Lux in tenebris

      Резкий вздох и скрип старой кровати разорвал тишину глубокой ночи. Безвольно раскрытый рот, судорожно сомкнувшиеся у шеи некогда веснушчатые — ныне усеянные пигментными пятнами — руки, прерывистое дыхание, скатывающаяся с виска капля липкого пота — очередной кошмар. Какой по счету за неделю? А за месяц?              Оглушительный рев, ставший причиной пробуждения, повторился вновь. По левую сторону спал изрядно постаревший Артур. Лежа на спине, он был повернут к выходу, одна нога свисала с края, другая тяжело сдавливала лодыжку Молли. Глубокие морщины выделялись падающей с окна первой зарей и, словно змеи, расползались по застывшему лицу. Прошло около десятка секунд, прежде чем его грудная клетка раскрылась, явив… Всего лишь храп.              Тело заполняла неясная тревога. Внутренняя дрожь охватывала собой все мышцы пожилой женщины, вынуждая каждую попеременно сокращаться. Сырой заношенный хлопок лип к спине и бокам, холодя и без того насквозь продрогшие кости. Подкатывала тошнота, но, вопреки слабости, глаза остервенело изучали заезженную четвертью века неизменную обстановку. Легкие бередили мучительные в своем представлении ажитация и неописуемая беспомощность.              Странное наваждение, образ, который не вспомнить отчетливо и вместе с тем не смыть. Просто Тьма, до чьего источника не добрался бы и веритасерум, вот уже почти с десяток лет преследовала Уизли в воплощении чудовищных видений.              Беспросветная.              Она клубилась, надвигалась отовсюду, обвивала ноги, поднималась отдельными гнилыми смрадными пальцами по коже, оставляла уродливые коричневые разводы на голенях и бедрах.              Холодная.              Хватала дряблые ягодицы, проникала в складки, влезала внутрь, разрывала когтями ткани, ввинчивалась в суставы.              Безразличная.              Смотрела прямо из зияющей бездонной дыры под ребрами в саму жизнь, высмеивая и обесценивая все грехи, боль, ошибки, прошлое своим омерзительно-грязным, вечно измывающимся над наготой вывернутой наружу души и стыдного тела взглядом, срамным существованием, всепоглощающей ненавистью.              Мертвая.              Скреблась у сердца. Извращала мысли, перекручивала органы и… ждала, как бывало раньше, пока все существо несчастной не погрузится в бездонное кровяное болото без единого шанса на спасение, пока нос и горло не затопит слизь и гной, сознание не заполнится отчаянными криками смутно знакомых голосов, а разум не поддастся очередной чужой команде.              И лишь в момент, когда, кажется, все кончено, последние, безусловные силы выталкивают ее на поверхность.       Обреченно. Безнадежно. Пусто.              Одному Мерлину известно, через что пришлось пройти Молли Уизли в попытке пережить тот роковой год. События мчались с бешеной скоростью, не удавалось порой не то что отследить их ход, но и взвесить риски для семьи. Сама она видела, нет, скорее, ощущала мишени над головами домочадцев и членов Ордена Феникса: каждый носил метку Смерти, однако не ту, видневшуюся на предплечьях пожирателей, а выделяющее клеймо, нагонявшее гнетущее напряжение. Оно копилось, культивировалось, сжигало изнутри, расходовало силы и, что больнее, порождало нетерпение, выливающееся в злобу. Отсутствие контроля, неспособность повлиять, изменить, сокрыть давали начало нескончаемой напрасной суете. Накормить, пожурить, вмешаться, следить и, в конце концов, сдаться в выученном и истинном бессилии под ядовитым в своем железе словом Дамболдора.              И ведь не спроста на собрания не пускали, можно сказать, ведущих лиц в этой продолжительной войне. Многое, очень многое было за кулисами, каждому выдавалась лишь крупица информации, и незначительная разница крылась исключительно в ее объеме. Доподлинно расположение фигур и истинных намерений не знал никто, кроме Короля, который в том числе оказался пешкой, вынужденно сыгравшей на драматичной кончине.              Глух и слеп, однако же, были не все, и это открытие стало крайней точкой. Реальность проявилась внезапно: беспечно и нещадно, спустя всего несколько недель после окончания, прозаично, исподтишка, прямо за ушарпанным кухонным столом.              Надломила, пронзила и указала на бесхозные руины, усыпанные пеплом несбывшихся мечт, веры, жертв, которые не были отданы зазря, но, которых, была — была! — возможность избежать.              