Коснуться звезды

И прорвались твои рыданья,

и я увидел в первый раз

незащищенное страданье

твоих невыдержавших глаз.

Вару. Все закончилось. Эти глупые, ненужные, тревожащие всех-всех школьников-придурков вокруг экзамены закончились, время перешагнуло календарную отметку в десятое июня, и школа официально — ведь все уже получили свои аттестаты с баллами в них — оставила каждого в покое. Пришло время трехмесячного отпуска для каждого, кто пережил этот год, и я был рад, что был в числе этих везунчиков, что могли спокойно отдохнуть без пересдач или мороки с неудачным списыванием. ОГЭ, как по мне, было полной глупостью. Целый год нещадной промывки мозгов бедным детям с угрозами о неаттестации, а результат смешон — те, кто не парился и купил ответы, были наравне с теми, кто усердно учился. Несправедливость мира иногда поражала, но не настолько, чтобы я не смог бы к этому привыкнуть. Я, к слову, не относился ни к первой, ни ко второй группе, ведь решил и не париться, и деньги поберечь, написав все без покупных ответов. И даже я сдал все на проходные баллы, ну не причина ли для дикого хохота? Хорошо, если информатика симпатизировала мне, — ну да, привлекала меня эта алгоритмичная дурость — то тройки по остальным трем предметам были огромной для меня удачей. Даже смешно, ведь кого-то из нашего класса отправили на пересдачу, хотя я знал, что тот исправно готовился. Какой бедолага. Хотелось поделиться с кем-то этим наблюдением о жестокости реального мира, но, перебирая в голове варианты, я отбрасывал один за другим, оставаясь ни с чем: Феликс раздражает, Пик не поймет, Зонт… — почему в списке людей, с которыми я разговариваю, вообще оказался Зонт? — в пролете, Витя… Никакого Вити. Во время того, как школа пыталась выжать из меня последние силы пару-тройку недель назад, я все еще думал об этом несносном рыжике, но как только все экзамены были сданы, а в мое лицо уже дул свежий летний ветерок, Витя совсем вылетел у меня из головы. Это случилось так правильно и незаметно, что я даже удивился, когда спустя время увидел, как он написал мне что-то, а я пялил в экран пару секунд и размышлял о том, как я вообще его забыл. Разве не я так страдал от того, что влюблен в него и теперь никогда-никогда не забуду его кристально-голубые глаза? Какой же херью я маялся. Интересно, а это правда была влюбленность или я снова напридумывал себе проблем? Фу, отвратительно. Я так и не ответил рыжику на его сообщения, потому что мне было банально лень печатать что-то в ответ, — это ощущалось бессмысленно, долго и неинтересно — поэтому Витя решил, что теперь его цель — раздражать меня телефонными звонками. Плевать, я просто отключил мобильник. Все равно мне кроме этого дурака мог позвонить только мой король, который по какой-то совершенно мне неясной причине носился с Блонди с утра до ночи. Влюбился, наверное, а она ухаживания не принимает — иначе бы не возвращался каждую ночь разбитым таким, а по утрам снова к ней топал. Бедняжка. А мне казалось, что это она к нему липнет с глазками-сердечками. Хотя, наверное, то, что Пик вечно не дома, означает больший шанс на то, что он мне позвонит, но мне как-то без разницы. Надо будет — сам найдет. Ха, если, конечно, весь город оббегает и у каждого встречного о парне с зелеными волосами поспрашивает. Дома-то меня почти не бывает! Отличное настроение, преследующее меня с конца мая, со временем только росло в геометрической прогрессии — к середине июня мне стало так хорошо и свободно от избавления от этих оков уныния и безнадеги, что сейчас я не мог сидеть в квартире, ведь мне было в ней слишком скучно и тесно. Было весело и до неправильного радостно, прямо как в далеком и счастливом ноябре, отчего становится еще лучше на душе, ведь чувство, что я главный в этом мире, стало так привычно, как и великолепно. Моя голова фонтанировала идеями, мыслями, желаниями и словами, которые я больше не контролировал и говорил все, что вздумается; жужжащий мозг не давал мне связно думать, но это малая жертва, потому что сейчас так весело и плевать на все, — абсолютно — что пусть хоть я совсем думать разучусь, но такой безграничный интерес ко всему вокруг чувствовать буду. Я вновь ощущал себя таким неудержимым, настолько переполненным энергией, что подорвался с кресла, в котором сидел последние полчаса, и наблюдал за мельтешащим перед моими глазами Феликсом, играясь с шуршащим фантиком в руке и слишком активно качая ногой из стороны в сторону, вызывая у червового редкие вопросительные взгляды в мою сторону, которые я успешно игнорировал. Я выкинул фантик куда-то на пол, проходя вдоль стены по коридору, схватил пару леденцов со стола, заглянув на кухню, и чуть не столкнулся лбами с