Мам, прости

По всем приметам — это должен был быть самый отвратительный день. С утра — едва Такемичи в полусне добрел до ванны, чтобы умыться — чудовищно разболелся зуб. Задний, страдальческий коренной — который стойко принимал на себя все удары и сладостями, в том числе. После почему-то на назначенное место встречи не пришел старый друг Какосик. Такемичи прождал его два часа, мотаясь вдоль потрескавшейся стены. После даже забежал к нему домой, но на печальный звон так никто и не ответил. Может быть они просто ещё не вернулись в квартиру? На следующей тренировке — он вновь проиграл Майки. И, казалось, бы в этом нет ничего такого неожиданного — на то Манджиро и непобедимый. Но каков был этот проигрыш: молниеносный. Такемичи настолько был растерян, что в попытке устоять от неожиданного удара споткнулся о собственную ногу. И со всей высоты своего роста повалился на импровизированные зрительские места. Тысяча извинений перед Эмой и насмешек Баджи спустя, Такемичи едва ли не слёзно вынужден уговаривать мрачного Шиничиро взять его с собой. Взять к маме. Почему-то именно сегодня старший брат Майки непреклонен, как никогда. Хмурые брови, которые казалось бы не расслаблялись ни на секунду с тех пор как мама заболела — становятся ещё напряженнее: — Не думаю, что это хорошая идея брать тебя с собой. — Он спешно отворачивается, не рискуя заглядывать в его глаза и с преувеличенной аккуратностью собирает в пакет еду и лекарства для больной. — Почему? — От молчания в ответ становится, действительно, страшно. Такемичи привык к тому, что не особо отличается умом от своих сверстников — однако даже ему становится достаточно понятным всё. Когда тебя внезапно отсылают из родного дома. Когда все взрослые вокруг находятся в мрачном настроении. Когда врачебный халат мелькает на лестничной площадке, чаще самих жителей квартиры. Когда в доме то и дело проносится подслушанным полушепотом: — Чёрт, почему она не обратится в больницу? — Знаешь же, что она стеснена в средствах. — Так помоги ей. — Как? — Шиничиро в такие моменты непроизвольно стучал кулаком по первой попавшейся поверхности: — Как, если она категорически отказывается быть у меня в долгу? Иногда после этого следовало хитрое: — Так соври ей. — Которое мгновенно разбивалось о непреклонное: — Чтобы она возненавидела меня, когда это всплывет на поверхность? Каким образом, ты представляешь себе наврать о бесплатной медицинской помощи? Кто в это поверит вообще? Тогда становится ясным абсолютно всё. Зуб внезапно дергает с какой-то невероятной силой, и Такемичи рефлекторно прикладывает ладонь к щеке. Если бы это сделала мама — зуб бы прошел в то же мгновение. У неё всегда были мягкие ладони. А поглаживания всегда нежные и чуть щекотные — в той мере, чтобы вызвать тихое хихиканье и отвлечь от неприятностей. Он скучал по ней. Прошло уже больше двух месяцев. Всхлип получается слишком громким — Шиничиро вздрагивает. Быстро оборачивается — его лицо тут же понимающе смягчается. — Эй, ну ты чего. — Он кладет одну руку на его макушку и склоняется, чтобы их лица оказались на более-менее одном уровне. — Всё хорошо будет, скоро она выздоровеет. Обещаю. — Почему тогда не берешь меня с собой сегодня? Что-то случилось? — Вновь предательский всхлип. Такемичи решительно растирает свободной ладонью первые упавшие слезинки и упирает ожидающий взгляд прямо в глаза напротив. Шиничиро испуганно мотает головой и с долей вины в голосе произносит: — Нет, конечно, ты что. Камэ...твоя мама, как обычно, ещё спит. Во время болезни всегда долго спят, чтобы набраться сил для выздоровления. А не беру я тебя потому что... Объяснительных слов причины у Шиничиро так и не находится. Поэтому он тихо вздыхает и лохматит чужие локоны с правдой: — Боюсь, что ты только больше расстроишься после встречи с ней. Чушь. Это его мама. Она могла быть болеющей, уставшей, раздраженной — но всё ещё его мамой. Ему станет хуже, если он не увидит её сегодня. — Ты можешь заразиться от неё. — Я могу заразиться и от тебя, после того как ты сходил к ней и принёс болезнь на себе. — Она мне надерет уши за то, что я не проследил за твоим зубом. — Шиничиро пытается шутливо от него отвязаться, однако видит решительность на лице Такемичи и сдаётся: — Не надо ей докучать, ладно? И, держи, выпей обезболивающее. Не докучать. Не говорить. Не смотреть. Такемичи был согласен на всё — главное, чтобы вновь удостовериться, что та мама, которой он нужен — ещё есть. Она никогда не исчезла и всё-также заботится о нём. Однако стойкое ощущение того, что это отвратительный день не покидало вплоть до дверей их квартиры. По пути их облил водой из лужи какой-то лихач на машине. Пакет с продуктами решил ни с чего порваться прямо на пешеходном переходе. А чёрная кошка решила, что наиболее удобным путём для неё будет — перебежать им дорогу. Контрольным в голову стало то, что мама не отвечала на звонки. Шиничиро звонил ей с периодичностью раз в минуту, чтобы предупредить об их визите — однако с каждым гудком, уходящим в тишину становился всё более и более хмурым. — Ты чувствуешь? — Шиничиро всё также хмурится и принюхивается к запаху, идущему из-за их двери. — Ага. — Такемичи потирает