Нас запомнят войной, но пусть назовут прощением

16 ноября 1999 года — вторник

      Последние два года Джордж Уизли провёл, наблюдая, как его младший брат доблестно пытается починить то, что разрушила война. Даже утопая в пучине горя и скорби, он не мог не заметить, как после кончины Фреда Рон окружил его заботой и вниманием. Его решение бросить обучение на аврора встретило гораздо меньшее сопротивление, чем ожидалось: можно сказать, вся семья вздохнула с облегчением, когда Рон занял место Фреда.       Стараясь быть честным хотя бы с самим собой, Джордж признаёт, что благодарен. Он благодарен брату за всё, что тот сделал в прошлом году: не раздумывая взял на себя обязанности владельца магазина, продолжая оплакивать Фреда. Часто Джордж просыпался от звука шагов Рона, входящего в маленькую квартирку над магазином и приносящего с собой обвинительный запах отбеливателя и перезвон пустых бутылок в кромешной тишине. И завтрак, съесть который было под силу даже Джорджу, хотя и без особого энтузиазма.       Всё это время Рон усердно скрывал эмоции, пряча их за маской наигранного веселья, поэтому сейчас Джордж с удивлением отмечает, что младший брат пришёл в магазин опоздав на добрых десять минут, и, ко всему прочему, с таким выражением, будто кто-то умер.       — Эй, малыш Ронникс, что с лицом?       Рон нерешительно закатывает глаза на слова брата.       — Прошлой ночью Ханну привёл домой Невилл. Она даже стоять не могла — судя по всему, заявилась пьяной к нему домой.       — Вот чёрт, — говорит Джордж, всем своим видом выражая понимание. Он знает всю подноготную. Когда-то он был её частью. — Она что-нибудь помнит?       — Нет, — отвечает Рон, — или да. Не знаю. Не спрашивал. Я уложил её спать, а потом немного поболтал с Невиллом. Он тоже не знает, что с этим делать. Кажется, она приходит к нему уже не в первый раз.       — Даже представить не могу, как тяжело ему видеть её в таком состоянии.       — Да уж, врагу не пожелаешь, — соглашается Рон, ставя бумажный стаканчик с кофе возле кассы. — Оказывается, он живёт с Панси Паркинсон. Хотя теперь с Панси Долгопупс. Они поженились в министерстве почти сразу и всё это время успешно скрывали.       — Кошмар какой, я бы не выдержал. — Джордж хихикает, представляя, как просыпается от насмешек и пронзительного визга Панси Паркинсон.       Рон пожимает плечами.       — Понимаю, но Невилл не сказал о ней ничего плохого, так что мне не хочется принижать его жену. Даже если она слизеринка.       — Даже если твоя жена влюблена в него?       Рон полушутливо отмахивается, а Джордж морщится. Это была вовсе не шутка.       — Даже так, полагаю, — вздыхает Рон. — Вдобавок ко всему, мы с Ханной обсуждали создание семьи, ведь смысл закона — завести как можно больше детей. Мы же оба этого хотим, поэтому для нас это как будто бы логичное решение в данный момент. Просто я… никогда не представлял, что всё случится вот так.       Джордж пристально смотрит на брата — в подобные моменты он донельзя похож на Артура. Словно свет, он излучает отцовы мягкость и сострадание. Всегда было очевидно, что из всех детей Уизли именно Рон пойдёт по стопам отца и заведёт большую семью. Чарли с Перси мечтали сбежать из дома при малейшей возможности, чтобы обрести независимость. Билл женился на Флёр и первым делом заявил, что двоих детей будет вполне достаточно. И только Рон сильнее остальных стремился домой. Он никогда не пропускал праздников, возвращался даже на Рождество. Исключением стали разве что военные годы, но из-за них и так никто не праздновал.       Джорджу всегда представлялось, что семью он заведёт одновременно с Фредом. Они вместе будут учить детей проказничать, расскажут им про свои школьные годы и покажут, как правильно подшучивать над другими. Теперь же… Одному Мерлину известно, что его ждёт. От Джорджа и самого мало что осталось, чтобы предложить семье. И еще меньше — жене.       Он морщится, вспоминая о Парвати. Накануне вечером она отправилась навестить Падму, чтобы помочь ей подготовиться к свадьбе с Блейзом, которая состоится всего через три дня.       