Ромео, внезапно завернувшим туда же. — Чего ты такой веселый? — подозрительно прищурившись, спросил он у меня. Я развернул одну конфету и успешно закинул ее в свой рот, ухмыляясь и проходя мимо червового. Он мне даже не приятель. И задает глупые вопросы. Почему я должен тратить время на него? Причин сознание мне не подбросило, поэтому я посчитал, что все в порядке, а презрительный взгляд, брошенный в спину, лишь небольшое и совсем не обоснованное неудобство. Когда я стоял, уже открывая входную дверь, до меня донесся голос Феликса: — Ты куда? Я остановился на секунду, решил, что этот червовый не такой плохой, и ответил весьма честно и емко: — Вперед. До того, как Феликс смог бы открыть рот и продолжить, я вышел из дома, выскользнул из подъезда, а после почти побежал в сторону, которую выбрал наугад. Хотелось приключения, хотелось чего-то нового, хотелось совершить глупость, о которой я никогда-никогда не пожалею, потому что я никогда ни о чем и не жалел. По крайней мере, я не вспомню об этом сейчас. Мне все равно. Я шел, избегая мест, откуда ходит общественный транспорт, чтобы ненароком не повторить свое осеннее приключение, улыбался и разглядывал вывески на домах, с каждым пройденным, по ощущениям, километром понимая, что я тихо-мирно покидаю адекватный район и перехожу на сторону отбитых жителей этого города. Что ж, удачно я выбрал маршрут. Хотя, плевать. Все равно мне нужно было когда-нибудь посетить эту часть города, ведь один из самых близких колледжей, куда я подал заявку на вступление, находился здесь. Я был бы рад, если меня приняли бы именно в эту шарагу. Деньги в моем кармане почти ощутимо тянули меня к асфальту. Девять косарей, случайно накопленные мною за прошлые месяцы, кричали «потрать нас!», а я не мог не послушаться их, поэтому искал что-то достаточно необычное для этого. Покупать еду было бы слишком очевидным, одежда у меня еще была, а о новой я и не задумывался, какие-то мелочи меня не устраивали. Я шел и шел, размышляя о том, сколько сейчас времени, пытаясь определить это по солнцу, но точного ответа я узнать не смог бы. Наверное, сейчас около шести вечера, учитывая, что у меня хрустнула шея, когда я запрокинул голову так, чтобы посмотреть на солнце. Я, конечно, мог бы спросить у людей, но в этом районе были какие-то пустоватые улицы, — или все люди на работе — поэтому не находилось такого человека, что приглянулся бы мне. Хотя я мог посмотреть в телефоне, лежащем в кармане, но это было бы слишком скучным. И мне пришлось бы включать его. Отстой. Пока я осматривался по сторонам, понял, что это место нравится мне: серые, потрепанные и местами треснутые дома, но вырвиглазно яркие вывески повсюду; отсутствие какой-либо зелени вдоль тротуаров, но куча высоченных деревьев, если забрести в любой двор. Очень контрастно и от этого забавно, заставляет продолжать ходить и разглядывать все вокруг. Машины, машины, машины, — и не одной красивой, новой или до ужаса дорогой — редкие игровые площадки, явно построенные десятилетия назад, бабушки на скамейках у подъездов с семечками в руках и стаей кормящихся голубей рядом, дворовые коты и чумазые дети, строящие около разваливающегося гаража какой-то домик из веток, картона и грязи… Ну, учитывая, что наша квартира находится на стыке двух районов, этот, по словам каждого, «неблагополучный» не так уж и сильно отличается от нашего. По крайней мере, флора и фауна в них одна и та же. Правда, магазины отличаются. Тут продуктовые встречаются чаще, но кроме них повсюду мелькают дешевые закусочные, глупые магазинчики типа «тысяча и одна мелочь», и, что показалось мне ужасно странным, салоны красоты, спа и тату-салоны. От рябящих названий и зазывающих вывесок у меня уже начинал дергаться глаз. Тату- и пирсинг-салоны встречались мне до того часто, что к шестому я был готов зайти внутрь и потребовать персонал объясниться, но после подумал и решил, что это не провокация со стороны, а знак судьбы, данный мне свыше, поэтому, когда мне чуть ли не в лицо ткнули вывеской седьмого салона, я, не размышляя, зашел внутрь. Я понятия не имел, чего я вообще хотел — никогда бы не подумал, что вообще окажусь в такой ситуации, но я быстро выкинул это из головы, когда на меня с интересом посмотрел до неприличного молодой парень за стойкой. Мне хватило быстрой секунды, чтобы глянуть на него, и у меня что-то перещелкнуло, а в сознании всплыло яркое, но весьма неожиданное: «ахренеть он красивый». Еще через секунду я испугался этих мыслей и потряс головой, выкидывая их, ведь обычный парень, выглядящий лет на семнадцать, с темными волосами по плечи, татуировками на предплечьях и пирсингом в брови, губе и ушах, не мог быть красивым. Даже в такой обтягивающей