If you could only see the beast you've made of me

      Чу Ваньнин все-таки заболел.       Он лежит в своей кровати и зарывается носом в толстовку Мо Жаня, забытую им на сушилке в ванной и пропахшую сыростью, куревом и лишь немного самим парнем. Глаза щиплет то ли от нескончаемого насморка, то ли от чего-то еще, и Чу Ваньнин на мгновение отрывается от ткани, чтобы высморкаться в измученный клочок туалетной бумаги.       Чу Ваньнин ненавидит болеть.       Он и так все детство пролежал под капельницами и почти что сросся с больничной койкой, поэтому теперь, будучи взрослым, даже от легкой простуды чувствует себя крайне беспомощным и жалким. Хочется убить себя, но на это ему банально не хватило бы сил.       Время близится к ночи, когда Чу Ваньнин еле как вылезает из постели и доползает до своей внушительной аптечки. Там находится все, что угодно, кроме таких желанных таблеток от горла, и Чу Ваньнин психует. Коробка с лекарствами летит куда-то к унитазу, а сам мужчина оседает на пол и не сдерживает слезы злости.       Чу Ваньнин ненавидит болеть.       Именно поэтому каждый раз, когда он простывает, его жизнь превращается в сущий кошмар.       Он такой слабый.       Выход на работу в «Сышэн» приходится отложить на неопределенное время. Утром он звонит Сюэ Чжэнъюну и сухо описывает ситуацию, и тот, разумеется, начинает чрезмерно переживать.       — У тебя же небось ничего нет! Ни нормальной еды, ни необходимых лекарств.       — Доставку никто не отменял, — упрямо сипит Ваньнин, на самом деле не уверенный, что она его спасет.       — Давай я к тебе Мэн-эра отправлю, — предлагает Сюэ Чжэнъюн. — Он как раз сегодня свободен. Привезет тебе лекарства и домашнюю еду.       — Только не его! — в ужасе восклицает Ваньнин, уже представляя, как полный энтузиазма Сюэ Мэн благоговейно подтирает ему сопли и кормит бульоном с ложечки, приговаривая: «Ложечку за маму, ложечку за папу, ложечку за мои академические успехи…»       — Тогда я сам заеду после работы. И никакие возражения не принимаются! Ты продержишься до вечера, Юйхэн?       — Продержусь, — сквозь зубы отвечает Ваньнин, прекрасно понимая, что бесполезно спорить. Как и с его племянником. Хоть Сюэ Чжэнъюн и Мо Жань не кровные родственники, но наглость у них явно наследовалась из одного источника. — До встречи, Чжэнъюн.       День проходит быстро. Большую его часть Чу Ваньнин проводит в беспокойном и рваном сне. Снится ему разное, но во всем этом разном неизменно фигурирует Мо Жань. В который раз просыпаясь в холодном поту, Чу Ваньнин бездумно тянется к помятой толстовке и натягивает ее на себя, после чего переворачивается на другой бок и проваливается в очередное лихорадочное сновидение.       Будит его звонок в дверь.       Прежде, чем встретить Сюэ Чжэнъюна, Чу Ваньнин осыпает его всеми мыслимыми и немыслимыми проклятиями и уже готовится быстро забрать у него пакеты и не самым вежливым образом захлопнуть перед его носом дверь, но его ожидания не оправдываются.       — Госпожа Ван?       — Привет, А-Нин, — улыбается она ласково, но в то же время так знающе, что у Чу Ваньнина мурашки по коже бегут табунами. — Чжэнъюн задерживается на работе, поэтому попросил приехать меня. Пропустишь?       — Конечно.       Госпожа Ван все еще улыбается, когда проходит в квартиру и уверенно направляется в сторону кухни. Ее острый взгляд сразу же замечает микроволновку и, тщательно помыв руки, она переливает принесенный с собою суп в миску и ставит его разогреваться на несколько долгих минут.       Чу Ваньнин почти ничего не знает о супруге Сюэ Чжэнъюна, даже ее точного возраста, и поэтому, оказавшись с ней наедине, заметно напрягается. Она кажется милой и добросердечной молодой женщиной, но что-то в ее внешней безмятежности и простоте никак не дает ему покоя.       — Как ты себя чувствуешь, А-Нин? — участливо интересуется она, пока микроволновка издевается над супом.       — Как любой человек с простудой. Не очень, но терпимо.       Госпожа Ван хмыкает и пододвигает по столешнице к нему пакет с лекарствами.       — Здесь все необходимое и даже больше. Еще я принесла тебе травы, отваром из которых нужно несколько раз в день полоскать горло в течение недели. Я сейчас заварю тебе порцию, чтобы ты прополоскал горло после еды, но потом сам не забывай об этом.       — Хорошо. Благодарю вас, госпожа Ван.       Женщина благосклонно кивает и обводит его взглядом, после чего ее аккуратные тонкие брови приподнимаются вверх, а маленький рот слегка приоткрывается. Чу Ваньнину тут же хочется закрыться чем-нибудь — происходящее кажется ему не очень приличным.       Неужели он так плохо выглядит? Он, конечно, два дня провел в лихорадке и не менял пропитанную потом одежду, но разве это повод так глазеть на него? Госпожа Ван медик, в конце концов! Она за годы своей практики и не таких мерзких людей видела. Если только…       Блядь.       На нем же толстовка Мо Жаня!       Микроволновка раздраженно звенит, призывая забрать из ее недр суп.       — Садись за стол, — словно бы очнувшись от транса, просит госпожа Ван.       — Я не голоден, — выдавливает из себя Ваньнин, но за стол все равно присаживается.       — Тебе нужно поесть, А-Нин. Я никуда не уйду, пока ты не съешь хотя бы миску супа.       Ладно, с госпожой Ван тоже, видимо, бесполезно спорить.       Чу Ваньнин съедает первую ложку без особой охоты, зато последующие приносят ему все больше и больше удовольствия. Чего у госпожи Ван не отнять, так это умения готовить.       Когда с супом покончено, Чу Ваньнин даже немного расслабляется.       Как выясняется зря.       — А-Нин, — начинает госпожа Ван осторожно, ставя перед ним отвар для полоскания. — Позволь мне задать тебе один неудобный вопрос.       Вы же все равно его зададите! Зачем прелюдии? — раздраженно думает Чу Ваньнин, но обреченно кивает.       — Как давно вы с Жань-эром вместе?

***

      Чу Ваньнин за свою карьеру наслушался множество душещипательных историй про несчастливое детство.       На самом деле, сложно встретить человека, у которого положительные воспоминания о детских годах превалируют над отрицательными. По крайней мере, среди людей с психическими диагнозами уж точно.       Свое же детство Чу Ваньнин никогда не мог назвать несчастливым. Но и счастливым тоже.       Его родители погибли в автомобильной аварии. Сам же он, будучи трехлетним ребенком, попал в реанимацию, но выжил, хотя шансы были крайне малы. На фоне полученных травм и проведенных операций здоровье маленького Ваньнина хронически ухудшилось и сосчитать, сколько денег на его восстановление было потрачено дедушкой, не представляется возможным. Самое обидное, что несмотря на все вложенные юани и усилия, Ваньнин так и не стал полностью здоровым. Хронические слабость и боль преследуют его и спустя десятилетия после злополучной аварии, поэтому он буквально живет на сильнодействующих лекарствах и легко ловит любую болячку.       Чу Ваньнин не помнит родителей. В какой-то момент он готов был поклясться, что их вообще никогда не было. Просто его дедушка Хуайцзуй вырезал маленького Ваньнина из дерева и каким-то образом вселил в него душу. Все-таки Хуайцзуй был человеком воистину одаренным — он при желании и не такое сотворить мог.       