Между ними ничего не происходит, но Джордж, кажется, привык к звукам и виду постороннего человека, периодически вмешивающегося в его личное пространство. Парвати аккуратна и тактична и прекрасно понимает, что от Джорджа стоит держаться подальше, когда он не в настроении. Она превратила диван в небольшую кровать и отгородила её ширмой, ни словом не обмолвившись о близости или хотя бы о необходимости спать вместе. В некотором смысле жить с ней довольно просто.       Исключением становятся редкие моменты, когда он застает её погружённой в видение. Обычно он даже не замечает этого — Парвати постоянно видит вещи, которых для него не существует, и едва ли чувствует себя смущённой. В первый раз, когда он обнаружил её дрожащей на полу кухни, его словно пинком швырнуло обратно на войну: он согнулся над её распростёртым телом, вытянул волшебную палочку и принялся выводить руны целительской диагностики.       Спустя четыре минуты Парвати наконец подала признаки жизни, а когда окончательно пришла в себя, то бросилась в его спальню с невиданным отчаянием и сожгла в гардеробе всё, что хотя бы отдалённо напоминало синий цвет. Даже пурпурный и бирюзовый не избежали её разрушительного гнева.       С тех пор Парвати ни разу не упоминала о произошедшем, но Джордж не забывал сделанного ею предупреждения: он кричит, глядя на свои окровавленные руки, а в воздухе витает страх смерти.       Вряд ли это тяжелая работа — избегать одежды одного цвета.       — Ханна… добрая, — медленно произносит Рон, вырывая Джорджа из его мыслей.       Джордж вздыхает.       — Не сомневаюсь, что так и есть.       — Она мне нравится. — Рон пожимает плечами, встречаясь взглядом с Джорджем. — Я серьёзно. Наверное, она всё-таки нравилась бы мне гораздо больше, если бы не напивалась до смерти, но со мной она всегда добра. У неё красивый смех.       — Браки строятся не на доброте и смехе, — ядовито выплёвывает Джордж, пугаясь собственной резкости. Он злится не на Рона, а на этот проклятый мир. Мир, в котором его любимый брат утешает себя добротой вместо любви.       Рон устало отвечает:       — Они и не на таком строятся, Джордж. Просто я… сочувствую ей. Будущее, которое она планировала годами, изменилось практически за одну ночь. Она любит Невилла. А я не знаю, что сделать, чтобы ей стало лучше.       Джордж тяжело опускает голову.       — Не могу поверить, что собираюсь сказать это, братец, но… Просто оставайся самим собой. Ты всё твердишь, что она добрая? Ну так ты тоже. Если я чему-то и научился, так это тому, как хорошо ты умеешь заботиться о людях. И люди, ради которых ты так стараешься… они, ну, могут не сразу это понять. Но я обещаю… однажды они поднимут глаза и увидят, что всё это время ты был рядом.       Рон на мгновение замирает, а Джордж фыркает и отворачивается. Краем глаза он поглядывает, как брат возится с кассой. Рон медленно потягивает кофе, и Джордж в очередной раз поражается тому, насколько он вырос.       — Полагаю, ты прав, Джорджи, — бормочет Рон, и его веснушчатые щёки заливает румянец. На лице появляется тень улыбки, которая так сильно напоминает Джорджу Фреда, что становится больно. — Спасибо.       — Ну да, — усмехается Джордж, — решишь кому рассказать — не поверят.       — Я сохраню твой секрет, — смеётся Рон, — а теперь иди уже давай. Я сегодня опоздал и подменю тебя, так что можешь пойти пообедать.       — Эй, с каких это пор я обедаю ни свет ни заря…       Звонок над дверью обрывает его протест, и в просачивающемся сквозь дверной проём свете Джордж видит Парвати, чьи тёмные волосы блестят на солнце.       — Привет, — здоровается она, — я тут подумала, а почему бы нам вместе не пообедать, Джордж?       Рон прикрывает смех кулаком, и Джордж бросает на него мрачный взгляд. Он поворачивается лицом к Парвати и низко кланяется ей.       — Какая удача, а мой сотрудник как раз вызвался проспонсировать наш променад, — объявляет Джордж, — и, само собой, я сделаю всё, чтобы угодить своей дражайшей жене.       Парвати закатывает глаза на его слова, но всё равно приобнимает за плечи. Джордж подмигивает Рону через плечо и вознаграждается звуком искреннего смеха.       