футболке. Даже с такими яркими зелеными глазами, смотрящими прямо на меня. Даже с— — Несовершеннолетних обслуживать запрещено, — сказал он, и я еще на секунду потерялся. У него и голос классный. Да о чем я вообще думаю?! — Значит меня можно, — соврал я. Парень, у которого на черном бейджике белыми буквами было написано «Марк», оценивающе оглядел меня сверху вниз и по его лицу было ясно, что он мне не поверил. — Паспорт, — потребовал он. — С собой нет, — пожал плечами я, глядя парню прямо в глаза, изо всех сил стараясь не отвлекаться на что-нибудь еще. — Я не поверю на слово, что тебе восемнадцать, — вздохнул он, когда я стоял на месте, не двигаясь. — Потом придут твои родители и устроят скандал, мне не нужна лишняя морока. Я метался между тем, чтобы сказать, что у меня нет родителей и желанием просто сбежать отсюда, потому что не понимал, почему я так реагирую на обычного парня. — У меня нет паспорта с собой, — повторил я, похлопывая по карманам, случайно вспоминая о пачке невыкуренных сигарет — Но есть вот это, — я достал пачку из кармана. — Кажется, сигареты не продают без паспорта, — подытожил я. Марк скептически смотрел на меня несколько долгих секунд. — Ты мог купить их и без паспорта. Я сдался, потому что других аргументов у меня больше не было: — И че мне теперь делать? Домой тащиться? Знаешь, может я тебе пару тысяч просто так дам? — Взятка? — посмеялся он, и я, который думал, что больше не отвлекаюсь на его чересчур привлекательное… все, снова проиграл эту битву. — Называй как хочешь, только сделай мне вот эту штучку, — я указал на его бровь. — Мне нравится, как оно выглядит. Парень прищурился, слегка улыбнулся, а после вздохнул и явно сдался, кивнув мне в сторону какой-то немного обшарпанной арки. Я, не думая, прошел и оказался в светлой комнате с креслом, странной кушеткой и столиком с кучей разных неясных мне вещиц. Рассматривая их, я не заметил, как за мной выросла фигура парня, но почувствовал, как он положил ладонь на мое плечо. — Садись, — сказал он, указывая на кресло и одновремннно надевая черные перчатки, какие обычно бывают в больницах. — Тебе только прокол брови? Я потупился, не сразу сообразив, что от меня требуется, но в следующее мгновение послушно сел, и попытался вспомнить, как коммуницировать с людьми. — Нет. Тоесть да, но я не знаю. В смысле, мне нужна такая штука, как у тебя в брови и еще что-нибудь, но я не знаю что, — наконец закончил я и почувствовал себя глупейшим идиотом, поэтому попытался спасти ситуацию, помахав перед собой руками. — И тату, да, точно, татушка на спине! Два прокола и тату. — Прокол брови, тату на спине, неизвестный прокол и ты мне еще две тысячи сверху накинешь? — спустя, наверное, минуту молчания подытожил парень. — Я с тебя семь тысяч за такое комбо возьму, не меньше. — Хорошо, — кивнул я, достав из кармана немного помятые купюры, показывая, что деньги у меня и правда есть. Парень приподнял уголки губ в улыбке и наконец подошел ко мне, наклоняясь прямо перед лицом. Я почти физически ощущал, как нервничал в этот момент, хотя адекватной причины для этого найти не мог, пока Марк все стоял и стоял передо мной, чего-то ожидая. — Так какой второй пирсинг? — спросил он, рассматривая мое лицо. — Какой хочешь, — ответил я моментально, заставляя парня развеселиться. — Хорошо, — сказал он, протягивая ладонь к моему лицу и снимая с меня очки. Марк положил их на стол, что-то готовил, вертел в руках и звенел каким-то металлом, пока я увлеченно пялил в стену, чувствуя себя совсем уж голым и беззащитным без очков на переносице. Темные стены, два окна с растениями на подоконнике, несколько постеров с неясными мне словами, небольшой диванчик в самом углу этой совсем уж маленькой комнаты. Вообще, заметил, что этот салон реально крохотный, да и человек тут всего один. Что-то наталкивает меня на мысль, что так быть не должно — особенно, когда меня так просто пропустили без паспорта, я не подписывал никакие бумажки и на слова «какой хочешь» легко ответили согласием. Ладно, плевать, если я не заболею каким-нибудь ВИЧ, меня больше не волнует ничего. Я же не заболею? Из размышлений меня вырвал парень с каким-то орудием пыток, чем-то похожим на ножницы, в руках. Я перевел все свое внимание на Марка, пока он объяснял мне, что мне можно, а что нельзя будет делать с пирсингом, как его заживлять и что он вообще из себя представляет. Говорил он довольно кратко и по делу, но не звучал как робот, читающий инструкцию, а в конце своего монолога и вовсе выдал, касаясь тыльной стороной ладони моего лба: — Ты горячий весь. Ладно тебе, не волнуйся так, это не больно. Глянь на меня, я кучу раз пирсинг делал. Я сглотнул, кивнул и закрыл глаза, решая не спорить с ним.

