Новые приключения Железного Треугольника

«И куда теперь идти?

И кому теперь служить?

От развилки два пути:

Справа – честь, а слева – жизнь»

(Феликс Ильиных – Белый снег;

из к/ф «Статский советник»)

      Чжан Жишань с самым невозмутимым видом восседал на своем любимом балконе в Синьюэ, элегантно отпивая глоток за глотком ароматный чай и наблюдая за очередным переполохом, устроенным боссами Цзюмэнь.       Еще совсем недавно главным источником беспорядков в старинном заведении был незабвенный Железный Треугольник, от упоминания которого у большинства глав девяти семей забавно дергались глаза, а Инь Наньфэн не менее забавно пыхтела, напоминая вымазавшегося в акварели ежа. И говоря по совести, председателю не хватало присутствия нерушимого трио, а, точнее, его непревзойденной силы в лице патриарха клана Чжан.       Изначально то, что Чжан Цилин неведомым образом привязался к простоватому, но невероятно эрудированному наследнику семьи У, казалось так же забавно, как и все остальное, происходящее в непомерно длинной жизни Чжан Жишаня.       Наблюдение за постепенным ослаблением контроля патриархом после освобождения из Голмуда и частичного восстановления утерянных воспоминаний увлекало не только его, но и других немногочисленных оставшихся в живых Чжанов. Однако вскоре подобное взаимодействие начало раздражать, и председатель едва сдержался от того, чтобы не навредить У Се и Ван Панцзы, хвостиком следующему за наследником пятой семьи.       Другое дело – очередная амнезия, которая должна была перечеркнуть нездоровое влечение Чжан Цилина к парочке простых смертных и вернуть того к своему клану. Но и тут все пошло наперекосяк – единственным, кого вспомнил патриарх, оказался У Се. Только рядом с этим наивным и настырным пареньком тот чувствовал себя на своем месте. И у Чжан Жишаня не осталось выбора, кроме как позволить едва зародившейся симпатии перерасти в крепкую дружбу.       Понимание того, что в отношениях железной троицы не все так просто, пришло вместе с уходом Чжан Цилина за Бронзовые Врата на десять лет и безумством У Се, давшим свои плоды – Чжаны больше могли не опасаться за свои жизни и ведомую лишь одному патриарху Великую Тайну; Чжан Цилин был свободен от всех обязательств, против воли навязанных ему с самого рождения.       Потому-то Жишань не был удивлен, когда ему сообщили, что патриарх едва не убил Чжан Хайкэ. И ни у кого не возникало сомнений в сопричастности У Се к этой зверской расправе, как и к тому, что Хайкэ все же остался жив. Пожалуй, единственный, кто мог остановить созданное Чжанами совершенное живое оружие, утратившее контроль, по уже привычному стечению обстоятельств был У Се. Всегда и во всем лишь он один.       Согласно всем писанным и не писаным правилам клана, патриарх должен жить и умереть за него. Но, похоже, Чжан Цилин готов был жить и умирать разве что за У Се (и, возможно, Панцзы), как и убить за него любого из собственного клана. Поэтому никто из Чжанов более не питал иллюзий на счет отношений между этими двумя совершенно непохожими людьми и не сомневался – попроси Чжан Цилина выросший в босса У наследник пятой семьи вернуть самому себе реальную власть над кланом, то никто не смог бы перечить железной воле патриарха. Даже сам Чжан Жишань.       На самом деле, председатель чувствовал себя виноватым во многом. В первую очередь в том, что безропотно согласился с Фо Е на заточение Чжан Цилина в Голмуде и самые безумные эксперименты над ним представителями семьи Ван. Теперь сожалеть об этом было поздно, но кошмары, в которых он вновь и вновь смотрит на окровавленное безвольное тело патриарха в руках настоящих безумцев, продолжали преследовать его до сих пор.       Он чувствовал себя виноватым и в том, что позволил Фо Е отправиться вместе с членами Цзюмэнь в Гутун, не пытаясь отговорить от работы на Ванов. И, что удивительно, жалел он лишь о смерти тех невинных, кто купился на красивые речи лидера девяти семей. И был весьма признателен главам семей У и Цзэ, что те пошли против системы, начав свою игру, которую сумел так ловко завершить У Се, спустя десятки лет.       Вот только осознание собственной виновности отличалось от принятия груза вины целиком и полностью. А потому приходилось мириться с ночными кошмарами и внезапными вспышками сцен прошлого, настигающими председателя Чжана даже в постели со своей женой. Зато теперь он отлично понимал, отчего патриарха так тянуло к простым людям. Лян Вань наглядно показала ему, как необычны те, кто идет бок о бок со смертью.       Чжан Жишань сморгнул чересчур реалистичную картинку, мстительно прокручивающуюся перед внутренним взором, стоило вспомнить Голмуд. Подобного он не пожелал бы никому из ныне живущих и почивших десятилетия назад, однако сожалений было недостаточно для того, чтобы исправить все, что натворил раздираемый внутренними дрязгами клан Чжан. Одно то, что спасенный Чжан Цилином Фо Е отплатил тому черной неблагодарностью и предательством, вызывало отвращение ко всем Чжанам, в том числе и к самому себе.       Невероятным оказалось другое – не смотря ни на что, патриарх сумел не просто сохранить рассудок, но и не озлобился на весь мир, продолжая в одиночку идти вперед, защищая ценности предавших его соплеменников. И только встреча с У Се смогла немного изменить восприятие Чжан Цилина, показать, что в мире все еще есть те, кому он дорог, кому нужен просто потому, что это он.       И теперь у всех выходцев из клана была совершенно невероятная возможность видеть улыбку патриарха, адресованную только одному единственному человеку, сумевшему изменить ради него целый мир и разбудить похороненные с самого детства эмоции Чжан Цилина. Эта улыбка – прекраснейшее, что доводилось видеть председателю в своей жизни. Она делала абсолютно бесстрастного патриарха живым, юным и завораживающим не потусторонней холодной красотой, а настоящей, идущей из глубин тщательно оберегаемой от разрушения души.       Чжан Жишань коротко хмыкнул, представив лица боссов Цзюмэнь, продолжающих переругиваться, подобно подзаборным бродячим шавкам, если бы только они узнали, что тот, кого было принято унижать в их не слишком-то узком кругу и пытаться использовать в собственных целях, и есть настоящий глава клана Чжан. Получившийся образ оказался слишком соблазнительным, чтобы отказать себе в удовольствии как-нибудь, исключительно при удобном случае, указать на этот незначительный факт зарвавшимся представителям девяти семей.       