***

      Завтракая сэндвичами из «Фортескью», Джордж пересказывает новости Парвати. Они расположились на скамейке в парке в паре кварталов от кафе, надеясь избежать внимания прессы. Конечно, Джордж не так знаменит, как Гарри, Рон или Гермиона, но «Пророк» неустанно охотится за любыми необнародованными парами, подобранными в рамках Закона. Бедные Майкл Корнер и Мариетт Эджком догадались об этом слишком поздно: Скитер подкараулила их на выходе из магазина мебели, где они вместе выбирали диван.       — Видишь что-нибудь? — нетерпеливо спрашивает Джордж.       Парвати морщится.       — Ты же знаешь, что это не так работает. Я ничего не вижу. Только ты, синий цвет и кровь. И чем дальше, тем чаще, это видение затмевает все остальные. Неважно, что я делаю, — ничего не меняется.       Джордж глубоко дышит, набираясь терпения, не свойственного его гриффиндорскому сердцу.       — Ладно. Хорошо. А ещё хоть что-нибудь ты видишь? Кроме синего цвета.       Парвати хмурится.       — Ничего, связанного с Ханной. Я не слишком близка с ней, поэтому неудивительно, что её будущее ускользает, даже когда я намеренно ищу путь. И, конечно, я вижу Малфоя с бокалом, так что могу с уверенностью сказать, что твои неумелые попытки убедить его отказаться от шампанского не увенчались успехом.       — Ну, не мог же я ему напрямую сказать, — возражает Джордж, — что моя жена увидела, как он пьёт шампанское, а потом лежит в могиле, где следом за ним мы хороним его жену! Должен же я был хоть как-то попытаться.       Парвати вздыхает.       — Прости, я знаю. Ты прав.       — Я? — переспрашивает Джордж. Худшее в браке с прорицательницей — невозможность быть правым по определению.       — Да, — решительно кивает Парвати, — ты всё же кое-что изменил. Я всё еще вижу, как Малфой пьёт шампанское, и он всё ещё зол, но теперь Гермиона больше не хоронит его, засыпая камешками. Она плачет. Я бы сказала, ей отчаянно хочется упокоить его.       — Хочешь сказать, — взрывается Джордж, — что она желает ему смерти?       Парвати задумчиво бормочет что-то под нос, и Джордж замечает, как её тёмные глаза на мгновение расфокусируются.       — Нет, я так не думаю.       — И с чего это она должна? — зло уточняет он. На ум приходит неуместное, но удивительное воспоминание о свадьбе сестры, где Драко Малфой казался неприлично приятным и безобидным. Если уж на то пошло, он выглядел влюблённым в Гермиону. С тех пор от них не приходило вестей, но если бы что-то произошло, Рон обязательно рассказал бы ему. Гермиона ведь планировала продолжить работать в министерстве, и, не приди она туда, Джордж узнал обо всём хотя бы потому, что Гарри незамедлительно начал выяснять подробности и поставил всех на уши.       Вдруг рука Парвати крепко сжимает его плечо.       — Джордж.       Кажется, она уже не в первый раз повторяет его имя. Даже на смуглой коже заметно, как побледнело её лицо, и, думая про себя, сколько же он провёл погружённым в мысли о смерти, Джордж жалеет о случившемся.       — Прости.       Парвати хрипло отвечает:       — Клянусь, если бы я увидела что-то ещё, что-то плохое о Гермионе, я бы сразу тебе рассказала. А я бы увидела, Джордж, поверь. Я дорожу Гермионой, мы знаем друг друга много лет. Я не считаю, что Драко Малфой причинит ей вред. Ни в одном из возможных вариантов будущего, что я вижу.       Джордж чувствует, как расслабляется спина и напряжение, о котором он даже не подозревал до настоящего момента, покидает тело. Не сказать, что он боялся за Гермиону — она невероятная ведьма, и свидетельством её силы и мастерства служит предположение Джорджа о том, что Парвати увидела Гермиону, пытающуюся убить Драко, чтобы защитить себя.       