Сказка о тысячелетнем Белом Лесе

... После этого они словно перестали избегать друг друга. Замок — Кэр-Параваль — был большим, но не настолько большим, чтобы два единственных движущихся существа в его стенах совсем уж никогда не пересекались, по крайней мере если у них не было желания держаться друг от друга подальше. А Каспиан сталкивался с Эдмундом теперь постоянно. Начало даже казаться, что эти встречи могли быть преднамеренными, а не случайными. Вот только он правда не знал, кто из них двоих стремился к ним больше, и не хотел думать об этом слишком много. Будто своими догадками он мог сломать всё, разрушить нечто хрупкое. И если придёт к выводу, что сам он почему-то ищет общества полусумасшедшего мага, и если вдруг совершенно самонадеянно решит, что это Эдмунд на самом деле по неизвестной причине правда хочет… Каспиан чувствовал на себе нейтрально приглядывающий взгляд почти всегда, и он уже привык не нервничать под ним. В некоторой степени со временем это стало комфортным. Например, он знал, что в любой момент может что-то спросить и с большой вероятностью получить ответ — пусть размытый, неточный, загадочный, но это будет ответ. Вслух. Живым голосом. Произнесённый в этом одиноком месте другим знакомым ему человеком. Это успокаивало, на самом деле. Возможно, даже вызывало какую-то степень зависимости. Кажется, Эдмунд на самом деле не был против говорить с ним, и почему-то это согревало Каспиана изнутри настолько, что он окончательно забывал про царящую вокруг зиму, словно уже привыкал к ней. Что уж там, колдун даже ни разу не отметил такое явное пренебрежение дворцовым этикетом, как то, что Каспиан обращался к нему на «ты», хотя точно не имел на это никакого права. Словно то, что они — король и принц, принадлежащие разным странам, посреди этих замерших навечно земель теряло всё своё официальное значение. Каспиан помнил, насколько страшны были наказания Мираза за любое неуважение, и спокойствие Эдмунда в этом плане… умиротворяло. (Может быть, где-то в глубине души он начинал понимать, как Эдмунд смог прожить всё это время в омертвевшей Нарнии, где ничего не менялось, оставаясь знакомым и привычным. Может быть, сам Каспиан начинал думать о том, чтобы… …возможно, каково было бы самому остаться здесь, с ним, в вечном глухом покое снега и стойкой монолитности льда? Теперь, когда статуи не пугали, морозы не стремились убить, а жизнь не была такой одинокой и безмолвной. Конечно, он никогда бы так не поступил. Он не мог бросить свой родной Тельмар. Но в то же время Каспиан не знал, зачем он здесь. Не знал, будет ли у него шанс выжить, если он вернётся на родину. Как и не знал, было ли нормальным то, что в обществе одного только Эдмунда он чувствовал себя отчего-то более живым, нужным и важным, чем в замке, полном его соотечественников и верных подданных.) Его исследования Кэр-Параваля продолжались, и иногда Каспиан мог часами бродить по полупустым, сверкающим серебряным инеем коридорам, изучая всё внутреннее убранство, так сильно отличающееся от сурового и строгого тельмарского, и многочисленные ледяные статуи нарнийцев. Последние, разумеется, занимали его внимание особенно. Очень быстро любимым местом беглого принца стала оружейная в западном крыле замка, где мечи, копья и луки стали ему интересны далеко не сразу, — его взгляд мгновенно прикипел к статной кентаврийской женщине, что недвижно замерла навсегда возле стойки с кинжалами и, видимо, что-то объясняла своему маленькому сыну, стоящему рядом, даже не подозревая о смертельной угрозе в момент, когда их настигло ледяное заклинание. Каспиан много времени потратил на то, что просто разглядывал слегка нечеловеческие, но приятные пропорции их лиц, мощные человеческие и лошадиные половины тела, которые вместе являли настолько прекрасных и сильных существ. Нечто такое необычное, что не могло бы существовать нигде за пределами овеянной поверьями Нарнии. Даже всего лишь слушая сказки и видя очень упрощённые иллюстрации в книжках, он уже тогда знал, что ни за что не поймёт дядю и его сторонников, что считали нарнийцев дурной и при этом опасной легендой. Каспиан верил, что они существовали, и верил, что на самом деле они не хотели убивать каждого чужака, что заходил на их тайные земли. Что ж, кентавры, фавны, гномы и многие другие правда существовали. И, если верить обрывистым словам Эдмунда, правда никогда не стремились убивать при первой возможности, а лишь защищали свои родные земли, как и любой преданный народ. Вот только вряд ли Каспиану удастся убедиться в этом самому. Всё, что у него было, — застывшие фигуры с мягкими, будто живыми взглядами, и слова того, кто на самом деле с ними общался лично. Этого было недостаточно. Но это было больше, чем он мог надеяться получить во всей этой жизни до этого. Каспиан сидел на холодном полу оружейной, подвернув под себя тёплый плащ, чтобы не замёрзнуть, и обхватив колени руками. Погода с самого утра — условно с утра, точнее с того времени, как он проснулся, — была словно чуть более яркой, будто беспробудно густые светло-серые облака сегодня были тоньше, чем обычно, и почти были готовы к тому, чтобы пропустить солнечные лучи. От этого весь сияющий колдовской снег повсюду переливался яркими отблесками, и ледяные статуи тоже становились ещё изящнее и прекраснее в этом свете, где подчёркивался каждых их естественно детальный, но неестественно замерший контур. По одному только слабому дуновению ветра Каспиан мгновенно понял, что у него появилась компания. Он слегка улыбнулся, ожидая какого-нибудь действия от Эдмунда. — Я уже не помню, как их двоих звали. Как думаешь, это ужасно? «Звали». В прошедшем времени, как умерших. Странно было об этом рассуждать, но в душе Каспиан продолжал надеяться на что-то всё время, будто бы то, что статуи похожи на живых и когда-то очень давно были живыми, делает их… менее мёртвыми. Каспиан не оборачивался на Эдмунда, он чувствовал его присутствие и, даже если не мог слышать невесомые шаги, почему-то прекрасно ощущал приближение. Нарнийский король замер в нескольких метрах позади, вероятно, прислонившись плечом к стене рядом с коллекцией художественно развешанных мечей. — Они… все мертвы? — со