***

      Если бы кто-нибудь спросил председателя Чжана о том, что ему не нравится больше всего, то незамедлительно получил в качестве ответа презрительную усмешку и пару колкостей в придачу. Если бы его об этом спросила Лян Вань, то он, разумеется, отшутился бы, припомнив несколько особо занимательных событий из собственной жизни с целью показать, что он не из тех, кто задумывается о подобных мелочах. Если бы на месте любого другого оказался патриарх, то Жишань без промедления ответил, что не любит наступления ночи. И даже само ее приближение вселяет тревогу в его старое, но по-прежнему сильное сердце.       Да, председатель был не из тех, кто демонстрирует свои слабые стороны. Ему даже удалось в очередной раз подавить рвущийся на свободу крик, чтобы не разбудить сладко спящую жену. Вот только тонкие струйки крови продолжали течь по полу, в центре которого стоял огромный металлический стол с утыканным катетерами человеком на нем. Ваны совершенно не стеснялись, получив разрешение делать с Чжан Цилином все, что им заблагорассудится. Единственным условием оставалось сохранение жизни тому, кто владеет тайными знаниями клана Чжан. И сбор особой крови был одним из самых гуманных видов исследования, придуманных этими нездоровыми на головы экзекуторами.       Вздрогнув от порыва ветра, проникшего в спальню через приоткрытое окно, Чжан Жишань резко задержал дыхание – металлический запах заполнил все помещение, вызывая приступ тошноты. Кровь, стекающая с края стола, образовывала причудливые узоры на полу, заполняя собой все попадающиеся на ее пути полости и трещины – ужасающее, но по-своему пленительное зрелище, притягивающее взгляд.       Наваждение, вызванное кошмаром, рассеялось, стоило собраться с силами и взять собственные эмоции под контроль. Желание схватить телефон и позвонить патриарху, чтобы убедиться в его безопасности, подавлять с каждым новым пробуждением становилось все сложнее. Чжан Жишань не боялся быть высмеянным, только не тем, кто уважает чужие переживания, но нелепость ситуации совершенно не располагала к откровениям. А ни о чем другом Чжан Цилин говорить с ним однозначно не будет. Даже слушать не станет, если уж на то пошло. В лучшем случае, после недавней издевательской выходки Жишаня, за которую, стоило эйфории от возможности немного покрасоваться отступить, стало неимоверно стыдно, посоветует отправиться спать, как это, вероятно, делал в четвертом часу ночи У Се, да и сам патриарх тоже. Оставалось довольствоваться крепким чаем и каллиграфией, в тщетных попытках отвлечься от гнетущих мыслей.       Спустя четверть часа Чжан Жишань осознал всю патовость своей затеи – иероглифы ложились неровными строками, а тяжелые, выворачивающие наизнанку образы никак не желали покидать его мысли, навязчиво кружа, словно заевшая пластинка старинного патефона.       Вздохнув, он отложил кисть, стараясь расслабиться и представить патриарха в мягкой кровати в Ушаньцзюй. Рядом с ним, несомненно, лежал мирно спящий У Се, а если у кого-то из них была плохая ночь, как и у Жишаня, то обязательно теплый и надежный Ван Панцзы.       Вот так рисовать в своем воображении личную жизнь того, кто благосклонно позволял председателю самовольничать и веселиться на полную катушку, оказалось смущающе. Богатая фантазия, согласившись немного размяться, сразу же бросилась вырисовывать совсем уже непристойные картинки, от которых пришлось поспешно отмахнуться – представлять интимную близость патриарха и босса У, да еще и приплетать сюда их верного друга, было чересчур откровенно и неприлично даже для бесстыдного во многих отношениях Жишаня.       Впрочем, он все еще мог без всяких зазрений совести написать У Се и в своей непревзойденной манере поинтересоваться его самочувствием, вскользь упомянув Чжан Цилина. Разумеется, если все в порядке, то вместо ответа придет какой-нибудь нелицеприятный смайлик или язвительный комментарий Панцзы, завладевшего телефоном друга. И этого будет достаточно, чтобы успокоиться и отправиться восстанавливать потрепанную гордость.       