На войне Гермионе пришлось несладко, и полученные там травмы нанесли ей непоправимый ущерб, но это не значит, что она растеряла сноровку. Джордж не забыл, с каким упорством она умеет добиваться желаемого. Если бы Гарри пал от палочки Волдеморта, Гермиона без сомнений отыскала бы другой способ.       Её нынешняя хрупкость не продлится вечно. Джордж ясно увидел это в ту ночь, когда пришли письма от министерства. Если бы Драко Малфой желал Гермионе зла, она без колебаний покончила бы с ним.       — Но есть ещё кое-что, — говорит Парвати, возвращая руку к себе на колени и привлекая внимание Джорджа. — Я видела звёзды.       — Звёзды?       Парвати слабо улыбается при виде его растерянного выражения лица.       — Да. Звёзды. Тысячи ослепительно ярких звёзд сияют в ясном ночном небе. За ними наблюдают зёленые глаза — я вижу их поразительную зелень в лунном свете. Вдруг с неба одновременно срываются две звезды и падают прямо в эти глаза. Понятия не имею, что это значит.       — Зёленые глаза, как у Гарри? — спрашивает Джордж.       Парвати неопределённо пожимает плечами.       — Может быть. В любом случае, мне кажется, что это хорошее предзнаменование. Видишь ли… ничего подобного я никогда раньше не чувствовала. Такого радостного. Предвкушающего. Меняющего жизнь.       — М-да, перемена что надо, — ворчливо отвечает Джордж.       Парвати показывает ему язык, и Джордж вгрызается в сэндвич, лишь бы не обращать внимания на её дерзость. Она хороша в своём оранжевом платье, и он не в первый раз замечает, насколько красива его жена.       Парвати резко перестаёт жевать и с трудом сглатывает. Джордж не ожидает, что она повернётся к нему и пронзит гневным взглядом.       — Прекрати.       — Прекратить что? — Джордж искренне сбит с толку.       — Джордж, прекрати. — Её голос холоден как лед, в нём слышится неизвестная прежде властность. — Ты меняешь ситуацию. Остановись. Пожалуйста.       — Да как я могу что-то сейчас менять? — требовательно уточняет он, указывая на недоеденный сэндвич. — Мы обедаем!       Парвати долго всматривается в Джорджа. Джордж ничего не скрывает.       Он ничего и не может скрыть.       — Ерунда, — наконец произносит она. — Не бери в голову.       В оглушительной тишине, наполненной секретами и невысказанными вопросами, Парвати доедает сэндвич, а Джордж потягивает кофе. Каждый из них тащит за собой призраков прошлого, и невидимость делает их лишь более осязаемыми.       — Послушай, давай просто убедимся, что с Роном и Ханной всё в порядке. Думаю, ты был прав, посоветовав Рону проявить терпение. — Серьёзность на лице Парвати сменяется озорством. — Если бы мне достался такой добрый, терпеливый и заботливый муж, я бы его никому не отдала.       — Эй! — возмущённо восклицает Джордж. — Да я самый настоящей образец терпения и доброты.       Лицо Парвати расплывается в улыбке, и Джорджа затопляет нежностью. Возможно, Рон не так уж сильно ошибался. Доброта — это не пустяк.       — Да, ты нечто, — не спорит Парвати, — хотя, надо сказать, когда я думаю о тебе, «терпение» отчего-то не приходит в голову даже в первой десятке эпитетов.       Джордж гримасничает.       — А должно бы! Ты тащишь меня на очередную свадьбу, где я опять буду разыгрывать трезвенника.       Выражение лица Парвати смягчается.       — Ты поймёшь. Мне даже не обязательно предвидеть это. Спасибо, Джордж.       Он бросает в неё салфетку и вознаграждается заливистым смехом.