꩜꩜꩜

Опуская все нудные подробности о том, что боли, когда Марк прокалывал мне бровь, я и правда не почувствовал; второй прокол мне дался гораздо больнее, потому что парень решил из всех мест на моем теле продырявить ушной хрящ и сейчас он пульсировал тупой болью; тату на спине стало моим самым ужасным, но в то же время невероятным за весь прошедший год в реальности выбором, в тату-салоне не было чего-то веселого. Когда я отдал парню его заслуженные семь с хвостиком тысяч прямо в руки и вышел на улицу, я ощутил болезненное опустошение где-то внутри себя. Так глубоко, что до меня лишь доходила рябь чего-то ужасного, а само чувство блокировалось, не давая мне прочувствовать что-то, что ощущалось как затишье перед бурей. Мне было все равно на пирсинг, ведь это было моим импульсивным желанием ради которого я отдал лишние деньги, думая, что хочу этого сейчас и только сейчас, а не в каком-то эфемерном будущем, но тату… Самое тупое, худшее, но жгучее виной тату. Обычная черная звезда — безо всяких выпендрежек с закручиваниями и точечками рядом, как предлагал Марк где-то между рассказом о том, почему этот тату-салон был таким маленьким. Обычная, ничем не выделяющаяся, черная звезда между моих лопаток. Когда мне что-то ударило в голову и я за долю секунды решил, что набью именно звезду, я думал, что тем самым отдал дань уважения, частичку скорби и знак памяти Руне, которая изредка, но являлась в моих снах, что-то шепча мне на ухо или поглаживая волосы. Иногда я думал, что это галлюцинации, потом стал думать, что осознанные сны, но в последнее время все чаще стал склоняться к тому, что это не сны вовсе, а какое-то странное измерение, типа карточного мира, в котором я случайно оказываюсь. Однако сильно я над этим голову не ломал, потому что сойти с ума, приходя к новым теориям, мне не хотелось. Символ черной звезды, кстати, в моей жизни был связан не только с Руной, но и с болтливым рыжиком с ледяными глазами. Этот экспонат, — по другому придурка вряд ли окрестишь без лишних ругательств, — умудрился подарить мне кулон своего бывшего лучшего друга, избавляя себя от этой черной звездной метки и передавая ее мне, прямо как одна зеленоволосая девчонка когда-то. Странные они оба. Что Витя, что Руна появились в моей жизни совершенно неожиданно, принесли столько спокойствия и приятной радости, а потом оставили меня в одиночестве, совершенно опустошенного. Два урагана, сметающие на своем пути все, что чем-то не угодит им — рядом с ними весело, без них на душе пусто. Оба были инициаторами общения, были близки мне, носили символику черной звезды — одна на одежде, другой в виде украшения — и оба оставили меня так неожиданно и резко. Я шел вглубь неизведанного мне района, замечая, что чем дольше я размышляю, тем темнее становится не только в сердце, но и вокруг. Не думал я, что летом сумерки наступают так рано. А как же белые ночи, когда подростки гуляют до утра и не спотыкаются о свои же ноги? Или это только в столице, а мне: «держи, Вару, и перебивайся тем, что тебе дали — вечер в полвосьмого и весенний холод летом» Супер, просто фантастка! Даже климат наряду с часовым поясом против меня. Домой не хотелось — меня гложило ощущение того, что я не испытал достаточного количества эмоций, не потратил достаточно энергии, не развлекся так, чтобы расслабиться. Я просто не мог сделать этого, потому что мне хотелось чего-то еще. Чего, правда, неясно. Точно не косых взглядов, этого мне вполне хватало, учитывая мою чуть припухшую бровь. Наверное, выглядит так, будто я получил по ней пару раз. По ощущениям, по крайней мере, кажется так. Мой бегающий взгляд зацепился за небольшой продуктовый и, если честно, лучше бы я вообще не видел магазины в поле своего зрения. Розничная сеть, типа всеми известного «магнита» или «пятерочки», яркая голубая вывеска, привлекающая внимание в темноте. Идея пришла сама собой, и понравилась мне настолько, что отказаться я не мог — да я и, честно говоря, не думал, лишь делал. Зашел в магазин, чуть не ослеп из-за яркости лампочек на потолке, прошмыгнул мимо кассира за прилавком, попытался скрыться в толпе (что, я думаю, у меня вышло без проблем), поплутал между полок и рядов с кучей ненужного мне хлама и, наконец, оказался возле стойки с алкоголем. Не то, что бы мне действительно хотелось пить его или что-то в этом роде, но это было интересно. Мне хотелось узнать каково это. Во мне бурлил яркий интерес, смешанный с весельем, поэтому я схватил первую попавшуюся полулитровую бутылку, мельком прочитав слова о каком-то там вине и довольно шустро покинул здание. Я быстрым шагом, чуть ли не бегом, пересек несколько улиц, чтобы сбавить адреналин из-за тревоги о преследовании, но когда спустя пять минут меня не пытались скрутить охранники, я в голос расхохотался, заставляя нескольких прохожих обернуться ко мне с осуждающими или непонимающими взглядами. Хотелось крикнуть им что-то злое, но веселье было выше, чем желание перепалки, а мысль о том, что глупые продавцы даже не заметили как подросток вынес у них вино заставляла чувствовать себя прекрасно. Я был определенно доволен собой. Повозившись с крышкой от бутылки, которая еле открутилась (что странно, в одной из новогодних реклам я видел, что бутылки затыкают пробкой, а