странной нерешительностью спросил Каспиан, кивнув на кентаврийку и её сына. Эдмунд за его спиной глубоко вздохнул, то ли от неожиданности темы, то ли от нежелания отвечать. — Я не знаю. Надеюсь, нет. Иногда мне кажется, что они плачут вместе со мной. Плачут вместе с… На Каспиана снизошло озарение: то, что он просто упускал всё это время, ещё одна деталь для общей мозаики проклятого древнего королевства, про которую он до сих пор забывал. Возможно, потому что с тех пор, как он пришёл в Кэр-Параваль, в Нарнии ни разу не начинался новый снегопад. — Так всё это время это был ты… — выдохнул он, не выдержав и всё же обернувшись, чтобы увидеть Эдмунда, с лёгким непониманием уставившегося на него в ответ. — Что? — Плач, — пояснил тельмарин. — Я слышал его. Его слышно по всей Нарнии. Как только начинает идти снег… Пока он говорил, лицо Эдмунда исказилось от какой-то новой, неизвестной эмоции, названия которой Каспиан не знал, и поэтому он совсем не удивился, когда его снова перебили, как это часто случалось, если Эдмунд не считал нужным его дослушивать. — Ха, нет, — с ненатуральным смешком хмыкнул король, отталкиваясь от стены и делая ещё пару шагов вперёд. — На самом деле это снег идёт из-за меня, не наоборот. — Он оказался совсем близко, и Каспиану пришлось запрокинуть голову, чтобы продолжать следить за его взглядом. А в следующую секунду Эдмунд опустился рядом, совсем по-человечески сев на пол. — Как только мне становится слишком одиноко, слишком больно, чтобы выдержать… я просто сдаюсь. И начинается снегопад, будто небо Нарнии в этом отчаянии вместе со мной. Я не могу это контролировать. Как и всех их, всех замороженных нарнийцев… Я убил их, и напоминания об этом будут моей вечной карой. Король древности, сидящий на расстоянии вытянутой руки и глядящий на те же статуи кентавров, на которые смотрел Каспиан секунды назад, — это то, что он никогда не надеялся увидеть в своей жизни. Эдмунд явно совершенно не чувствовал холода на правах его творца, и поэтому он устроился прямо на толстой наледи. Его аристократически бледная кожа выглядела на удивление живой здесь, на фоне чистого, абсолютно белого и непогрешимого снега. В этот момент он почти ничем не отличался от обычного, среднестатистического тельмарина, особенно когда его взгляд был отведён в сторону, а не пронзал насквозь своим нечеловечески древним выражением. Каспиану пришлось сделать над собой значительное усилие, чтобы отвести глаза и тоже вновь посмотреть на статуи. Он должен был думать совсем о других вещах, а не о внешности этого ледяного колдуна. То есть эти нарнийцы всё же мертвы. Эдмунд был уверен в этом, а значит, и Каспиану не оставалось других вариантов, кроме как откинуть свои глупые, пустые и беспочвенные надежды. Тысячи разумных живых существ в один момент были убиты, а потом их трупы остались неизменными замороженными скульптурами по всей стране на многие столетия, а всё из-за… — Знаешь, у меня так ни разу и не поднялась рука, чтобы разбить даже одну, — совсем тихо проговорил Эдмунд, обращаясь будто и не к Каспиану, а к кентаврам. — Кажется, что так я убью их второй раз, безвозвратно, и останусь совсем один, а так… Мне немного легче. Было невыносимо представлять всё, что пережил этот человек. Вереница дней, недель, месяцев, лет и целых веков — Каспиан угадывал их бесконечное отражение в этих старых глазах на лице юноши примерно своего возраста. — Что случилось с этим местом? Ну, ты явно сделал это не по своей воле. Что произошло? Эдмунд мог не отвечать. В их ситуации сила была совершенно очевидно на его стороне, в любой момент он мог уйти с очередным порывом ветра, мог даже забрать своё слово и всё же убить Каспиана, любым способом, в любую секунду — но он этого не делал. Вместо этого он явно тяжёлым волевым решением сделал выбор в своей голове и повернулся к Каспиану, вынуждая его тоже сдвинуться. В итоге нарнийский король и тельмарский кронпринц сидели друг напротив друга на полу немного заснеженной оружейной, в нескольких шагах от статуй двух кентавров, с намного меньшим расстоянием между собой, и говорили. Словно не было в этой картине ничего фантасмагорического или невероятного. Голос правителя давно окончившегося Золотого Века был негромким, но тяжёлым и гулким. В нём Каспиан слышал шум и шорох лет, скатывающихся с его плеч. — На нас напали. Настоящие последователи Белой Колдуньи, хотя спустя всё прошедшее время вряд ли это имеет значение. Они пытались добраться до Лу, моей младшей сестры, королевы Люси Отважной. И добрались. Я тогда не знал, что умею делать… — Эдмунд мелко дёрнул кончиками пальцев, будто попытавшись без движения указать на весь мир вокруг, — всё это. Белая Колдунья передала мне свои силы против моей воли, когда умерла сама под когтями Великого Льва, и я даже не догадывался о них, они никак не проявлялись раньше. Поэтому в тот момент, как я увидел занесённый над шеей Лу меч, от которого она не могла отклониться… — он прервался и жёстко сжал челюсти. — Я просто сорвался. И эта чужая бесконтрольная магия внутри меня без спроса вырвалась наружу, сметая всё. За секунды. Она убила всех. И тех, кто напал на нас, и тех, кто… Оборвав самого себя, Эдмунд шумно сглотнул, одна из его ладоней сжалась в кулак и, кажется, начала покрываться тонким слоем поблёскивающего ледка, который тут же слетел на пол, когда он его стряхнул. Каспиан наблюдал за этим не моргая, поглощая взглядом каждое мельчайшее выражение на ожесточившимся и одновременно необычайно открытом лице Эдмунда. Тем временем он приглушённым тоном закончил, поставив точку в своей истории: — Я никогда себя не прощу. — Ты не виновен в этом, — подумав немного, сказал Каспиан. — Какая разница, виновен или нет? Ничто из этого их не вернёт. Я убил страну, которую всегда клялся защищать ценой собственной жизни, ценой всего, что имею. Я помог победить Белую Колдунью, которая была воплощённым злом, а потом стал во сто крат хуже неё. Я предал всех нарнийцев, и за это я буду расплачиваться без конца — но я не старею, я не умру, а значит, я буду вечно оберегать эту землю той силой, что способна принести смерть её врагам. Даже если больше хранить тут уже нечего, я продолжу это