Фред…              Фред был тем, кто сумел очертить линию между страхом потери и ею как таковой. Первый может приобретать самые разные формы, видоизменять окружение, подтасовывать факты, но практически всегда остается ощутимей самого момента. Потеря же останавливает время, делает ничтожным все самые морально значимые ориентиры, ломает личность, делает ее удобной и уязвимой на то время, пока психика не свыкнется с неизбежным и не соорудит новую, более жестокую модель мира, нежели реальную, извращает критику и нивелирует цели.              Ровно до тех пор, пока не натыкается на волю — тот источник силы и решимости, что неминуемо складывается при жизни тех, кого любили. Именно она становится воплощением их незримой поддержки, присутствия и помощи. Ее склад крайне сложен, но в большей степени зависит от способности человека сознавать и осознавать свою ответственность не столько в глобальном масштабе, сколько в рамках собственной судьбы.              Последний вопрос, к сожалению, ребром для ведьмы не вставал. Окольно, по касательной, урывками, только не цельной, причинно-следственной конструкцией. Виноватыми были все…              Виноватыми в чем?              И вновь пустота. Не безмятежная, способная унежить расшатанные нервы, а самая что ни на есть звенящая. Обрыв, переступив через который, невозможно назвать ни последних слов, ни первоначальных целей. Незримые образы, ощущаемые внутри головы пространственно, так же пропадали без следа, оставляя в одиночестве то, чего будто бы никогда и не было.              Ощущение странное, и на первых парах оно вводило Уизли в оцепенение и бесцельное выжидание. Тщетные потуги уничтожить стенки пространства своего же ума заканчивались одинаково: разгромленным помещением дома, битой посудой, выпавшей волшебной палочкой, очередной ссорой с кем бы то ни было и, конечно, тотальным изнеможением.              Краткие минуты сна пролетали незаметно и безрезультатно. Чем больше она пыталась уснуть, тем меньше у нее это получалось. Чем меньше спала, тем чаще возникали приступы.              Неопределенность, неимение выбора и привычной опоры переворачивали внутренний компас по несколько раз за сутки. И ничто так не раздражало, как неминуемое падение, красной нитью протягивающейся через все прожитые года, начиная, как подсказывало нечто навязчивое изнутри, с самого рождения.              Формируемая незримой преградой отрешенность распространялась на быт, отношения, интересы. Живя по непостижимому наитию, ее не влекло ни к чему — на автомате, по понятному ей единственной алгоритму, который в той же степени мог меняться без каких-либо объективных причин.              И вот снова ночь встретила омерзительным кошмаром, а моральное состояние сместилось с отметки «перманентной печальной тягости» к едва сдерживаемому гневу.              Поистине раскатистый шорох постельного и треск пружин под двинувшимся грузным телом заставил вздрогнуть. Край ночной рубашки застрял под боком главы семейства. Последовал резкий рывок, и еле выдержавшая испытание на прочность ткань высвободилась из захвата. Вид спящего мужа, вопреки далеко запрятанному девственному трепету, вызывал очередной всплеск негатива.              Поттер — бывший супруг дочери, вечно снующая под ногами верная министерская шавка и главная угроза ее «мирного» существования. Он спонсировал намечающийся прием Артура, как и обещал Джинни. Какой хороший мальчик! Всем угодит, обездоленных накормит, оденет, пощадит и простит. Молли не могло это не претить, не столько лет спустя.              Не тогда, когда ей почти удалось примириться со своим жалким положением.              Вспоминая со стороны последние несколько лет, на контрасте с настоящим, она отчетливо видела динамику, причем отнюдь не положительную. Стоило только появиться лучику надежды на ее пути на приспособление к новым реалиям, как подозрения аврора касательно благополучия сына подорвали последние сдерживающие хрупкое равновесие струны. Душащая неизвестность его помыслов и сомнений так или иначе приводила к бесплодным мозговым штурмам, а те, строясь на притянутых за уши догадках, вели к еще большему раздражению.              