не жестянкой), я чуть принюхался, покачал ладонью, крепко держащую горлышко бутылки, а потом вздохнул и отпил немного. Это был странный вкус. Не сладкий, не кислый, но определенно имеющий какие-то нотки газировки и чего-то еще, щиплющего сначала язык, потом горло, и греющий все мое тело до желудка. Я посидел, распробовав, а после глотнул вина еще и еще раз, все больше чувствуя себя расслабленным, но одновременно с чем еще хуже мыслящим. Мне было приятно весело, и это ощущалось чем-то хорошим, чтобы прекратить. Я ходил по улицам, время от времени отпивая еще алкоголя, продолжая свое двойное веселье — из-за опьянения и моего чересчур странного настроения. Ощущение, что я летаю под облаками, никуда не делось, а наоборот, только усилилось (вместе с жаждой делать импульсивные поступки), поэтому в течение следующего часа, я попытал удачу вновь и стащил из другого магазина еще бутылку вина. На этот раз, правда, пришлось немного побегать, что было чуть сложным из-за моей кружащейся головы, но это было забавно. Мне было клево. Опустошив уже полторы бутылки, желая все же добить этот литр, я осел на поребрик в каком-то дворе. Вокруг было так темно, что я не видел очертания построек, если на них не светил фонарь — а чаще всего не светил, лампочки были разбиты хулиганами с рогатками в руках — а я шатался так, что мог упасть даже если бы различал хоть что-то, кроме ровного асфальта. Мне хотелось смеяться, а в душе бурлило веселье, но голова начинала болеть и будто бы сдавливать саму себя, заставляя меня хихикать с глупости всего этого. Я достал из кармана смартфон и включил его, долго ожидая экран полной загрузки. Заряда оставалось семь процентов, но я на многое и не рассчитывал. Мне нужно было только написать. Одно сообщение. Все. Ничего больше, просто уведомить, а потом можно и разбивать телефон к чертовой матери. Внезапно мне захотелось разрушить все это. Все хорошее, связывающее меня с черной звездой. С татуировкой, которую я сам себе набил. Как же я ненавидел ее, мне хотелось расцарапать спину, содрать кожу, но я не мог дотянуться до тату. Наверное поэтому и попросил сделать его там — какой-то рациональной частичкой сознания понимал, что в будущем захочу покалечить самого себя за такие тупые решения. А расчесывать татуировку нельзя. Мне это сказал тот красивый парень с зелеными-зелеными глазами, которые были похожи на Руну. Хотя нет, у парня были красивее — как какое-то мрачное болото, а у Руны были похожи на траву… Или фломастеры. Еще на яблоки. Я тряхнул головой, своим действием заставляя мир вокруг шататься еще сильнее, решая заглушить мысли еще одним глотком — одним из последних — вина. Отвратительный вкус, но оно греет. И тепло не только телу, но и душе. И в голове тепло, но не каша. А обычно все путается, лезет друг на друга, быстро меняется. Но сейчас все так медленно и плавно, тягуче. Прикольно. Я краем глаза заметил уведомления — несколько давних пропущенных от Пика и несколько десятков от Вити. Хи—хи, чел, ты серьезно беспокоился за меня? Я же такой неприятный, сложный и запутанный, зачем ты ищешь общения со мной? Ты придурок, Витя. Оставь меня в покое и живи со своей девчонкой, а меня не трогай никогда больше. Бесишь меня, идиот. Но он такой красивый, типа, его глаза красивые. И волосы мягкие. Не знаю, мне так, по крайней мере, кажется. Я не трогал. Но характер у рыжика тупой. Витя тупой. Заботился бы о себе лучше, зачем на меня время тратить? Я же не только чмо и урод полный своим поведением, я же предал тебя. А ты не знаешь. Надо рассказать. Но Витя расстроится, он же ценил меня. Хотя какой смысл от всего этого, если я не хочу больше видеть его? Не могу же я всегда держать телефон выключенным? Я криво усмехнулся с ощущения собственной ненужности, смешанной с желанием ломать и крушить, а потом начал печатать, несколько раз перепечатывая некоторые слова, приводя их в более-менее читабельный вид. Если мне казалось, что слово в принципе понятно, мне было лень писать его правильно. А еще у меня дрожали пальцы. И плыло в глазах, так что я справился на отлично, написав: «Првтет, бро. Ты крутой я клянус тебе. Оказывается ты мне нравишься как тф нравился своемц другу. я предал тебя и молчал месяцами пряи кк он прикинь? не пиши мге ладн? Просто мне ужк так похуй. мне надоело молчать понимаешь?» Я прокручивал наш с Витей чат вверх—вниз, надеясь на то, что он ответит прямо сейчас, но иконка «был в сети 6 часов назад» не сменялась на другую, сколько бы я не обновлял мессенджер. Придурок. И зачем он мне столько звонил, раз сообщение прочесть не может? Значит и не волновался вовсе. Не зря я написал ему, так хоть точку поставил. Наверняка Витя отстанет от меня после этого. Это больно ударит по нему. Я не хотел думать об этом. Не хотел приносить боль единственному, кто так искренне поддерживал меня, получая в ответ сплошной негатив и отталкивание. Но принес. Снова я подвел, разочаровал. Почему люди продолжают общаться со мной? Разве я достоин того, чтобы жить, сколько проблем я принес всем вокруг себя? Я не сделал ничего хорошего. Совершенно. Я вновь отпил алкоголь из бутылки, стараясь прогнать карусель мрачных мыслей. Сегодня я хотел, чтобы хороший день продолжался. Прочь, тупой мозг, без тебя мне сегодня будет лучше.