делать, потому что это мой долг и моё наказание. Кто, как не Каспиан, мог бы понять эту высшую ценность — благо и безопасность своей страны. Великая ответственность любого правителя, который правда любит вверенное ему государство. Так Каспиан был привязан к Тельмару — так Эдмунд был привязан к Нарнии, будь она хоть десять раз мертва и стёрта в веках. Даже так — именно его холодная магия хранила это место нетронутым и не позволяла чужакам ступать на эту землю, грабить, уничтожать и разбивать статуи прежних нарнийцев. За все эти годы страна не изменилась ни на дюйм, сохраняя то, какой она была тогда. Не изменилась, сохранилась, тысяча лет… — Но ты же… — нерешительно начал Каспиан, в процессе додумывая мысль, которую хотел сказать, где всего пары секунд ему не хватало до прозрения. — Что? — мгновенно ощерился Эдмунд, будто посчитал, что кто-то сомневается в его правдивости. — За эти годы я научился пользоваться тем, что мне самому в себе противно, в совершенстве. Я могу делать со льдом и снегом всё! — Но ты не можешь растопить его. Эдмунд неприязненно вздрогнул, не от холода, от каких-то своих мыслей. Разговор явно перестал ему нравиться, но он всё ещё не уходил, и Каспиан в мыслях осторожно счёл это своей победой. — Она тоже не могла его растапливать, я никогда этого не видел, — ответил на его незаданный вопрос нарнийский король. — Думаю, это просто невозможно. Только Аслан может обращать вспять снежную магию Белой Колдуньи, но видимо, его сил сейчас недостаточно, иначе он давно бы сам сделал это… «…а не привёл тебя», — осталось висеть непроизнесённым в морозном воздухе. Всего лишь. Обычного человека, которому просто некуда был идти и который по совпадению один из немногих не боялся того, что видит здесь. Этого было недостаточно, это не могло помочь Нарнии. Всё не могло быть так безнадёжно, Каспиан был в этом уверен. Его сознание словно пронзил яркий и прямой солнечный луч идеи. — Покажи мне. — Что? — непонимающе уставился на него колдун, чуть склонив голову. — Как ты колдуешь, — терпеливо пояснил тельмарин. — Покажи, я хочу увидеть это вблизи. Глаза Эдмунда сузились в чём-то, опасно похожем на недоверие, на подозрение, и он немного отклонился назад, выпрямившись, чтобы посмотреть на Каспиана почти сверху вниз. — Чего ты хочешь добиться, тельмарский принц? — Не знаю, просто… — Каспиан задумчиво прикусил губу и всё же попытался объяснить: — Если ты говоришь, что меня привёл сюда Аслан, то разве не должен я что-то сделать? Как-то помочь? Думаю, иначе меня бы тут не было, я бы сюда просто не добрался. Вдруг я правда могу быть тебе полезен, просто пока мы не понимаем, чем именно? Поэтому дай мне посмотреть. Недоверие из глаз Эдмунда никуда не делось, но теперь там полыхнуло что-то иное, почти дружелюбное. Каспиан впервые видел нечто настолько тёплое в выражении его лица (хотя сколько он уже здесь? и имеет ли это значение?). — Ты напоминаешь мне Лу, — вдруг неожиданно мягким тоном признался колдун, и его губы почти дёрнулись вверх в призрачной улыбке. — Такой же любопытный и отчаянно верящий в лучшее в людях. Даже если они совершенно ничем это не заслужили. — Ха-ха, даже не знаю. Я бы не сказал, что верю в лучшее в своём дяде. На вопросительный и заинтересованный — правда, заинтересованный, Эдмунду было интересно узнать что-то из его жизни, это было невероятно, — взгляд нарнийского короля Каспиан как-то совершенно легко ответил улыбкой и сам не заметил, как рассказ о собственной жизни полился рекой. О том, как он потерял отца, и весь двор подозревал, что это сделал Мираз, но был слишком запуган им, чтобы высказываться. О том, как сам Мираз правил тяжёлой рукой, а теперь ещё и обзавёлся наследником, рождение которого и вынудило Каспиана бежать из родной страны. О том, как ему помог на этом пути мудрый наставник Корнелиус, сопроводив в путь единственным словом: «Нарния». Впервые он рассказал об этом кому-то вслух, честно, в полной мере, как не мог никогда раньше. А Эдмунд слушал внимательно, чуть склонив голову и всем своим видом выражая полный интерес к беседе. Это опьяняло. Каспиан впервые чувствовал себя таким свободным, таким вольным, как ветер над нарнийскими полями и лесами до этого оледенения, и он совершенно не хотел прощаться с этим чувством. Ему нравилось это ощущение. Нравилось то, как с плеч свалилась гора, о существовании которой он даже не подозревал. А потом снова заговорил Эдмунд. О недостижимо далёкой и незнакомой Англии, о магическом платяном шкафе, о попадании в Нарнию с братом и двумя сёстрами, которое он помнил на удивление ясно, потому что воспоминания о прошлом, сохранённые внутри собственного сознания, — это всё, что у него осталось посреди одиночества мертвенной белизны и неподвижности на протяжении веков. От постоянного прокручивания в памяти они немного потеряли яркость, но не стёрлись и иногда оставались единственным, что привязывало его к этой реальности. О своём предательстве он рассказал тоже. О том, почему именно его выбрала Белая Колдунья, чтобы передать свои силы, таки превратив его жизнь в кошмар, снова, даже после собственной смерти. О том, какой была Нарния в конце её правления, и том, насколько тогда всё же было лучше, чем сейчас. Нарнийцы там имели шанс на жизнь, на быт и даже на счастье. А не были мёртвыми скульптурами — всего лишь льдом и снегом без малейшей искры жизни. Аккуратно подталкиваемый интересом и вопросами Каспиана, Эдмунд всё же показал ему немного из того, что научился делать за годы практики со своей магией. Выйдя на балкон у тронного зала, он вызвал несколько вьюжных торнадо вдалеке, которые перенесли много снега с одной белой равнины на другую, потом быстро развеявшись и разгладившись, как были до этого, полностью послушные его воле до последней снежинки. Кажется, один из вихрей он сделал похожим на птицу, и Каспиан в итоге мог наблюдать настоящее зрелище, как огромный косматый белоснежный филин взмахивает своими широкими крыльями размером с целые лесные массивы и грузно приземляется в гигантское гнездо посреди льдистых далёких барханов, растекаясь потом в дышащий белый холм. Однако самым завораживающим была демонстрация того, как Эдмунд перемещался. Попросив