Всю цикличность миссис сумела оценить лишь опосля. Герой представлял собой не иначе красную тряпку, маячащую в поле зрения разъяренного быка и словно бы напоминающую все неприглядное и тщательно маскируемое подсознанием былое. Пусть с возрастом его активность поубавилась, более того, как могла судить женщина — не без помощи жены, — нечто первобытное и «безусловно суицидальное» толкало его на безрассудство во имя субъективной справедливости. Причем односложной последовательности так же не было: длительный период семья могла находиться в волнении, как то наблюдалось при первых серьезных супружеских ссорах, и лишь перед очевидным разрешением ситуации Поттер решал отстоять себя; и напротив — предъявить свои бесценные пять кнатов по повседневной мелочи вроде выбора детской парадной мантии на контрасте с обычным серым поведением.              «Власть», к которой стремилось все ее существо, неизменно подрывалась. Отличие крылось в самом главном: наличии доступного и существующего ныне козла отпущения, натравить всех волков на которого казалось непреодолимым соблазном.              И опять: какой целитель? Насколько тщательно тот будет проводить осмотр? В какой степени он расположен к Поттеру и как это расположение повлияет на качество процедуры? Глухое презрение и беспорядок в мыслях подсовывали всевозможные варианты развития будущего, где, увы, один был хуже другого, а разгулявшаяся фантазия предрекала бывшему зятю какой-нибудь заковыристый вариант из ее многочисленных проклятий.              С другой стороны, коли Герою было невдомек, что творилось с его единственным сыном, то, может, и сейчас пронесет?              «Он же ведомый: вон, сколько Джинни из него веревки вила… Ну пригрозил целителем, все равно ничего не докажет»              Приободрившись, женщина бесшумно подошла к стеклянному стеллажу и достала с верхней полки полупустую банку. Густая белая масса колыхнулась, оставив на стенке скользкий след.              «Надо утром предупредить Джинни, чтобы намазала Альбуса, а то ходит, как инфернал…»              Уже около заветного коридора послышался посторонний шелест и щелчок закрывающейся двери. Из-за поворота возвышался объятый тенью тонкий силуэт дочери.              — Ты что здесь делаешь?              Рыжие пряди блеснули золотом, острый подбородок резко дернулся, а сама девушка поспешила прочь по лестнице, на середине которой бросила:              — Не твоего ума дело.              Звук торопливо втянувшегося воздуха и приближающийся топот пустили короткую судорогу вдоль позвоночника молодой матери. В миг запястье охватили тиски толстых пальцев, а тело рвануло в противоположную от первоначальной траектории сторону. Пронесшаяся мимо стена с висящими пейзажами слилась в неоформленное панорамное пятно, завершившись огненными искрами от столкновения спины с поверхностью перил.              — Вот поганка! Сильно выебистая стала? Какого драккла, я спрашиваю, ты тут выхаживаешь?!              — Мой ответ тот же, — сдержанно произнесла Джинни, вглядываясь в даль за спиной хозяйки дома и игнорируя ноющую, набирающую силу боль в пояснице. — Не кричи, Ал в последнее время плохо спит.              Цепкий взгляд Молли ухватил контур непроизвольно поджавшихся плеч и забегавших в горечи желваков. Слегка вывернутая вовнутрь бледная рука мелко дрожала, а грубо натянутая кожа грозилась окраситься очередным кровоподтеком.              Уизли спустилась на ступень ниже и огладила пострадавшую руку.              — Скажи на милость, доченька, — женщина нарочно сделала акцент на обращении, склонив голову и из-под низа заглядывая собеседнице в глаза, — в какой такой момент ты стала добропорядочной матерью? Что-то не замечала за тобой пылкой защиты этого цыпленка от бабки-тирана.              Губы растянулись в мерзкой улыбке, родное лицо приблизилось к самому носу и несвежее со сна дыхание овеяло в попытке отдалиться прикрывшую веки девушку.              — Ты вот только месяц назад отжигала с… — Молли приняла крайне задумчивый вид, давая себе шанс красиво пройтись по весьма неоднозначным последним достижениям Джиневры. — Оу, Маттео Морретти. На пару с бутылкой и кучей проблем с Визенгамотом!              Шлепок сброшенной руки. Брань. Отстранение. Скорбный ком отчаяния. Пробежавшие в душе отчуждение, непонимание, озарение.              — Как тебя это лично касается, я не пойму?              — А так, что моя дочь — грязная шалава!       

