Still breathing.

      В тот день в больнице было почти пусто. В коридорах горел тусклый свет, но никого в них не было. Царила полная тишина. Атмосфера была пугающей и неприятной, несмотря на какие-никакие новогодние украшения. Находиться в больнице в канун светлого праздника у Баама не было никакого желания, но выбора не было. Он не хотел, чтобы его близкий человек провёл этот день в полном одиночестве. Он не хотел оставлять его, ведь одиночество способно напугать кого угодно, каким бы сильным человек ни был. Баам прекрасно знал, как одиночество может повлиять на человека и как сильно оно меняет людей. Ему бы очень не хотелось, чтобы то же самое случилось и с ним.       Парень так часто бывал в стенах этой больницы за последние несколько месяцев, что изучил всё вдоль и поперёк. Впервые оказавшись в этом здании, угнетавшем своей неприятной атмосферой, пропитанной чужими страданиями, слезами и смертью, Двадцать Пятый постоянно терялся в одинаковых коридорах, подолгу искал нужную палату, поскольку все они раскиданы хаотично, и про соблюдение нумерации тут, кажется, вовсе не слышали. Сейчас же Баам легко мог отличить коридор, ведущий к палатам номер 6, 8 и 10 от коридора, ведущий к лестнице. Даже без указателей он мог спокойно определить, где находится, ведь изучил каждое пятнышко на стене, каждую трещину, каждое кресло, что располагалось вдоль стен. Когда телефон садился, а он всё так же ожидал лечащего врача своего супруга, ему не оставалось ничего другого, кроме как разглядывать помещение, в котором находился, и бродить по нему часами, наматывая бесконечные круги.       В палате больного царила давящая тишина. Двадцать Пятый мог довольствоваться только ею и наблюдением за супругом, который находился в коме уже третий месяц. В конце февраля Агеро попал в аварию: его машина была в ремонте, поэтому Кун вызвал такси. Водитель был пьян, не справился с управлением, вылетел на встречную полосу, где в машину врезалась фура. Смерть таксиста была моментальной, а Агнису, сидящему на заднем сидении, повезло несколько больше. Его тут же вытащили из автомобиля и вызвали скорую. Баам добрался до отделения больницы так быстро, как только смог. Вид Куна его ужаснул, пусть даже травмы он не видел: всё лицо Агеро было перемотано. Врачи давали положительные прогнозы и были уверены в том, что мужчина очнётся скоро — мол, травмы не такие серьёзные, и Куну крупно повезло. Прошла неделя, а за ней ещё одна. Вскоре прошёл месяц, но Агеро так и не очнулся. Врачи говорили, что делают всё возможное, но Двадцать Пятый прекрасно давал себе отчёт — они ни черта не делают.       Едва открыв дверь, до ушей Баама донёсся монотонный писк кардиомонитора, сообщающий о стабильном сердцебиении пациента. Парень прошёл в пустую палату. В ней, в практически полной темноте, лежал Агеро. На него падал свет ночного города, пробивающийся через панорамное окно. Если взглянуть вниз, можно заметить множество машин и людей; улицы украшены снеговиками, ёлками и многочисленные гирлянды. Они ослепляли сильнее, чем солнце. Если не смотреть на небо, можно было бы подумать, что сейчас не десять часов вечера, а около двух часов дня — настолько сильным было освещение. Глядя на все эти новогодние уличные украшения, сердце Баама наполнялось тоской: Кун не любил украшать дом к Новому году, вёл себя прямо как Гринч, однако ради супруга ещё в августе где-то нашёл ёлочные игрушки, мягкие игрушки снеговиков, оленей и прочих существ, связанных с зимой. Агеро готов был забыть про свою ненависть к новогодней суете ради Баама, чтобы вместе с ним украсить квартиру. Они дали друг другу обещание.       Двадцать Пятый украсил палату супруга на первой неделе декабря. Он принёс в палату коробку украшений, что купил Кун, и принялся расставлять маленькие декоративные ёлки размером с ладонь, снежные шары с подсветкой; поставил маленьких плюшевых эльфов и гномов на тумбочку рядом с больничной койкой, а на неё саму, под рукой Куна, поставил Деда Мороза, что был чуть больше предыдущих игрушек. Таким образом он сдержал данное обещание.       