нос из-за резкого запаха гари и поясняет: — Будто что-то сгорело. Доверенная связка ключей начинает дрожать в руках Шиничиро. Тот уже начинает цедить сквозь зубы ругательства, когда в спешке раз за разом не попадает в скважину. Наконец, раздаётся долгожданный щелчок. Шиничиро тянет дверь на себя, и Такемичи едва ли не отталкивает его, чтобы первым ворваться к себе домой. — Мам? — Запах в коридоре стал ещё сильнее. Такемичи морщится и всё равно по привычке аккуратно разувается. — Мам, ты спишь? — Камэ! — А вот Шиничиро не утруждает себя снятием ботинок. Кидает пакет на полочку для обуви и устремляется вглубь их маленькой квартиры. — Господи, вы меня напугали! — Такемичи замирает, когда слышит голос матери, доносящийся с кухни. Шиничиро тоже резко тормозит у комнаты и поворачивает обратно с обеспокоенным: — Ты в порядке? — Такемичи внезапно замечает, что Шиничиро перешел на «ты». С каких пор это началось? Он едва не врезает в выходящую к ним маму. Та ойкает от неожиданности и шатко вжимается спиной в стенку. Переводит непонимающий взгляд с Шиничиро на Такемичи: — Что вы здесь устроили? — Что ты устроила? — Шиничиро хмурится и заглядывает на кухню, которая судя по всему и была источником этого едкого запаха: — Почему ты не в постели? Почему не отвечала на звонки? Почему здесь запах гари? Такемичи не дожидается ответов. Ему достаточного одного вида стоящей — пусть и с опорой на стенку — мамы. Он скидывает ботинок и бежит к ней. Привычно обвивает её талию руками и прижимается лицом к животу. Её руки не заставляют себя ждать — мгновенно занимают позицию у него на макушке и спине. — Мне стало гораздо лучше, поэтому я решила, наконец, привести в порядок себя... — От неё, действительно, пахло гелем для душа, который заботливо укрывал собой горький запах лекарств. — ...и квартиру, в том числе. Потом решила приготовить ужин. Но пока убиралась — забыла о нём. И о телефоне тоже. Он не видит её лица. Только чувствует как она нежно гладит его по выступающим лопаткам и улавливает улыбку в её словах: — Простите за то, что заставила беспокоиться. — Мне теперь можно вернуться обратно? — Такемичи отрывается от неё, только чтобы заглянуть в её осунувшееся лицо. — Погоди-погоди. — Шиничиро не даёт ей ответить и нагло забирает всё её внимание себе. — То есть ещё вчера ты встать не могла с кровати, а сегодня внезапно всё стало хорошо? По коже проходит холодок. По идее, из-за сквозняка от открытого нараспашку кухонного окна, но кажется, словно от взгляда Сано. — Ты будто не рад, что мне полегчало. — Мама хмурится. Такемичи хмурится вслед за ней и вновь прячет лицо в её объятиях. — Не слишком верится, что тебе полегчало так резко впервые за два с половиной месяца болезни. Знаешь, во что верится? В то, что ты чувствуешь себя обузой и опять не даёшь тебе помочь, притворяясь, что всё в порядке. — Но всё правда — в порядке. — Мама возражает так мягко, что Такемичи верит ей на слово. Вот же она: стоит на ногах, убрала квартиру и даже готовила еду. Всё в порядке. Пусть она до сих пор бледная, а на усталом лице неестественно выступают скулы — но она больше не лежит. Значит... — Значит теперь мне нужно болеть всю свою жизнь, что-ли? — Она смеётся, и Такемичи, не вникая в её слова, прыскает вместе с ней: — Ты слишком мнительный, Шиничиро. У болезней есть такое свойство. Называется ремиссия. — А, по-моему, это называется «взвалить всё на себя». — Не правда. — Такемичи жмурится от того, как она лохматит его тщательно расчесанные волосы: — Я ведь не говорю, что с этой секунды начинаю жить в нормальном темпе. Мне понадобится реабилитационный период до полного восстановления. Но сейчас: я чувствую, что болезнь отступает. Шиничиро скептически цыкает. Воцаряется тишина, и Такемичи вновь поднимет своё лицо, чтобы вновь задать главный вопрос: — Так я могу уже вернуться? — А что, тебе плохо жилось у семьи Сано? — Мама опускает голову, чтобы посмотреть на него и лукаво улыбается. Переносит свою руку с макушки на его лицо и нежно щелкает по носу: — Тебя там не обижали? — Издеваешься? — Устало начинает Шиничиро, но Такемичи в этот раз не даёт ему вновь оказаться в центре внимания мамы и начинает тараторить: — Нет, я со всеми здорово сдружился! Шиничиро про меня никогда не забывал! Там вкусно кормили! Всё было хорошо! Но с мамой лучше! Так я могу вернуться? Он видит некое сомнение на лице мамы и с надеждой утопающего достаёт свой последний козырь: — У меня болит зуб. Она тут же хмурится. — Что? Какой зуб болит? Как давно болит? Тебе давали какие-нибудь таблетки? — Мама оглядывается по сторонам и делает шаг в сторону, чтобы оказаться вместе с Такемичи на свету. Затем мягко надавливает на его челюсть, чтобы он открыл рот, и она смогла лично увидеть проблему. — Они с Манджиро вчера наелись сладостей, видимо из-за этого с сегодняшнего утра у него и заболел. Я дал ему обезболивающее. Завтра, думал, сводить к врачу. — Мама что-то ему отвечает, но Такемичи уже перестаёт следить за нитью разговора. Мамина рука бесконечно гладит его макушку. Мамино беспокойство о нём заметно любому. Мамино здоровье медленно, но верно поправляется. Значит, все приметы наврали — сегодня самый лучший день.