Каспиана отойти подальше, он сосредоточился, сделал какое-то странное и неуловимое с такого расстояния быстрое движение кончиками пальцев — и словно постепенно распался на бурю снежинок, в которой едва угадывалась полусформированная человеческая фигура и которая была способна летать с порывами тут же образующегося ветра, переносящего его куда угодно. Потом белый ураган снова сложился и сросся в короля древней Нарнии, подробно до последней ниточки его одеяния, оставив после себя только немного бриллиантового инея в его тёмных волосах, который тоже быстро разлетелся в стороны и осел на пол в виде лёгких холодных блёсток. Пристально наблюдающий за всем Каспиан едва мог дышать, глядя на это, и не был способен описать свои ощущения иначе, кроме как самое удивительное и невероятное, что ему доводилось видеть ранее и, он был уверен, что ему повезёт увидеть в будущем. Ничто просто не может быть причудливее, чем такая потрясающая магия, сосредоточенная в руках этого неповторимого человека. Увидев его восхищение, неприкрытое и искреннее, Эдмунд словно ещё немного больше ожил, перестал постоянно уходить в защиту и ожидать подвоха. Что-то совсем человечное, знакомое и приятное прорезалось в этом жутком вековом колдуне, способном убивать в мгновение ока одним взмахом руки. Он начинал больше выглядеть на тот возраст, какому соответствовало его тело. Когда они как-то незаметно снова обустроились в тронном зале, Каспиан уже совершенно не чувствовал давления от неживых взглядов других трёх нарнийских правителей. Зачем ему они, если рядом был будто переродившийся Эдмунд Справедливый, со своим неповторимым сияющим блеском в глазах, с прорезавшимся колким, но необидным сарказмом и способностью поддержать, кажется, любую тему разговора на свете, готовый говорить и слушать до бесконечности. Каспиан впервые чувствовал нечто подобное, сильное и всепоглощающее, по отношению к другом человеку. Он не смог бы описать это сложное чувство, сотканное из его любопытства, уважения, сочувствия, восхищения, интереса, желания и множества более мелких эмоций, которые накапливались в его груди словно бы с самого того момента, как он впервые переступил порог Кэр-Параваля и его тронного зала, где они впервые встретились. Ему казалось, что он может просто говорить с Эдмундом часами, — и он был уверен, что так и происходило на самом деле, потому что время всё ещё не ощущалось, и создавалось впечатление, что они сидели там уже не просто часы, а целые дни подряд. Каспиану не хотелось останавливаться. И задумываться об этом слишком много тоже. Раз тут нельзя устать, нельзя почувствовать голод или жажду — даже спал Каспиан просто по привычке, чтобы не перегрузить сознание беспрерывным бодрствованием, — то… Разве он не мог бы остаться здесь навсегда? От этой мысли стало почему-то больно, очень больно — и через секунду он понял почему, на самом деле он всегда это знал, просто успел забыть. Да, он должен был вернуться в Тельмар. Даже если его там убьют, даже если это будет последний поступок в его жизни. Каспиан был должен своему народу, он не мог бросить их под тиранией Мираза. Он должен был стать настоящим королём, которого они достойны. И он должен был уйти, пока не стало слишком поздно. Если только уже не стало, если только он уже не опоздал. Сколько он в Нарнии? Неделю? Точно больше. Месяц? Два? Или год? Он мог быть здесь уже целый год и не заметить этого? Иногда ему отчётливо казалось, что так и есть… — Каспиан? Что с тобой? Вопрос звучал взволнованно — по-человечески взволнованно, так открыто, что не верилось, что существу перед ним правда больше тысячи лет. Каспиан смотрел ему в глаза теперь, когда Эдмунд не пытался от него прятаться, и видел в его тёмных зрачках нечто куда большее, чем отпечатки ушедшей эпохи и пережитого одиночества. В ответ на это большее Каспиан хотел сказать ещё так много. И сделать тоже. Если бы только он мог. Но его сил хватало только на то, чтобы пусто, неискренне улыбнуться, будто вовсе не ощутил он вдруг на своих плечах тяжесть всего этого мира и своего долга в нём. — Всё в порядке. Продолжай. — Ага-а, — протянул колдун, щурясь, как хитрый лис. — И что я должен продолжать? О чём я только что говорил, по-твоему? Под его испытующим взглядом Каспиан оказался в полной растерянности. Отпираться было бесполезно, да и не хотел он это делать. Улыбка, тлеющая на его губах, начала постепенно выгорать, и её пепел превратился во что-то более виноватое, но вместе с тем и более искреннее. Как минимум — точно не лгущее о том, что всё хорошо. — Задумался, прости, — выдохнул Каспиан, отстранённо наблюдая за облачком пара, вылетевшим из его собственного рта. — О чём ты говорил? — О тебе, — не моргнув и глазом отозвался Эдмунд, едва уловимым жестом заставляя этот пар обратиться в тонкое кружево льда, которое тут же рухнуло вниз и разбилось о пол с едва слышным серебристым звоном. — Но теперь ты это уже не услышишь, потому что я не буду повторять. Даже если это была шутка, Каспиан болезненно ощущал, что что-то упустил, что-то наверняка важное и имеющее значение — однако в его силах было только повторить свои честные извинения и сделать вид, будто мысли о том, что он так и не услышал, не заняли в одно же мгновение весь его разум, как сметающая всё на своём пути лютая вьюга, сосредоточенная и сжатая до миниатюры внутри его черепа. Кажется, ему не удалось убедить в этом даже самого себя, что уж говорить об Эдмунде, который теперь не сводил с него свой пронизывающий до самых дальних уголков души взгляд. Если Эдмунд правда видел это всё, то наверняка видел и то неправильное, внезапно дико разросшееся внутри него, что Каспиан боялся называть и о чём боялся даже думать. Бешеное, безумное, сильное и очень нежное. Тянущееся к нарнийскому королю с непреодолимым стремлением и не дающее просто встать и уйти снова в безмолвные дебри Белого Леса в поисках далёкой тельмарской границы. Дело давно уже не было в золотом сиянии снаружи, которое могло бы его осудить. Даже если снежный колдун правда это видел — он ничего об этом не сказал. Каспиан не знал, что хуже. — Ты думаешь о том, чтобы уйти, — раздался в тишине какой-то особенно бездушный тон