꩜꩜꩜

Я с трудом разлепил глаза, хватаясь за голову через секунду после этого действия. Я сжался, почувствовав, что мое тело не выдерживает яркого света, тягучего шума и моих мыслей. Мозг внутри будто трещал по швам, пока я отчаянно пытался понять где и почему здесь так серо, темно и вокруг меня столько людей. Что вообще произошло? С трудом справляясь с возвращением в реальность, я постепенно открывал глаза все шире, видел перед собой все больше и вспоминал все отчетливее. И мне совсем-совсем не нравилось, какие новые знания и открытия всплывали в моей памяти. От понимания в какой ебанный бред я вляпался, становилось тошно. Или мне хотелось блевать от количество выпитого алкоголя? Как я вообще так быстро протрезвел? А быстро ли? Сколько прошло времени? Что я вообще мог натворить? С каждым всплывшим в памяти словом, кинутым мне взрослыми мужчинами в форме, я начинал чувствовать страх, который мгновенно перекрывался ужасной злостью: «Опять беспризорный молодняк… Что уж, придется забирать его», «Парень, назови свое полное ФИО и адрес проживания», «Куда его теперь? Я записал его данные, если он правильно назвал их», «Какой ЦВСНП? Оставь его в покое. В дежурку отвезем, там как раз компания таких же сидит сейчас», «Алло, Федор, правильно? Вас беспокоит…» Я потряс головой, хватаясь за решетку, которую я мог нащупать рядом с собой, и яростно, назло всему этому, вскочил с места и пнул ногой каменную стену. В следующую секунду я пожалел об этом и схватился за за больную ногу, сгибаясь пополам, пока злобные мысли все крутились и крутились во мне. Казалось, что если во мне не останется глухой и абсолютно глупой ярости, я сдамся и тогда на смену раздражения придут настоящие эмоции — страх и глубокая, слезливая безнадега. Я не хотел этого, так что был согласен на ярость. Поверить не могу! Я в долбанном обезьяннике! Клетке для несовершеннолетних, ничего не соображающих и слишком расслабленных, чтобы боятся или дебоширить! Мне тут не место! Ну какого хуя?! Почему меня заперли именно тут? Я всего лишь уснул на улице. Я не сделал почти ничего противозаконного! И сейчас я вполне адекватный, дайте мне выйти отсюда! Почему меня закрыли в клетке с этими ненормальными. Вокруг меня одни обоссаные наркоши! Трое в углу недовольно поморщились, а одна девушка сердито засопела, приваливаясь к пыльной серой стене. Кажется, я сказал последнюю фразу вслух. Черт. Но они все выглядели реально отбитыми и мерзкими! И все казались старше меня! Блять, почему я рядом с ними! Почему?! — А ты чем отличаешься, дерганный придурок? — Я не понял, кто это сказал. Голос шел из-за спины какого-то совсем не красивого парня. Мне не хотелось смотреть на того, кто обращался ко мне. Я не желал видеть какого-то тупого амбала, решившего набить мне морду за оскорбления. Тут все идиоты! Они все ебнутые, попавшие из-за того что дебоширили, закидавшись кто наркотой, кто алкоголем! Я тоже, правда пил, но мне тут не место! Я не зависимый, я вообще впервые выпил! — Ну и че заткнулся? — было произнесено скучающе, но без акцента нетрезвости. Мудак, загораживающий другого мудака, что не умел вовремя заткнуть рта, отошел в сторону и безучастно сел на грязный холодный пол. Все остальные вовсе не обратили внимания ни на меня, ни на этого говорливого придурка. Они, кажется, наслаждались своим выдуманным мирком, все еще не отошедшие после веселого времяпровождения. Я в несколько шагов разделил расстояние между собой и мудаком, что расслаблено полулежал на скамье, скрываясь в полутьме этого изолятора, встал, смотря на него сверху вниз и наконец смог разглядеть парня, в одну секунду забирая свои слова о «тупом амбале» назад. Это был мой ровесник, наверное, с меня ростом, да и мышц у него совсем не было — чуть худоватый, растрепанный шестнадцатилетка. Волосы крашены в синий с темными, только-только начавшими отрастать корнями и с зелеными глазами. Они были яркие и красивые, как клевер. Или яблоко. Цвет, похожий на глаза Руны, но взгляд абсолютно разнящийся с ней. Парень в черной футболке с длинными рукавами устроился на скамейке, опустив одну ногу на пол, а вторую согнув в