Наверное, когда-то Хуайцзуй и был тем самым жизнерадостным красивым мужчиной с фотографий в семейном альбоме, но таким его Чу Ваньнин, к сожалению, не застал. Ему достался Хуайцзуй, переживающий горе от потери единственного сына до конца своих дней. Этот Хуайцзуй не был каким-то там плохим и злым — нет. Он просто был равнодушным и сломленным. И дико скучал по своему ребенку.       Чу Ваньнин никак не мог заменить ему сына. Конечно, он был похож на него внешне, даже слишком похож. Но саму свою суть он унаследовал скорее от матери.       По рассказам Хуайцзуя, отец Ваньнина был общительным, активным и очень миролюбивым. Именно поэтому из него получился отличный дипломат. Разглядывая его фотографии, Ваньнин убеждался: дедушка прав. Его отец выглядел как раз таким человеком.       Мама же Ваньнина оказалась полной противоположностью. Она словно бы была создана из колючек и шипов, и даже спустя годы после ее смерти Хуайцзуй так и не смог смириться с тем, что его выдающийся сын выбрал такую девушку себе в спутницы жизни. Поэтому он и злился на внука, слишком уж напоминающую характером ненавистную невестку. И пытался вылепить из него кого-то другого.       Таким образом, Чу Ваньнин унаследовал от своего отца все, кроме характера. Увлечения, игрушки, любимые мультики и книжки — все это изначально принадлежало его отцу. В восьмидесятые, когда Китай активно налаживал отношения с Советским Союзом, его отец уехал туда учиться, а вернувшись, привез с собой пугающую страсть ко всему советскому. Поэтому уже в девяностые Ваньнин смотрел только советские мультфильмы под строгим контролем дедушки и читал только русские сказки. Ведь их так обожал его отец.       Осознание, что из него лепят кого-то другого, пришло к Ваньнину в подростковые годы. Тогда же и начался его бунт.       Бунтовал он своеобразно. Никаких сомнительных компаний, экспериментов со внешностью и веществ.       Чу Ваньнин просто молчал. И усердно учился, желая как можно скорее выбраться из-под опеки деда.       А потом, когда он уже учился в университет, дедушка умер. И Чу Ваньнин остался совсем один.       В принципе, его это устраивало. До поры до времени.       Не то чтобы Чу Ваньнин был совсем уж асоциальным. Он вполне успешно поддерживал формальные связи и по-своему тянулся к людям. И в психиатрию, а затем и в психоаналитику, он пошел вполне осознанно и не потому, что пытался разобраться в себе — ему и так с собой все было понятно: замкнутый недолюбленный ребенок, ставший угрюмым дефектным взрослым.       Он просто хотел помогать людям.       Но никак не мог помочь самому себе.       Если подумать, эта история стара как мир. В попытке спасти других мы словно бы из раза в раз спасаем себя.       В конечном счете, все в нашей жизни сводится к самим себе. А наши отношения с другими — это непрерывная проекция.       Чу Ваньнин не хотел проецировать. Поэтому предпочитал в принципе не вступать в близкие отношения с людьми.       Только не все были согласны с его выбором.       — Тебе нужно сходить на свидание, развеяться, — говорил ему беспардонный Сюэ Чжэнъюн с завидной регулярностью в те времена, когда Чу Ваньнин остался работать в его клинике после прохождения в ней практики. — Работа от тебя никуда не денется, а вот лучшие годы пройдут мимо!       — Меня это не интересует, Сюэ-лаоши, — ровно отвечал ему Ваньнин. — А вас не должна интересовать моя личная жизнь.       — Я просто переживаю за тебя, Юйхэн. Ты только и делаешь, что заботишься о других. Но кто же позаботится о тебе?       — Социальные службы. Мне пора.       