Эдмунда. Такой, каким он не был даже в то время, когда они едва познакомились. Страшные слова бились эхом изнутри о стенки черепной коробки Каспиана, и он вскинул потерянный и немного испуганный взгляд на собеседника — в этот момент он не знал, чего стоит ожидать от того, кто в первую встречу чуть его не убил. Хотя сейчас он очень отчётливо хотел верить, что Эдмунд не навредит ему. Они же почти… стали друзьями за это время, верно? Хотя бы друзьями. — Я не… — начал Каспиан и нерешительно притормозил, пробежавшись по губам языком в нервозности. Что он хотел сказать? Что не думал об обставленном Тельмаре, своих людях и их страданиях под гнётом Мираза? Он думал. Что это не вынудит его покинуть Кэр-Параваль? Вынудит. И чем раньше, тем лучше, потому что он знает, что просто не простит себя, если опоздает и слишком многие погибнут в бессмысленных войнах с соседями, которые точно развяжет преступно утвердившийся на троне лорд-регент в самое ближайшее время. Каспиан не мог этого допустить. — Это мой долг, — в итоге произнёс он вместо всего этого. — Ты должен меня понять, у меня тоже есть мой народ, которому нужна защита. Сравнивать застывшие в веках неживые статуи нарнийцев со вполне живыми, рождающимися, движущимися и умирающими тельмаринами было странно, немного-дико-неправильно, но Каспиану это показалось верными словами. Будто именно ими было бы легче всего достигнуть понимания одного правителя другим — он не сомневался, что они преданы своим подданным одинаково всецело и абсолютно, невзирая на детали. Было даже в некоторой степени жаль, что эти народы разные. — Я понимаю, — медленно кивнул Эдмунд, пока теплота в его взгляде боролась с холодной и неестественной маской равнодушия, которая должна была защитить его чувства. — Я не буду тебя задерживать. Думаю, даже Аслан не станет, когда поймёт, что ты сделал всё, что мог. — Я ничем тебе не помог, прости, — с неприятно оседающим в груди осознанием заключил тельмарский принц, опустив голову. — За что ты извиняешься? Очень помог, Каспиан. — Эдмунд придвинулся немного ближе и перехватил, очень осторожно, его запястье, легко поглаживая самыми кончиками ледяных пальцев нежную кожу над тут же ускорившимся, теперь вне ритма выстукивающим пульсом. — Я ни с кем не общался уже, наверное, несколько столетий, и я немного потерял счёт этому времени. А ты… ты не испугался меня, напомнил мне, что этот мир всё ещё жив и прекрасен — пусть даже где-то там, далеко, где я не могу его увидеть. Для меня это многое значит, и мне стало легче, правда. Намного легче, на самом деле. Он не отрывал взгляда от их всё не прекращающегося прикосновения, а Каспиан, не в силах даже открыть рот, не смея моргать, смотрел в ответ на него, на открыто написанную искренность, отражённую на словно бы приобретшем прежнюю искру живости лице, которое было в этот момент таким… уязвимым. — Ты не испугался ни меня, ни Нарнии, хотя, видит Лев, поводов у тебя было для этого предостаточно, — продолжал Эдмунд с улыбкой светлой грусти на губах, слегка царапнув выступающую косточку запястья Каспиана ногтем и тут же стерев это новой невесомой лаской самыми подушечками пальцев. — Но ты не сбежал, ты остался. Я даже не знал, что мне в самом деле настолько нужна была компания, но я понял это в тот момент, когда почувствовал твоё участие по отношению ко мне. Ты не жалел меня, не пытался насильно вытащить из меня мои знания и способности, не хотел убить, — он невесело усмехнулся, прежде чем сделать небольшую паузу, за которую у Каспиана абсолютно точно как минимум дважды остановилось сердце. — Я благодарен тебе за всё. Не думаю, что мне ещё хоть раз повезёт встретить такого человека. Ты неповторим, Каспиан. И я желаю тебе удачи на твоём пути, даже если знаю, что он больше никогда не пересечётся с моим. Ты заслуживаешь всего самого лучшего. Ему будто преподнесли сердце на вытянутой ладони. Эдмунд всё ещё не смотрел ему в глаза, поэтому Каспиану оставалось лишь жадно охватывать взглядом каждую доступную ему мелочь: тёмные волосы, ни в одном месте больше не покрытые сверкающим инеем, мелко подрагивающие ресницы и такие же подрагивающие пальцы, всё ещё не отпускающие кисть чужеземного принца. Хотелось заставить момент замереть — в и так замершей Нарнии насовсем остановить бег времени — и просто… Сейчас ведь перед ним был не опасный смертоносный колдун, не легендарный древний король, не пришедший из другого неведомого мира парень — перед ним был просто человек, который устал от боли, отчаяния и одиночества. Справедливый, гордый, истинно сильный в ситуации, которую врагу не пожелаешь. И всё ещё держащийся своего рассудка, даже если это очень больно. Осознание пронзило Каспиана внезапно, примерно на двенадцатом круге методичных поглаживаний, что отпечатывались на его запястье привязывающим клеймом. Дело было не в этом. Дело было в том, что это не рука Каспиана замерзала и теряла чувствительность, а наоборот — он отчётливо ощущал, как постепенно отогревались лежащие поверх его пульса подушечки высеченных из ледника пальцев Эдмунда, словно сдавая свои прежде неприступные позиции перед бурлящей и горячей жизненной энергией тельмарина. Каспиан был уверен в том, что чувствует. Он знал это. Прежде чем у него оказалось достаточно времени, чтобы обдумать это, он сам просто сдался. Без единого лишнего звука или слова — он подался вперёд всем телом, разумом и сердцем, со всем своим немым отчаянием, — и поцеловал, безнадёжно, бессильно, безвыходно. Так, как не целовал никого до этого, даже не думал, пока не встретил Эдмунда, заточённого собственной благородной верностью посреди этих мёртвых земель страны, которую король прошлого слишком сильно любит. Не ожидая совершенно никакого взаимного ответа, Каспиан отстранился от этих прохладно-мягких губ очень быстро. Уже в процессе он подбирал слова, которыми мог бы объяснить свой безумный порыв, — но все они растерялись в тот момент, когда он с нерешительностью и плохо спрятанным глубинным страхом перехватил взгляд Эдмунда. Правитель Золотого Века смотрел остановившимися, остекленевшими глазами, прижимая одну из своих рук очень близко к груди, прямо к сердцу, будто там, под кожей, плотью и