Ответ не заставил себя долго ждать, но, на удивление председателя Чжана, звучал вполне мирно. У Се всего лишь послал его на далекую гору к королю обезьян, заявив, что спит. Впрочем, следующее сообщение, заставило Жишаня судорожно вдохнуть через нос – Чжан Цилин уехал по своим делам, как всегда никого не предупредив. Хотя, судя по всему, наследник семьи У оказался в числе тех немногих доверенных лиц, которым полагалось знать все. Однако сей обнадеживающий факт совершенно не способствовал возрождению душевного спокойствия, совсем наоборот вызывая тревожную бурю в груди председателя.       Хотелось наорать на босса У за то, что отпустил. И бороться с этим незрелым и совершенно безосновательным желанием приходилось всерьез, как с самым сильным из встреченных по жизни противников. У Се не тот, кто станет удерживать Чжан Цилина насильно, как это делали многие, позволив самостоятельно принимать решения, даже если они подведут к их расставанию. Жишань точно знал – потомственный расхититель отпустит, не спросив объяснения причины, потому что любит и уважает своего Сяогэ, как личность, как человека.       Телефон снова звякнул, оповещая о новом сообщении. Панцзы, неведомым образом прознавший о внезапном интересе председателя к У Се, разразился длинным и заковыристым ругательством, под конец посоветовав позвонить Чжан Цилину, а не мордовать своей нервозностью окружающих людей, отчего Жишань сделал не безосновательный вывод о том, что подрывник остался на ночь в спальне друга. И это могло означать только одно – босс У волновался не меньше, чем он сам, о здоровье и благополучии патриарха. Вот только, в отличие от него, старался никого не тревожить своими душевными терзаниями. Ну, разве что верного Панцзы, ради У Се готового провести ночь хоть под открытым небом, хоть в кровати лучшего друга, пристроив малышку Мэй директору Бай или уложив ее в одной из гостевых комнат в Ушаньцзюй.       Устыдившись собственного порыва, Чжан Жишань с громким вздохом откинул телефон на стол, стараясь не поддаваться панике. Перед глазами вновь встал тот день, когда он решил наведаться в Голмуд, где своими глазами увидел, на что они все променяли своего патриарха, не помнящего даже самого себя. Тайна клана перестала казаться привлекательной, стоило стать свидетелем садистских издевательств Ванов над смотрящим совершенно пустыми глазами сквозь своих тюремщиков Чжан Цилином.       Двадцать лет мучений, о которых знали все в клане, но не сделали ни малейшей попытки пойти против узурпировавшего власть Фо Е, искусно прикрывавшегося радением за благополучие не только Чжанов, но и Цзюмэнь. Теперь они все были лишены права требовать от патриарха чего-либо. Теперь правом быть рядом обладали лишь избранные. И только двоим из них позволялось подойти настолько близко, чтобы можно было хоть как-то навредить. И эти двое, действительно, могли нанести непоправимый ущерб всем тем, кто осмелился бы причинить вред Чжан Цилину.       А еще Жишань ни на секунду не сомневался в том, что У Се известно все происходившее в Голмуде в течение двадцати лет. Узнав о способе, которым босс У научился получать новые сведения о жизни патриарха, председатель Чжан буквально был готов вымаливать у него прощение, но тот лишь сухо потребовал содействия в уничтожении разросшегося клана Ван, не пытаясь убрать еще и тех, кто лишил Чжан Цилина свободы на столь долгий срок. И за это стоило благодарить наследника семьи У всем оставшимся в живых Чжанам.       Мутная пелена перед глазами рассеялась, вызывая сонмы мурашек, охвативших тело нервной дрожью. Не было ничего удивительного в видениях, столь щедро проецируемых его подсознанием в эту беспокойную ночь – такую же, как та, когда серьезно раненный патриарх потерял память, а впереди его ждало жалкое существование в стенах Голмуда.       