Один из таких разговоров закончился приглашением на ужин в загородный дом семьи Сюэ. Чу Ваньнин пытался отказаться, но его начальник умел наседать, когда ему надо. А ему было очень надо познакомить Ваньнина со своей семьей. Зачем? — Ваньнин тогда искренне не понимал. Это сейчас, уже спустя семь лет знакомства с Сюэ Чжэнъюном, он прекрасно знает о его навязчивом желании подбирать всех сирых и убогих под свое крылышко и отогревать их с энтузиазмом курицы-наседки. Чжэнъюн оказался самым бесхитростным и бескорыстным человеком из всех, с кем Чу Ваньнин сталкивался за свою жизнь, и именно эти качества стали решающими для их сотрудничества и впоследствии дружбы.       Дорога до коттеджа была долгой, но особо невыносимой ее делал бесконечный поток слов, исторгаемый Сюэ Чжэнъюном. Он болтал обо всем на свете, и Чу Ваньнин слушал его вполуха ровно до тех пор, пока речь не зашла о его племяннике.       — Чертов специалист в приюте поставил ему диссоциальное расстройство личности, — рассказывал Сюэ Чжэнъюн, и Чу Ваньнин впервые слышал в его всегда дружелюбном голосе ярость и возмущение. — Мне пришлось угрозами добиваться того, чтобы этот диагноз вычеркнули из его личного дела. Это же насколько слепым надо быть, чтобы поставить Жань-эру психопатию!       — Ты считаешь, что этот диагноз — ошибка? — поинтересовался Ваньнин.       — Конечно! Жань-эр, несомненно, непростой ребенок, но он чувствителен и неравнодушен к другим. А эти бездари в приютах записывают в психопатов чуть ли не всех воспитанников подряд. К сожалению, это очень распространенная практика.       — Но хотя бы один повод для постановки такого диагноза должен быть. Что он сделал, Чжэнъюн? Мучил животных?       Сюэ Чжэнъюн нервно рассмеялся.       — Ни в коем случае. Он… я рассказывал вообще, как мы с супругой нашли его?       — Нет. Все твои рассказы ограничиваются великолепием Сюэ Цзимина, а про Мо Вэйюя я впервые слышу что-то кроме того, что он твой племянник-найденыш.       — Ну ладно. В общем, он попал в колонию для несовершеннолетних. За поджог.       — …       — А там как раз-таки работает мой хороший знакомый, который был в курсе, кого я ищу. Так и произошло семейное воссоединение.       Чу Ваньнин даже не знал. что ответить на это. Он хмурился и наблюдал за тем, как городские пейзажи постепенно сменяются загородными.       — Он правда хороший ребенок, А-Нин. Поджог оказался случайностью, это в итоге доказали. И мы забрали Жань-эра домой. Но он очень… травмированный. Когда его нашли органы опеки, он был заперт в квартире с трупом своей матери десять дней. Ему было пять. После такого… после такого сам понимаешь, как едет крыша. Мо Жань еще хорошо справляется.       — Он в терапии?       — Пойдет с осени. А пока нагоняет школьную программу. Он сильно отстает.       — Хм.       И это ты называешь «хорошо справляется»? — думал потом Чу Ваньнин, увидев, как Мо Жань самозабвенно разбивает голову об яблоню. Сколько же боли умещается в этом маленьком сердце?       Ужин был испорчен, даже не начавшись. Сюэ Чжэнъюн извинялся перед Ваньнином, но тот лишь отмахивался от него и задумчиво покручивал в руке бокал вина.       Мо Жань скрылся наверху, не дав обработать свою рану, а Сюэ Мэн как ни в чем не бывало уплетал османтусовые пирожные, полулежа на диване в гостиной, и пялился в телевизор, по которому крутили какой-то популярный боевик. Все его лицо было в гематомах, но выглядел мальчик донельзя довольным.       — Господин Чу, идемте за стол.       Чу Ваньнин обернулся и кивнул госпоже Ван, после чего неохотно встал с кресла и двинулся в столовую.       Разговор не клеился. Госпожа Ван задавала Чу Ваньнину стандартные вопросы про его жизнь, и он односложно отвечал на них, не вдаваясь в подробности. Сюэ Чжэнъюн же тяжко вздыхал и как-то незаметно с вина переключился на виски.       Было уже поздно, и Ваньнину ничего не оставалось, как согласиться остаться на ночь. Выпитое вино невыносимо сушило горло, и около часа ночи так и не смогший заснуть мужчина спустился за спасительным стаканом воды.       