костями было что-то не так. Но главное — Каспиан всё ещё ощущал его пальцы вокруг своего запястья, и теперь они уже совершенно точно не жглись тем холодом, какой сопровождал их изначально. А потом Эдмунд моргнул — и Каспиан чуть не задохнулся, когда в следующую секунду почувствовал на собственной шее сильную хватку, притянувшую его вперёд, обратно, ближе к морозным, слегка приоткрытым и голодным губам. Они целовались в тронном зале величественного светлого замка, прикрыв глаза и совершенно потерявшись во времени. Каспиан вкладывал себя в каждое своё движение: смешивающийся в его грудной клетке опасный состав из привязанности, уважения, нежности и превознесения, которые нарастали в нём всё время, что он провёл в Кэр-Паравале. Он не отметил точный момент, когда этих чувств внутри стало слишком и все они вылились в любовь, непрошенную и неожиданную, однако он уже знал, что ни за что не откажется от этого. Не сможет просто. Возможно, наставник Корнелиус был прав в те редкие моменты, когда, поджав губы, мягко ругал своего ученика за излишнюю увлечённость и готовность подчиняться собственным сильным импульсам. Вот только в этот раз Каспиан был более чем уверен, что это всё — нечто большее, чем просто сиюминутное желание или прихоть. Это ощущалось иначе, это пульсировало под его кожей, рвалось наружу и чутко реагировало на всё, что человек в его объятьях мог дать в ответ. Эдмунд под губами и руками Каспиана не сдавался, а словно сам оживал, разгорался, отвечая на каждое движение или намёк на него, и совершенно очевидно было отметить, что никогда прежде Каспиан такого не испытывал — ничего, что походило бы даже отдалённо на этот бешеный ураган и умиротворяющий штиль сразу. Он даже не знал, что это вообще можно было сочетать, — однако именно так ощущались неразборчивые, тихие звуки, близкие к отчаянию, которые издавал Эдмунд и которые он выдавливал из него самого. В каком-то странном, расплывчатом и ускользающем сознании Каспиан чувствовал, как что-то в нём словно пело, оживало и звенело, всё сильнее и громче с каждым касанием. С закрытыми глазами в это можно было вслушиваться вечно, но когда Каспиан всё же ненадолго открыл их… — Эд, — еле слышным шокированным шёпотом позвал он Справедливого короля, мелко подрагивающего в его объятиях, — посмотри на это. Посмотреть было на что. Стоило только повернуть голову совсем немного и сморгнуть ту смутную и одуряюще приятную поволоку, которая затуманивала взгляд. Каспиан сам не до конца верил в то, что видел. Потому что вокруг них был чистый мрамор. Не покрытый толстым слоем льда и снега сверху, а просто сам мрамор, голый и свободный — прямо под их ногами, расходящийся ровной окружностью по полу во все стороны от них двоих, на шаг или два в своём почти идеально ровном радиусе, слегка покрытый плёнкой стаявшей живой воды. Этот светлый мрамор замка был не просто свободный, а освобождённый. Ровно такой же, каким он был здесь тысячу лет назад, но впервые это время для него разморозилось и снова начало идти, когда холод перестал прятать его за своим толстым и неприкасаемым панцирем. Глаза Эдмунда изумлённо широко распахнулись, когда он увидел, когда он понял, что произошло. Что они вдвоём сделали — свершили невозможное; то, что он не мог постигнуть и преодолеть столетиями. Смертоносная ледяная магия постепенно проигрывала и отступала. Она поддавалась. Каспиан с зарождающимся где-то в глубине груди неудержимым восторгом схватил Эдмунда за руку, сжал пальцы сильнее, просто чтобы почувствовать, что тот отогревается, что больше одно лишь приближение к нему не угрожает ему холодным ожогом. Эдмунд всё ещё не был человеческой температуры, от него веяло прохладой, но уже не тем замогильным холодом, и он улыбался совершенно определённо тепло, когда извернул запястья, чтобы перехватить ладони Каспиана в свои и снова поцеловать его, соединив их руки между ними в какое-то очень сложное переплетение. Тельмарин был не уверен, что захочет его распутывать хоть когда-нибудь, и в ответ на поцелуй он улыбнулся, чувствуя отражение этой улыбки на губах напротив. Лёд продолжал таять вокруг них, отступая в стороны перед силой того, как взывали к жизни их души. Но что-то настолько хорошее не могло длиться вечно. Каспиан ощутил это раньше, чем увидел, — каким-то шестым чувством осознал знакомое и немного подавляющее согревающее присутствие за своей спиной. Когда тельмарин повернулся, Он уже был там. Величественный, крупный лев, перед которым хотелось склониться в глубочайшем поклоне. Его густая шерсть блестела тем же золотым сиянием, которое уже было так хорошо знакомо Каспиану после его скитаний по снежным чащам Белого Леса на пути сюда, проведённых в компании бестелесного и едва видимого духа. По своим интуитивным ощущениям и бесконечным рассказам Эдмунда он мгновенно узнал Его — Великого Льва, подлинного хозяина Нарнии. Разумеется, под его лапами тоже не было льда. Он стоял на том крошечном островке мрамора, который разморозился совсем недавно, и в стороны от него белая пелена продолжала стаивать, словно пугаясь могучего кошачьего тела. Мудрые медовые глаза смотрели прямо на них двоих, и от этого пристального внимания кружилась голова. — Вот наконец ты и можешь увидеть мой истинный облик, Каспиан, — медленно кивнул ему Лев. — Я знал, что не мог ошибиться в такой чистой душе, как твоя. И Каспиан слушал его внимательно, правда внимательно — только даже при этом всё его внимание тут же переключилось на то, как Эдмунд вдруг внезапно сильно сжал его ладонь своими пальцами. Своими слегка тёплыми пальцами. В это до сих пор до конца не верилось. Не задумываясь, Каспиан отвёл взгляд от Аслана и обернулся на Эдмунда так, будто в мире не было для него ничего более важного и в то же время естественного, чем в совершенно любой ситуации первым делом спрашивать о его состоянии и мнении. Наверное, волнение читалось в его глазах слишком явно, потому что Эдмунд покачал головой, когда перехватил его взгляд. Движение получилось странное, неоконченное, дёрганое — всё из-за слишком крепко сцепленных челюстей. Почему-то нарнийский король выглядел почти вибрирующим от непонятного напряжения, что появилось в его теле в тот