Обиды

Я терпеть не могу ссоры и всегда их ненавидела. В детстве они казались чем-то правильным и привычным, единственным способом решать назревающие неполадки. Другого я не знала и не видела. Во взрослении же старалась сторониться конфликтов, не желая тратить на них ни сил, ни времени. Считала, что всё это абсолютно бессмысленно. Тем не менее, именно этим мы с тобой сейчас и были заняты. Помимо криков, шума от летящей по всем сторонам мебели и приборов, атмосферу дополнял уличный гул из открытых окон: обозлённые парочки; лай напуганных собак; детский плач. Вся эта атмосфера пробуждала необъяснимую ярость, готовность напасть, укусить и растерзать. Одним разом внутри меня пробудилось всё самое худшее в человеке. Уж слишком сильно картина вокруг погружала в недружелюбную и небезопасную обстановку. Во мне еле собирались остатки разумного, чтобы отговорить себя от идеи швырнуть что-нибудь ещё в бродящий по квартире силуэт. Думаю, такие мысли посещали и голову Тесс. Но мы обе держались, как бы трудно то ни было, играли в гляделки, пристально следя друг за другом, ходили по самой грани. Я с этого края сорвалась. Не в силах совладать с собой, я схватила любимую чашку Морган и уж было вдребезги разбила об пол, дабы точно устаканить нарастающее недовольство, как вдруг меня резко схватили за запястья, желая вырвать предмет из рук. Попытка раз, попытка два, и осколки фарфора с грохотом разлетелись по всему паркету. На момент удалось отвлечься от суматохи вокруг, усмехнуться про себя и подумать "как же хорошо, что я всегда хожу в тапочках"... но девушка напротив не была намерена позволить мне забыть, что сейчас вообще происходит. Она схватила меня за плечи и начала судорожно трясти, не дожидаясь ни привета, ни ответа. — Ну вот что ты делаешь, что ты, мать твою, творишь!? Через толстую ткань свитера я уже могла почувствовать, как в мою кожу впиваются чужие ногти. Это не удивляло так же сильно, как почти что впервые повышенный голос. По обыкновению спокойная девушка наконец-таки треснула, достигла точки кипения и взорвалась, всем своим видом демонстрируя это. Видимо, она и вправду злилась на меня... Но мне было не впервой кричать на эту женщину, на кого-либо в целом. Хоть такие ситуации и представляли собой что-то плохое, ужасное, отнимали весь имевшийся контроль над внутренним состоянием, вынуждали чувствовать и вести себя подобающим образом, выводили из себя во всех самых что ни на есть ужасных смыслах... они, в какой-то степени, доставляли особенное удовольствие. Однако это удовлетворение приносил не сам процесс ругани, чувство опасности или страха, а осознание того, что именно и непременно за ними последует: табу, сладкое табу. С истошными воплями я начала вырываться из чужих рук, не боясь ударить, вломить Морган или даже расцарапать ей кожу. Удар раз, промах два, толчки вперёд-назад, как в настоящей борьбе, и по итогу всё пришло к логическому для нас завершению. Я снова чувствую прикосновение её губ к своим, снова невольно дрожу от ощущения тёплой ладони под тканью тонкой водолазки и снова чувствую, как в голове мелькают мысли, что цикл надо прервать, что так нельзя, что всё это неправильно, нездорово. Но, боги... как же хорошо. Я не отталкиваю разгорячённое тело Тесс, не отмахиваюсь от её руки, сжимающей мои бёдра. Я уверенно делаю шаг вперёд вперёд, слегка придавливаю ладонями чужой торс, целую в ответ и позволяю поцелую стать более грязным, влажным, глубоким. Я кусаю её нижнюю губу, веду к стене и "невзначай" кончиками пальцев касаюсь её груди. И снова наступает борьба. Возвращаются толчки, хлещет сила, прилагаемая нами обеими, для того чтобы взять верх над происходящим. Мы снова и снова ударяемся спинами об стены, обхватываем плечи друг друга, прежде чем рухнуть на пол и чуть ли не сорвать друг с друга одежду. Так небрежно, так резко, так дико. Мы делали всё, лишь бы поскорее утолить этот не человеческий голод, не желая тратить и секунды сжигавшего нас вожделения. Наверное, именно поэтому почти вся моя и одежда Тесс была растянута в абсолютно разных местах. Мы слишком часто практикуем подобный способ выплеска эмоций, слишком часто жмёмся друг к другу, отталкиваемся и прижимаемся с ещё большей силой. Но так ли был важен ущерб, если и мне и ей этого хотелось? Если нам эта грязь была необходима? Пока нас наповал не сражала усталость, пока к нам в квартиру никто не ломился, пока мир не встречал свой конец, не было ни одной достойной причины остановиться. Да даже всё вышеперечисленное в такие моменты — не более чем детский лепет, неспособный отвлечь нас от чувства власти друг над другом и получаемым удовольствием. Такие нуждающиеся, такие потерянные. Вот и получалось, что от ночи до самого утра, вместе с уличным шумом спальню заполняли весьма и не очень тихие стоны, причмокивания губ, эхо наших коротких грязных разговоров. А поутру возобновлялся отсчёт времени, которое понадобится нам обеим, чтобы снова разозлиться, поругаться и развить очередную обиду. Обиду, которая, как и все другие, продлится недолго. Обиду, которая закончится так, как кончалась всегда: только ты, я, секс и перекур перед сном.