В палате даже сейчас, в новогодний вечер, пахло цветами — пусть Кун и говорил, что не любит такие сентиментальные подарки, Баам всегда замечал лёгкий румянец на щеках и ушах супруга при виде большого и, вероятно, дорогого букета белых и красных роз. Сейчас же палату украшал букет анемона, который менялся каждую неделю.       Баам сидел на краю койки и перебирал пальцами отросшие светло-голубые локоны. Волнистые, они часто путались, поэтому Двадцать Пятый постоянно расчёсывал их за Куна, которого они ужасно бесили. Он помогал ему с уходом за волосами, чему Кун тоже смущался, но был безмерно рад и благодарен.       За окном послышался шум фейерверков. Он был настолько громким, что заглушил не только звучание аппарата жизнеобеспечения, но и его собственные мысли. Он и не заметил, как прошло два часа с тех пор, как он зашёл в палату. Наблюдая за супругом в ожидании его пробуждения, Баам терялся во времени. Он мог часами смотреть на бледное безжизненное лицо. Если бы не слабое тепло, исходящее от тела Куна, можно было бы подумать, что Двадцать Пятый смотрит на тело без души. На мертвеца, у которого не осталось ни целей, ни желаний. Тело без души — пустой сосуд, ранее пропитанный жизнью и энергией.       Баам достал из кармана халата, в который его нарядили при входе в больницу, телефон. Электронные часы на экране показывали 23:59. Осталась всего минута. Рука предательски задрожала, а телефон упал экраном на холодный кафельный пол. За его состояние Баам не переживал в первую очередь потому, что ему было не до этого, а во вторую — потому что на телефоне было защитное стекло. Двадцать Пятый наклонился к лицу Куна и прильнул к его губам. Поцелуй был горьким, солёным — из-за слёз, что падали стекали по щекам, — и пропитанным отчаянием и тоской. Как бы он ни хотел верить в Куна, последний не просыпался. Шум фейерверка, гудящий в ушах, затуманил разум, перерастая в звон. До Баама не сразу дошло, что это были не фейерверки, а непрерывное пищание кардиомонитора. Сердце Куна остановилось, когда минута перевалила за полночь. Агеро умер, так и не встретив новый год. Судьба не дала ему шансов это сделать.       Когда шум в ушах и на улице стих, Баам расслышал крик. Душераздирающий, вызывающий жжение в груди. Когда стало тяжело дышать, а в горле появилась боль, до парня дошло, что крик принадлежал ему самому. Он пришёл в себя в коридоре, сидя на скамейке напротив палаты. В глазах всё плыло из-за слёз, реальность ускользала из-под ног из-за сильного шока. В груди всё сжалось, а дышать было невыносимо больно. Каждый вздох ощущался как удар под дых. Он жадно хватал ртом воздух, не в силах выровнять дыхание. Баам сжимал рукой водолазку, подаренную Куном, в районе груди. Спустя время он нашёл в себе силы взглянуть перед собой. Над ним нависала обеспокоенная медсестра, несколько минут звавшая его «мистер», надеясь, что Баам услышит её и поднимет на неё взгляд. Он ничего не сказал ей и посмотрел в палату за её спиной — там уже столпилось три человека: вероятно, врач и два медбрата — Баам понял по форме. Он хотел ворваться туда, сам не зная зачем. Он пытался подняться, но упал тотчас же назад — ноги дрожали настолько сильно, что Баам не мог устоять на месте.       Через несколько минут, не без помощи медперсонала, парень встал и прошептал что-то невнятное — он пытался связать слова в одном предложении, но едва открыл рот, понял, что не может выдавить и звука из себя. Однако вскоре он кое-как произнёс:       — Позвольте мне попрощаться с ним, прошу...       Девушка, помогавшая ему стоять, посмотрела на него с грустью. Баам прочитал в её взгляде жалость, но проигнорировал это. Куна переложили на кушетку двое мужчин, а затем расступились, позволяя супругу умершего взглянуть на него в последний раз. Баам с трудом склонился над ним и коснулся своими губами чужих. В этот раз поцелуй не был таким горячим и страстным, как прошлый, но от этого не становился менее желанным. Баам целовал с любовью, но недолго — от этого лучше бы не стало. Отстранившись от губ супруга и наклонившись к ему уху, Двадцать Пятый шепнул напоследок:       — Прощай, Агеро. Я люблю тебя, — он сделал паузу, поджав губы на секунду, а затем добавил дрожащим голосом: — Мы ещё встретимся.