момент, когда он увидел Великого Льва. Каспиан отчётливого чувствовал всё это как собственные ощущения. Не мог погасить в себе это безусловное беспокойство, которое глодало его внутренности от одной мысли о том, что Эдмунду было не по себе перед Великим Львом. На самом деле он выглядел даже немного гневным. Не замечая вопросительного взгляда Каспиана, нарнийский король вскинул голову выше, будто это могло помочь ему стать выше Аслана. — Почему? Почему ты ждал всё это время? — звенящей праведной яростью раздавался его голос, отскакивая от освобождённого мрамора. — Я был всё это время один, все эти годы, все эти проклятые столетия… Ты не являлся мне ни разу, и теперь просто… Приходишь и говоришь, что так и должно было быть? — Его тон дрожал и шатался так, будто он был на грани слёз. — А у меня всё это время был только один вопрос: за что? Тяжесть его слов оседала в прохладном воздухе, а Каспиан ничего не мог поделать с тем, насколько сильно ему хотелось вырвать сердце из собственной груди, чтобы поделиться им с Эдмундом, который вытерпел столько за свою жизнь. Но Каспиан мог только крепче сжать его руку в своей и надеяться, что его не оттолкнут. На самом деле с появлением Льва они немного отступили друг от друга, и это могло быть плохим знаком, если только не… Эдмунд в ответ так же уверенно сжал свои пальцы. Не слишком сильно, не до боли, а именно так, чтобы чувствовать друг друга, даже не оглядываясь. В мире невозможно было найти ничего совершеннее. — Всему свой срок, друг мой, — величественно заполнил всё помещение голос Аслана так, что Каспиану показалось, что он звучал на самом деле внутри его собственного черепа. — Я был скован временем так же, как и ты. К тебе должен был прийти он, лишь он мог бы пробиться через стены, что ты выстроил. Великий Лев обратил свой взор на Каспиана, и он ощутил, как хватка Эдмунда на его руке расслабилась со вздохом, но не исчезла. Аслан бросил короткий, но тем не менее по-прежнему степенный взгляд на их переплетённые пальцы, а потом вновь обратил его на Каспиана, будто ожидал от него чего-то. По молчанию Каспиан понял, что Эдмунд не хочет говорить. Ему нужно было время. И тогда пришлось брать инициативу на себя. — И что теперь? — спросил он немного севшим от волнения голосом. — Этот день пришёл. Окончено тысячелетие неподвижного молчания и холода. Теперь Нарния снова будет жить. Произнеся эти слова, Лев развернулся в сторону замерших на тронах фигур. Лёд продолжал таять и отступать всё это время, но под его могучими лапами он расступался ещё быстрее, так, что с тихим шипением и паром исчезал перед ним за секунду до того, как Аслан делал шаг. Подойдя ближе к одной из царственных особ, Великий Лев глубоко вдохнул и склонился ближе, а потом… — Лу! — донёсся задушенный оклик Эдмунда сбоку, и он отпустил руку Каспиана так же быстро, как оказался возле девушки, которая делала свой первый вдох за тысячу лет. Каспиан не смел двигаться с места, и лишь со стороны, в неком оцепенении он смотрел на то, как открываются и моргают глаза одной из королев Золотого Века Нарнии. — Что… Что случилось? — непонимающе задрожали её ресницы, а в следующую секунду она уже громко охнула от того, с какой силой Эдмунд рухнул на неё с объятьями. — О Аслан, Эд, почему ты такой холодный?! Ты в порядке? А Эдмунд не мог ей ответить — потому что по его щекам стекали слёзы, так похожие на капель, начавшуюся в тронном зале, потому что зубья сосулек на потолке таяли с ошеломляющей скоростью. Каспиан мог только оглядываться по сторонам и с изумлением видеть и начинать осознавать то, каким это помещение должно было быть по задумке. Светлым и просторным, а не холодным, одиноким и мрачным. Ещё более прекрасным, чем он его привык видеть. — Эй! А ты кто такой? Каспиан не успел среагировать хоть как-то, слишком заворожённый видом того, как Эдмунд склонился к королеве Люси, а та гладила его по дрожащим плечам, и они тихо-тихо говорили о чём-то, почти сталкиваясь лбами. За всем этим тельмарский принц совсем упустил из вида то, что на самом деле они были здесь не одни. А между тем прямо сейчас Каспиан оказался под прицелом взгляда того, кто, очевидно, должен был быть королём Питером, пока Аслан рядом возвращал жизнь в королеву Сьюзен. И Питер смотрел — непонимающе, подозревающе, обвинительно — прямо на Каспиана. Немного оробев от реальности всех этих людей, о которых он прежде знал лишь из старых, пожелтевших от времени книг, Каспиан чуть не потерял дар речи. Многого ему стоило моргнуть изумлённо распахнутыми глазами, вдохнуть влажный, постепенно теплеющий, но всё ещё весьма свежий воздух, и вспомнить даже собственное имя. — Я Каспиан Десятый, кронпринц Тельмара, — ответил он, но Питер едва ли сменил недоверчивое выражение своего лица. Скорее оно стало ещё хуже. — Кронпринц чего? Ох. Осознание накрыло Каспиана только после этого вопроса, хотя он должен был понять всё раньше. Разумеется, после тысячелетнего сна, так похожего на смерть, никто здесь не знал о Тельмаре. Никто, кроме… — Он не опасен, Питер. Каспиан помог мне спасти Нарнию, и он находится здесь под моей полной защитой. Не трогай его. По мрамору шаги Эдмунда, ритм которых Каспиан различал уже не глядя, были звучнее, чем по льду, и все обернулись на него и Люси, когда они подошли ближе. Младшая королева выглядела задумчивой — и если Эдмунд только что рассказал ей всю историю, то да, здесь было, о чём задуматься, — но при взгляде на Каспиана всё её лицо посветлело, и она улыбнулась ему так тепло и даже добродушно-хитро, словно они были старыми и очень хорошими знакомыми. Это даже смутило. Самую малость. Что смутило намного больше, так это то, как близко Эдмунд подошёл к Каспиану, наградив его своей личной улыбкой и потом встав перед ним так, словно он фактически хотел огородить его от своих сестёр и брата. Защитить его от них. Это было… неловко. Но слыша то, как продолжал оттаивать и пробуждаться Кэр-Параваль, живо представляя, как быстро этот зал наполнится другими пришедшими в себя нарнийцами, которые точно так же ничего не понимали бы — как подобные события постепенно захватят всю страну — при одной только мысли об этом Каспиан чувствовал затопляющую