На кухне горел слабый свет и шумела вода.       Чу Ваньнин собирался уже окликнуть госпожу Ван, но так и застыл в дверном проеме.       Мо Жань сосредоточенно мыл посуду и мычал себе под нос что-то смутно знакомое, не обращая внимания на ночного гостя. Чистые тарелки слегка позвякивали, когда он ставил их на сушку, и от этого звука у Ваньнина свербило в висках.       Мужчина сделал шаг ближе и вдруг понял: Мо Жань пытается напевать опенинг «Сейлор Мун». Почему-то это вызвало у него улыбку.       — Господин Чу?       Мо Жань, наконец, обернулся и заметил мужчину, наблюдавшего за ним. Его глаза темнели перезрелыми сливами в свете вытяжки и казались слишком взрослыми для пятнадцатилетнего юнца.       Чу Ваньнин почувствовал себя как-то странно, и улыбка стремительно сползла с его лица.       Он сделал еще несколько шагов, пока не оказался рядом с Мо Жанем.       — Почему ты не спишь? — спросил он прохладно и потянулся к только что вымытому стакану, едва ли не соприкасаясь с мальчиком локтями.       Мо Жань напрягся всем телом, продолжая все также серьезно глядеть на Ваньнина.       — Убираюсь, — как само собой разумеющееся ответил он и протянул руку. — Давайте стакан, я вам налью.       — Спасибо, но я справлюсь сам. — Чу Ваньнин принялся глазами искать фильтр, но потерпел поражение. — А где?..       Мо Жань усмехнулся и все же вытянул у него из рук бокал.       — Я налью, господин Чу. Вам тоже не спится?       Чу Ваньнин плохо спал за пределами своей постели, но говорить об этом Мо Жаню он, разумеется, не стал — лишь неопределенно покачал головой и облокотился на стойку в ожидании воды.       Мо Жань справился быстро. Пара секунд — и Чу Ваньнин осушил бокал и испытал ни с чем не сравнимое облегчение. Мо Жань все это время наблюдал за ним с легкой улыбкой.       — Вы работаете с дядей? — поинтересовался он, стоило стакану опуститься на стойку.       Чу Ваньнин не был расположен к светской беседе, но все же ответил:       — Да. Я специалист в его клинике.       — Круто! А что вы лечите?       — Голову.       — А, — Мо Жань заметно сник. — Вы из мозгоправов. Стоило сразу догадаться.       — Не любишь их?       — Не люблю, когда мне лезут в голову.       Чу Ваньнин понимающе хмыкнул.       — Никто не любит. Как твой лоб?       Мо Жань потянулся к челке и отвел ее наверх.       — Сами посмотрите.       Чу Ваньнин наклонился ближе к мальчику и принялся рассматривать его лоб. Несколько болезненных синяков и небольшая рана с запекшейся кровавой корочкой — ничего серьезного, но зрелище малоприятное.       — Жить будешь, — заключил он. — Но больше так не делай.       Мо Жань улыбнулся шире, обнажая игривые ямочки, создающие пугающий контраст с его темным взглядом.       — Только если вы будете готовы меня остановить, доктор Чу. Хотите пирожных? Мэн-Мэн оставил парочку.       — Не стоит, уже поздно. Я пойду спать. Ты тоже не задерживайся, Мо Жань. Убраться можно и утром. Уверен, госпожа Ван не будет в восторге, когда узнает, что вместо сна ты занимался домашними делами.       — Я просто… — Мо Жань нервно сглотнул, и пугающая взрослость его облика в мгновение рассеялась, обнажая детское нутро. — Я просто хочу быть им полезен. Понимаете?       — Понимаю. Но ты тоже должен понять: тебя не станут меньше любить, если ты сделаешь что-то не так. Это так не работает.       — А как работает?       — Ну, — Чу Ваньнин устало потер переносицу, уже сожалея, что начал этот сложный разговор, — по-разному. Но чью-то любовь невозможно заслужить. Она либо есть, либо ее нет. Поэтому иногда хорошие люди оказываются забыты и одиноки, а последних гадов окружают последователи, готовые отдать за них свою жизнь.       — Это как с Гитлером?       — Гитлером?       — Ну, у него было много последователей…       Да уж, их разговор явно зашел не туда.       — Сейчас не время анализировать исторических деятелей. Ложись спать, Мо Жань.       Чу Ваньнин резко развернулся и направился к лестнице.       Мо Жань не стал останавливать его. Лишь пробормотал что-то вслед, но Чу Ваньнин уже не расслышал.       Спал Ваньнин на удивление крепко. Во сне он лежал в ледяной воде среди алых лотосов и не чувствовал своего тела. Несмотря на холод и невозможность двинуться, его пронизывало умиротворение.       Разбудил его стук в дверь.       — Тетушка попросила позвать вас к завтраку, — с ходу начал Мо Жань, даже не соизволив получить разрешения войти. —И я принес ваш пиджак. Вы его забыли вчера у меня забрать. Доктор Чу?       Чу Ваньнин неохотно разлепил глаза и уставился на бодрого Мо Жаня, нависшего над ним как хищник над своей добычей.       — Оставь пиджак на стуле, — прохрипел он. — Я спущусь через десять минут.       За завтраком тучи прошлого вечера окончательно рассеялись. Все улыбались, посмеивались, а Мо Жань и Сюэ Мэн скорее игрались, нежели серьезно препирались. Обстановка в этой семье была настолько уютной и располагающей, что Чу Ваньнин и сам невольно расслабился.       Ему нравилась чета Сюэ. И их дети тоже. Если бы Ваньнин всерьез рассматривал перспективу создания семьи, он бы хотел такую же.       Но Чу Ваньнин давно уже для себя все решил.       Кофе они с Сюэ Чжэнъюном пили уже в кабинете. Сначала они обсудили текущие рабочие дела, после чего Чжэнъюн, лукаво улыбаясь, поинтересовался:       — Ну и как тебе у нас?       — У вас хороший дом.       — Я не про это, Юйхэн. Как тебе мои пацаны?       — Бедовые они у тебя, Сюэ-лаоши. Таких только и остается что пороть в воспитательных целях.       Сюэ Чжэнъюн заливисто рассмеялся и сделал большой глоток кофе.       — Лучше и не скажешь! И все же я их очень люблю.       Чу Ваньнин осторожно поставил чашку на стол и слегка нахмурился. Одна мысль не давала ему покоя.       — Сюэ Чжэнъюн, — начал он аккуратно, — насколько сильно твой племянник отстает от учебной программы?       — Здесь тебя лучше сориентирует моя супруга. Но что я могу сказать точно — у Жань-эра серьезные проблемы с каллиграфией. А что?       — Я могу позаниматься с ним. Это меньшее из того, что я могу сделать для твоей семьи.       — Хм, — Сюэ Чжэнъюн откинулся на спинку кресла и с интересом уставился на Ваньнина. — Ты в курсе, что он от тебя в восторге?       — В восторге?       — Ну да. Чуть ли не хвостом вилял, пытаясь тебе угодить за завтраком.       — Глупости. Он просто был вежлив.       — И все же ты ему понравился. Обычно он иначе реагирует на новых людей.       — Например?       — Ну, — Чжэнъюн слегка замялся, но в конечном итоге решил не юлить, — с агрессией. Да и на меня он поначалу так отреагировал. Сейчас смешно вспоминать, но когда мы его только забрали, он постоянно пытался меня покалечить. Не со зла, разумеется. Просто боялся и не доверял.       — Пока что я увидел в нем агрессию, направленную исключительно на самого себя.       — Это тоже есть. Но сам понимаешь, одного без другого не бывает. А по поводу занятий каллиграфией… Это действительно неплохая идея. Только не пугайся, если в тебя прилетит чем-нибудь тяжелым в процессе.       — Не прилетит, — заявил Чу Ваньнин и действительно был в этом уверен.       Догадывался ли он о том, что с ним будет спустя несколько лет? Разумеется, нет.       Если бы время можно было повернуть вспять, вернулся бы он в тот день и остановил себя прежде, чем взять на себя ответственность за чужую жизнь?       Ответ очевиден.