, сдавленно шепчет «родненькие мои» и «живые», а сама, кажется, от усталости вот-вот сползет прямо на землю — но замечает ли это кто-нибудь вообще? Багира ведь сильная.       — Бедный мой мальчик, — выдыхает едва слышно, замечая у Кота очередное ранение — сколько их уже было, сколько жизней осталось из девяти? Кот несколько секунд смотрит в ее лицо, залитое бледностью почти до прозрачности, на темные круги под глазами от безграничной усталости, на ресницы, от выступивших слез повлажневшие, и горло спазмом схватывает так, что больно дышать становится.       — Прости меня. Перехватывает ее руки подрагивающие, тянет к себе, обнимает так отчаянно-крепко, будто из осколков целое собрать пытается. Губами касается мягких рыжих волос и все шепчет, шепчет исступленно, будто надеется что-то исправить:       — Прости меня, прости меня, пожалуйста… Багира устало лицом утыкается в выцветшую от солнца штормовку, смыкает руки на крепкой спине — будто на ногах устоять пытается. И Кот благодарен сейчас всем богам несуществующим, что ребята все уже разошлись с этой проклятой стоянки, оставив их одних. Оставив Багиру выплакаться.       — Ты ни в чем не виноват. Ты все сделал как было нужно, — бормочет Рита глухо от вновь подступивших рыданий.       — Как будто тебе от этого легче. И все гладит, гладит ее по спутанным волосам, по вздрагивающей спине, в едва слышных всхлипах ловя долгожданное высвобождение боли. И к себе прижимает с такой осторожностью, словно ничего дороже нет у него во всем мире. Багира — бесконечно, безгранично, до невозможности сильная, всегда и всех утешающая — но кто, господи, подставит ей самой плечо, чтобы выплакаться? Ведь даже самым сильным бывает невыразимо больно — так больно, что остаются лишь слезы и пепел.

Но даже птицы воскресают из пепла.