благодарность по отношению к Эдмунду, который единственный мог объяснить всем здесь, что Каспиан в самом деле не был врагом. Странно было думать, что он пришёл сюда за убежищем от слуг Мираза, просто убегая в мёртвый заколдованный лес от своей смерти, а в итоге помог вернуть к жизни всю древнюю Нарнию. А ещё… Каспиан с интересом наблюдал за тем, как Эдмунд пересказывал Питеру, Сьюзен и Люси всё то, что они пропустили, пока в достаточно общих чертах. Он смотрел, как на каком-то этапе, когда тот рассказывал о бесконечно тянущихся для него веках одиночества и холода от собственных ненавидимых способностей, все трое, даже не сговариваясь, столпились вокруг и просто обняли брата за напряжённые плечи, которые тут же немного расслабились. Они выглядели такой крепкой семьёй, такой сочувствующей и близкой друг другу, что Каспиан мог лишь удивляться со стороны, потому что в по-иному холодном тельмарском замке принц никогда не видел настолько хороших взаимоотношений. Даже наглядная демонстрация магических сил Справедливого короля не заставила никого из них отшатнуться прочь. Только Питер немного нахмурился, глядя на исчезающие в воздухе снежинки, а Сьюзен сопереживающе вскинула брови и поджала губы, словно сдерживалась от того, чтобы как-то иначе выразить свою поддержку. А ещё… чем ближе Эдмунд приближался к концу своего пересказа, тем ближе он оказывался к Каспиану. До тех пор, пока в один момент к нему он не оказался ближе, чем к любому из своих родных, и в конце концов тельмарин почувствовал прикосновение к своему запястью, на что просто не мог не ответить. Рука Эдмунда всё ещё была немного прохладнее, чем полагалось обычному человеку, но Эдмунд и не был обычным человеком, поэтому стоило полагать, что для него нынешняя температура являлась более чем нормой. По крайней мере, больше не создавалось впечатления, что он вырезан из обжигающего льда. Питер и Сьюзен смотрели на них переплетённые внизу пальцы как на самое ошеломляющее и невозможное из всего, о чём им только что рассказал Эдмунд. И только Люси продолжала выглядеть непробиваемо довольной и понимающей. Судя по всему, она легче всего переживала потрясения, и Каспиан не мог не улыбаться ей в ответ, когда они ненадолго пересекались взглядами. — …То есть ты хочешь сказать, что знаешь его считанные дни? — пронёсся вопрос Питера среди потока рассказа Эдмунда. — И ему уже нужна наша помощь на территории другого государства? Тот не успел даже раскрыть рта, как слово взяла себе Великодушная королева, слегка шлёпнув старшего брата по плечу. Её голос звучал так, что сложно было понять, иронизирует она или говорит серьёзно. — Питер, прекрати, это же так романтично! Дай ему шанс, — кивнула Сьюзен в сторону Каспиана. — Но… — начал снова Верховный. Сьюзен не дала ему возможности возразить. Склонившись к уху Питера, она шепнула — тише, чем говорила до этого, но всё же достаточно громко, чтобы Каспиан расслышал каждое слово: — Его Высочество Каспиан сейчас в сердце чужой страны, в полном одиночестве, а Кэр-Параваль всё ещё полон наших слуг и стражи, которая появится с минуты на минуту, если верить Эду. Ты правда веришь, что в таком положении он стал бы пытаться хоть в чём-то нас обманывать? Сила не на его стороне, это просто глупо. Судя по тонкому и уверенному взгляду, который после этого она послала прямо в глаза Каспиану, Сьюзен сказала всё это так громко намеренно, чтобы он тоже понял, в каком положении находится. Не то чтобы он сомневался или правда пытался соврать здесь хоть кому-то. Однако под настолько подавляющим и даже немного пугающим стальным взглядом он поёжился и нерешительно придвинулся чуть ближе к Эдмунду. В самый драматичный момент, пока Питер размышлял над весом аргументов Сьюзен, сквозь тяжёлые двери тронного зала вломилась растерянная, однако полностью готовая к любой атаке стража. Фавны с луками, гномы с топорами и животные, вооружённые собственными клыками и когтями, выглядели и правда устрашающе, а их собранность в такой ситуации поражала. Каспиан с неожиданно сильной радостью увидел среди всех них ту кентаврийку, которую запомнил из оружейной. Сына с ней сейчас не было, но перепутать он её ни с кем не мог бы. На какое-то время помещение наполнилось шумом, криками и бряцаньем металла пополам с попытками объяснений. Хаоса было слишком много, и Каспиан в какой-то момент запутался и отвлёкся, оттеснённый в сторону от основного действия. Тогда он и увидел Его снова. В углу, не замеченный, по всей видимости, более никем, стоял Великий Лев. Среди разговора королей и королев он как-то затерялся, исчез из общего поля зрения, как по мановению руки, и только сейчас Каспиан понял, насколько это было странно. Кажется, он начинал уже привыкать к такого рода магическим странностям. А Аслан тем временем важно кивнул персонально Каспиану, безошибочно глядя ему в глаза. Теплота одобрения окатила его волной, и Каспиан почувствовал себя благословлённым. Принятым. Правильным. Будто всё, что до этого происходило в его жизни и должно было привести его к этому моменту. Золотистый взгляд Аслана обещал, что ещё большее ждёт его впереди. Он обещал спасение и жизнь и Нарнии, и Тельмару. Он обещал крепкую дружбу и пышное процветание их землям. Разумеется, если Каспиан приложит к этому силы и не растеряет то, что уже приобрёл. Оглянувшись на отстаивающего их правду Эдмунда, невыносимо прекрасного и сияющего в своей стихии нарнийского правителя в окружении верных подданных, Каспиан понял, что и правда сделает для этого будущего всё. А когда он снова повернулся к месту, где до того был Великий Лев, чтобы выразить ему свою бесконечную благодарность, Каспиан увидел на его месте только… Знакомое золотое сияние. Которое приветливо подмигнуло ему, больше не пытаясь прятаться на краю поля зрения, как делало это раньше, и отправилось куда-то прочь — очевидно, следить, чтобы его любимые земли хорошо восстановились после Самой Долгой Зимы и снова стали той великолепной страной, которую хранили до этих пор лишь старые пыльные манускрипты. В момент, когда на границах растаяли последние сугробы и пришёл в себя последний прежде замороженный нарниец, - закончился Белый Лес и вновь началась Нарния.