Наверное, стоило позволить чувству безысходности захватить самого себя, но Жишань держался, мужественно плутая в кружившихся ядовитым хороводом мыслях. Это походило на мучительное сумасшествие, которое предстояло переживать так часто, как решит мироздание, пока председатель Чжан не сойдет с ума от чувства вины или пока патриарх не простит его, чего, конечно же, не случится, ведь такое не прощают.       Холодные стены сомкнулись вокруг Чжан Жишаня, разом поглощая все звуки. Знакомое помещение, больше походившее на камеру пыток, едва освещалось тусклой лампой, высвечивая неестественно бледную кожу, покрытую холодным потом. Грудная клетка, исчерченная выразительными черными линиями татуировки, двигалась неравномерно. Дыхание лежащего на полу человека было поверхностным. Из-под полуопущенных покрасневших от недосыпания век выглядывали болезненно мутные глаза, а сероватые щеки расцвечивал болезненный блеклый румянец. Под правой рукой собралась небольшая лужица крови, пульсирующей широкой струйкой стекающей из грубой раны на запястье.       Это было во время второго визита Жишаня в Голмуд, когда Ваны решили устроить проверку на способность организма пленника к регенерации, и Фо Е приказал своему адъютанту присутствовать во время проведения чудовищного эксперимента. Тогда они все прошли по самому краю, едва не лишив Чжан Цилина жизни. Изнеможенное, истощенное тело оказалось не готово к подобному риску, в мучительных конвульсиях, прошивших его, завершая жизненный цикл.       Чжан Жишань почувствовал липкую влагу на своих руках, которыми судорожно пережимал кровоточащий порез. Слышал собственные крики, которыми подгонял нерадивых ученых. Видел закатившиеся под посиневшие веки белки мудрых глаз. Ощущал последний вздох, коснувшийся его окровавленных пальцев.       Резкий звук заставил его вскинуться, вырываясь из объятий очередного кошмара, настигшего председателя в собственном кабинете. Валявшийся на столе телефон разрывался громким звонком. Увидев высветившиеся на экране символы, Жишань поспешно схватил жужжащее устройство, уже не заботясь о собственном имидже.       Голос патриарха звучал отстраненно, как и всегда при разговоре с дальним родственником. И в нем не было ничего, предназначающегося для Чжан Жишаня, только недоумение по поводу внезапной заинтересованностью У Се. Однако этого оказалось достаточно, чтобы его затопила волна облегчения от понимания, что с патриархом все в порядке, и он направляется в Ханчжоу к своей обретенной семье.       «Не приближайся к ним», - предупреждение, в котором слышались заботливые нотки – Чжан Цилин, действительно, любил У Се и, действительно, считал Ван Юэбаня надежным, верным другом. И чтобы его близкие люди спали спокойно, он был готов даже на полноценный разговор с надоедливым и претенциозным дальним родственником.       «Ты помог У Се, теперь займись своими делами», - завуалированная благодарность, от которой у Жишаня сердце сбилось с привычного ритма. Патриарх, наконец, обозначил причину неожиданной оттепели в отношении к нему – все ради У Се, даже приятие того, кто оказал посильную помощь расхитителю, пока Чжан Цилин находился по ту сторону Бронзовых Врат.       «Просто ложись спать», - непривычная модуляция сбивала с толку. Если бы председатель Чжан хуже знал патриарха, то подумал бы, что тот догадался о причинах его ночных бдений и даже решил выказать свою поддержку. Чжан Цилин оказался невероятно проницательным, даже в большей степени, чем казалось окружающим, а потому вполне мог почувствовать нервозность в голосе Жишаня и связать время непредвиденного разговора, чтобы прийти к выводу о мучавших его кошмарах.       «Оставь это», - последние сомнения развеялись подобно дыму. Патриарх не просто догадывался, он точно знал, что терзает душу дальнего родственника, и предлагал отпустить прошлое, как постепенно делает это сам.       