***

             Пронзительный крик и шквал гулких ударов сжали маленькое сердце Альбуса в немом ужасе. Привычная спальня в одночасье сузилась. Прохлада воздуха проникла под одеяло, захватывая вспотевшие ступни в ледяные оковы. Собравшаяся в складки простынь давила под лопаткой. Ошалевшие от выступившей влаги зеленые глаза рассекали пространство яркими всплесками неконтролируемой магии.              Хрупкие пальчики лихорадочно смяли наволочку. Частые выдохи, вырывающееся из приоткрытого рта, отдавали быстро развеивающимся паром. В груди заворачивался темный уродливый ком, что ниточками с омерзительным скрежетом вытягивал из каждого органа квинтэссенцию зарождающейся энергии. Одномоментное онемение длинными импульсами медленно охватывало тело, ползя по нервам ближе, глубже, вымаривая и выжигая разлагающей агонией памятные отметины испытываемой пытки.              Как в замедленной сьемке, перед внутренним взором предстала картина летящих кубарем двух женщин. Каждая ступень, каждый удар и вопль, краткое замедление из-за застрявшей меж прутьев ступни, тошнотворный хруст, треск дерева и тихий материнский стон, слышимый, словно единственный во всей вселенной, пронзительно-тонкий, жалобный, молящий.              «Мама!..»              Незримое дно прорвало обезумевшей силой. Кровь забурлила, раздувая сосуды и лопая их фантомными пузырями, горло перехватило немым рыданием. Мощный магический поток, обретший форму густого тумана, высвободился из мальчика и снес прикроватную тумбу со всеми покоящимися на ней предметами. Отлетевшая склянка общеукрепляющего разбилась об окно и пустила по ее поверхности радиальную россыпь трещин. Сложенные в аккуратные стопочки пергаменты разлетелись по углам, мелькая яркими, сквозившими трепетной надеждой рисунками счастливого будущего.              Невероятным усилием Альбусу удалось побороть свинцовость объявшего его испуга, в душе же засела отчаянная решимость.              Дверь распахнулась. Голоса домочадцев слышались еще отчетливее: ссора продолжалась.              — За что ты так со мной?! — Молли взмолилась, прижимая к полу распухшую ногу и возведя зажмуренные глаза к потолку. Выбежавший мальчик притаился и осторожно выглянул из-за угла готовый в любую секунду броситься на помощь. — Неблагодарная! Высокомерная! Ты хоть раз задумывалась, как мне может быть плохо?! Каково мне, когда…              — Что здесь произошло? — на шум пришел растрепанный Артур.              Усталый и равнодушный. Он оглядел пытающихся подняться жену и дочь и, будто по необходимости, подал руку супруге.              — Молли, пожалуйста, успокойся. Сегодня важный день…              — Почему именно мне надо успокоиться?! Я шла всего лишь отдать Джинни ебучую банку с ебучей мазью! — ведьма оперлась о плечо содрогнувшегося от ругательств мужа и, согнувшись, зашипела. — Почему ты ничего никогда не говоришь? Почему только я должна разбираться с проблемами нашей семьи?! Неужели только я одна не могу забыть?!              — Какими проблемами, Молли? Какими? — Артур обхватил щеки Уизли и большими пальцами утер дорожки горьких слез. — Дорогая, пожалуйста, давай просто сейчас успокоимся и завтра обо всем спокойно поговорим. И ты не одна: никто из нас не будет прежним, мы должны это понимать…              — О чем мне говорить? С кем, Артур? С ней? С твоими маггловскими «партнерами» о тяготах послевоенной жизни? С Альбусом? С Поттером, может, еще?! — Нехватка кислорода заставила женщину остановиться и прикусить губу. — Конечно, он обязательно поддержит этот светский разговор! О том, как отпустил все! Как забыл! Как убил…              Нога подогнулась в крупной дрожи, и Молли едва не потеряла равновесие, повиснув на мужчине, что с сожалением склонил голову к поседевшей макушке.              — Тише, Молли, тише…              — И Джордж… — слабо продолжала она, уткнувшись в сгиб подставленной шеи. — Почему он не приезжает? Как расширил свои вредилки, так и с концами… Перси и Билл давно живут своими жизнями. Гермиона во Франции получает миллионную корочку, а Рон вообще в больнице из-за этого проклятого Поттера! Этой мрази, падали!..              — Хватит!              В проем вышел Альбус. Завидев сына, Джиневра подобралась. Покрасневшие щеки, поблескивающий от пота лоб и тоненькая струйка крови из носа вкупе с растущим из ниоткуда сквозняком отчетливо говорили о наступившем магическом выбросе. Словно в подтверждение этому, стеклянные створки кухонного шкафа предупреждающе зазвенели, а поломанные элементы лестницы вернулись на место без использования Reparo.              — Ах ты, выродок!              Кинувшаяся было Молли, рухнула. Голеностоп пронзила боль. Уизли пал рядом, проверяя на повреждения. Совершенно садистский оскал обнажил ряд пожелтевших зубов, из груди вырвался едва слышимый смех.              — Давай, Альбус, убей бабу. Будь достойным сыном своего папаши! Альбус-Северус…              — ЗАМОЛЧИ! — из центра груди мальчика вырвался луч, усиленную версию которого никто не мог бы спутать ни с каким другим заклятием.              «Интуитивное Silentium!..»              Ведьма пораженно переводила взгляд со своих ладоней на появившегося перед ней внука. Горящие зеленые глаза пронзали чистой, неразбавленной ненавистью. Он сделал шаг вперед, и воздух вновь похолодел. Осунувшееся личико преобразилось мстительной усмешкой.              — Ты будешь молчать до тех пор, пока я не посчитаю достаточным.              — Альбус Поттер! — Артур попытался встать, но был пойман в прозрачный купол, отчего остался в сидячем на коленях положении.              — Пойдем, — Альбус кивнул Джиневре и направился в свою комнату, в этот раз зная точно, что мать пойдет за ним.