колене и подняв на деревянную поверхность, головой упираясь в расслаблено заведенные за нее руки. Он выглядел дерзко. Придурок был единственным, кроме меня, выглядящим на шестнадцать в этой камере с тупыми идиотами, однако занял всю скамью единолично. Разве его не должны были выгнать какие-нибудь почти совершеннолетние с высоким самомнением? Или им настолько хорошо, что не важно, где сидеть? — Пялишься, — посмеялся он, ехидно стреляя глазами, одновременно с чем подмигивая. Меня передернуло. Голова раскалывалась на части, а мозг все еще плыл, но мои действия вспоминались мне и заставляли жалеть—жалеть—жалеть о них. Мне не стоило писать Вите. Не надо было портить ему настроение. Я не хотел ставить точку нашего общения так душераздирающе для нас обоих. Я чувствовал душащую меня вину и моя маска ярости, закапывающая все эмоции вглубь меня, начинала спадать. — Кому ты нахуй нужен, — разозлился я. Идут нахуй все пидоры, я больше не намерен думать, что у меня есть шанс рядом с ними. Все проблемы из-за того что люди любят друг друга, в пизду парней. — Если так рассматриваешь, то может и тебе. — Закрой, блять, рот. — Не разговаривай со мной так, — мелодично пропел он. — Иначе я найду тебя и втихую сворую к себе в заложники. — Ты ебанутый? — искренне опешил я. Его слова были такими бессмысленными и неожиданными. Пустая угроза, которую кидают много о себе думающие малолетки! Что за бред? — Первую ошибку прощаю, на второй раз не потерплю, — скучающе протянул он, все также разглядывая меня. — Да иди ты нахуй! — Кем он себя возомнил? — Я неясно сказал? — все его напускное спокойствие внезапно куда-то улетучилось. — Либо закрой свой рот, из которого ничего кроме бесполезной щенячьей ярости вылетать не может, либо смени тон разговора, придурок. Я терпеть не могу высокомерных ублюдков, — холод окутывал его слова, заставляя поежиться. — Я ли высокомерный ублюдок? — со скепсисом протянул я, пряча желание ударить парня по лицу куда-то вглубь себя. Его угрозы конечно было пустыми, но все же действовали. Чушь! Это не его слова влияют на меня, это я не до конца протрезвел, да и только. — Я не высокомерен. У меня есть возможности общаться так, как я общаюсь, у тебя — нет. — Да ты нихуя обо мне не знаешь! — Ты похож на Вадю, — протянул он, а после резко встал. Я вздрогнул, не ожидая этого и напрягся — этот парень двигается слишком быстро, незаметно. Он, уловив мой испуг, лишь виновато глянул на меня, после, хищно улыбнулся и плавно обошел меня. — Ты впервые тут, ты не знаешь меня, у тебя, кажись, внутренняя гомофобия, ты неадекватный, значит либо что-то употребил, либо больной и ты чего-то до ужаса боишься, — перечислял он, загибая пальцы. Я заметил, что он чуть ниже меня ростом. — Думаешь, самый, блять, умный? Подавись хуем, я не слабак, не пидор и не больной, — яростно прошипел я, стараясь не привлекать лишнего внимания. Краем глаза глянув в сторону людей, понял, что никому все еще до нас нет дела. — А вот ты реально высокомерный, слащавый лживый ублюдок, придумывающий бред! — Воу-воу, как ты разозлился, — улыбнулся он шире, подходя ближе, заставляя отступить назад, прижимая спиной к стене без помощи рук. — Но я-то в точку попал, а? Ты не смотрел бы на меня так яростно, не будь это правдой. — Я не пидор, и я не больной, — повторил я, запоздало соображая, что у меня начинает пощипывать в горле, а дыхание сбивается. Парень лишь насмешливо смотрел прямиком в глаза, ни разу не веря моим словам. — Ты пиздишь, — продолжал я, чувствуя скорое приближения чего-то огромного, что захлынет меня, топя с головой. Может быть, это так тщательно сдерживаемые мной эмоции? — Я не больной, и я не трус, — повторял я дрожащим голосом, пока он лишь смотрел на меня в упор, не двигаясь и ничего не отвечая. Его взгляд ярко-зеленых глаз давил, буравил, заставляя меня чувствовать себя хуже. — Что ты делаешь? — спокойно спросил он, совсем не походя на того мудака, что угрожал мне несколько минут назад. — Ты не обманешь меня, пока сам в свои слова не поверишь, — парень говорил так, будто искренне заботился обо мне, давая этот глупый «совет». — Это не