Чжан Жишань не был бы собой, если б не пытался немного понаблюдать за ним – патриарх, во многом полагающийся на здравый смысл, вдолбленные еще в раннем детстве в голову знания и умения и собственную силу, легко и раскованно подавался на странноватые идеи и эксперименты У Се и Ван Панцзы, дополняя древнее мастерство клана Чжан совершенно бесполезным для дела, но, вероятно, приятным для него самого опытом. Чжан Цилин дал волю своим эмоциям и чувствам, стараясь наслаждаться жизнью рядом с теми, кого любил и ценил. И если его настигало прошлое, то ни у кого не возникало никаких сомнений в том, кто помогал ему преодолеть любые невзгоды. Именно этого и не хватало председателю Чжану – принятия и последующего за ним непринужденного спокойствия.       Звонок прервался как раз в тот самый момент, когда с губ Жишаня были готовы сорваться слова благодарности. Похоже, даже в такой мелочи патриарх умудрялся проявлять намного больше такта, чем он сам, давая возможность сохранить гордость.       Улыбка вышла вымученной, но круговорот угнетающих, давящих образов, вспыхивающих перед внутренним взором, прекратился, сменяясь усталостью. У патриарха был У Се, отдавший свое сердце выходцу из клана Чжан, был веселый, находчивый и надежный Ван Панцзы с восхищающейся дядей Чжаном малышкой Мэй, был самонадеянный и наглый, но заботливый и игривый Ли Цу со своей оравой шумных друзей, был заносчивый и самоуверенный, однако, как показала жизнь, честный и преданный Лю Сан, как и мальчишка нуждающийся в понимании и ответной заботе, а еще был Хэй Сяцзы, отличающийся особым отношением ко всему Железному Треугольнику. У Жишаня была только Лян Вань, так до конца и не посвященная в тайны клана Чжан.       Председатель прикрыл глаза, припоминая объятия нерушимой троицы на глазах изумленных глав Цзюмэнь и их подчиненных, и тот поцелуй, инициированный патриархом, стоило Железному Треугольнику покинуть Синьюэ. Чжан Цилин изменился, стоило ему найти смысл собственного существования в одном особенном человеке и его лучшем друге. Так почему бы Чжан Жишаню не попробовать последовать его примеру, постепенно не просто осознавая, а полностью принимая свою вину перед патриархом и отпуская прошлое? Осталось лишь найти смысл собственной жизни и определиться, на чьей он стороне…       И каждая капля крови, коснувшаяся пола, станет для него не только ночным кошмаром, но стимулом двигаться вперед…       _____________________________________________________________       Комментарий к главе:       Авторам хотелось заглянуть под маску председателя Чжана, посмотреть на мир его глазами и понять, что именно побудило его помогать У Се, как он воспринимает Чжан Цилина и какие из его переживаний могли обратиться в настоящие кошмары. Всем известно, что Чжан Жишань был предан Фо Е, но в книгах, насколько мы помним, упоминался саботаж, устроенный им, когда речь зашла о Гутуне. Хотя, возможно, мы что-то путаем. Так что в нашей интерпретации Жишань оказался сыт по горло выходками Фо Е и теперь винит себя в том, что не начал активное сопротивление амбициям генерала сразу.       Если говорить о событиях, происходивших в Голмуде, то авторы едва ли помнят о них хоть что-то (если они, вообще, описывались автором оригинала), но вряд ли это были прекрасные двадцать лет санатория для тех кому за… Поэтому нас выручает наша фантазия.       P.S. 1: знаете ли Вы, как правильно переводится Фо Е (Фо-е)? Фо Е (佛爷 [fó yé]) – уважаемый Будда или господин Будда. Только в обращении к Чжан Цишаню не указывают порядковый номер семьи. К главам остальных восьми семей в Мистической девятке обращаются именно в соответствии с их порядковым номером, например Ба Е (八爷 [bā yé]), где иероглиф 八 означает число восемь – отсюда, восьмой господин.       P.S. 2: вот так незаметно мы и сами втянулись в написание зарисовок для цикла Кошмаров.       ----------       С уважением к читателям, Pushok Mandarin и Mandarinoviy Pushistic