ложь! — упорно говорил я. — Это… — Действительно, кого я пытаюсь обвести в округ пальца? Это же самая яркая правда, светящаяся у меня на лбу. Да, я больной — это все подтвердят, если у них спросить. Да, я трус — а кто на моем месте не боялся бы? Да, я пидор — как отрицать это, когда меня привлекает одноклассник и всех парней я неосознанно делю на симпатичных и нет? — Это не ложь, — выдавил я, но это было бессмысленно. Горячие слезы уже текли по моему лицу. Это было глупо. Так жалко. Заплакать прямо перед тем, кому упорно пытался доказать свою правоту. Я опустился на корточки, обхватывая колени руками и пряча свое лицо от взгляда парня. Я такой отвратительный и бесхребетный. Я больной, трусливый пидор. Он был прав. Почему в моей жизни всегда прав кто-то, а не я? Почему я не могу быть здоровым, смелым и любить девушек? Да хоть никого не любить! Почему все… — Эй, — позвал меня парень. Я поднял взгляд, обнаружив его растерянное выражение лица. Никакого самодовольства, никакого высокомерия и ехидства. Парень менял эмоции как перчатки, словно половина их них не были его искренними чувствами, а масками, за которыми он успешно скрывался. — Да, я больной. Я тупой и ебнутый на голову придурок. Меня все ненавидят, и все, что я приношу в жизни других — проблемы, — я пытался говорить спокойно, но я задыхался, всхлипывая, и, не желая этого, начиная рыдать. — Я не знаю почему! Я не знаю почему я делаю это! Я не хотел ничего, я не хотел оказаться тут! — Ты расстроился потому что я прав или потому что ты сидишь в обезьяннике? — Я кивнул, потому что не знал ответа, но было понятно, что парень был прав в том, что он говорит. — Не переживай, я частый гость в ментовке. Как видишь, я в порядке. Правда, бывает, тусуюсь с «обоссаными наркошами», но иногда это весело. Как сейчас например. Я не слушал его, я не мог ни о чем думать. Мне было так душераздирающе плохо сейчас, что совершенно не хотелось жить. — Ну, че ты разнылся? Я не думал, что ты так легко сдашься. — Отвали нахуй, — под аккомпанемент из текущих слез, мой яростный рявк не вызывал ничего кроме жалости. Я сдался. — Это не из-за тебя. Мудак. Это я виноват во всем. Я не знаю, зачем я делал это, не знаю! Я не хотел, не хотел, не… — Я верю тебе, — просто сказал парень, незаметно для меня подойдя слишком близко, начав трепать меня по волосам. Такое простое, блять, действие. Меня захлынуло второй волной надрывного плача. — Я своими руками все рушу, я не хочу, но почему-то… Почему-то все само по себе происходит. Это словно не я! Это не хочу быть я! Столько ненужных слов и действий! — Дыхание отказывалось сотрудничать со мной, поэтому после половины фраз я делал тупые остановки, тщетно пытаясь набрать воздух в легкие. — Я ведь даже не такой проблемный, я не колюсь и уважаю старших! Но почему… почему все так? — Парень внезапно опустился на корточки передо мной и глядел прямо в глаза, сидя слишком близко ко мне, все еще трепля по волосам. Я рассыпался. — Слезы это мерзко, а я все равно. Все равно рыдаю тут как пятилетка. Почему? Я не могу остановиться. — Похуй, — легко ответил он, растягивая губы в улыбке и наклоняя свою голову чуть в бок. Был ли я настолько больным, чтобы плакаться первому встречному парню-одногодке с цветными волосами в камере, полной восемнадцатилетних наркоманов? Да. Вызывал ли этот парень неясное, на подсознательном уровне, чувство морального родства, когда так без промедлений решил позаботится о незнакомце, что только и делал, что кипел злобой? Да. Я поднял блестящие от слез глаза на него, встречая заинтересованный взгляд зеленых глаз напротив, что не выказывал отвращения или отторжения. Он безоговорочно принимал. Такое полное и ничем не сокрытое понимание могло быть связано лишь с одним — этот парень такой же, как и я. Меня осенило. Вот почему он знал, куда бить, чтобы было больнее. — Как тебя зовут? — спросил я дрожащим голосом. — Паша, — ответил он, в успокаивающем жесте поглаживая по голове. — Паша, — эхом повторил я, стараясь отпечатать этот момент в воспоминаниях. — Да, что-то типа того, — хихикнул он, прикрывая глаза с веселящейся улыбкой на лице.