Коснуться звезды

Пора бы уже понять,

Прекрати бежать —

— от себя не убежишь.

Пик. Светло-серый потолок, темная комната, утренние потемки и покачивающиеся от ветра деревья за окном. Снег, прилипший к внешнему подоконнику и лед, сросшийся со стеклом. Новое январское утро, начавшееся не по сигналу будильника. Я снова проснулся раньше, чем следовало? Я сонно моргнул, глянул на часы в углу комнаты, — действительно, до официального подъема десять минут — перевел взгляд левее — на кровать Вару — и обнаружил его там. С открытыми глазами, синяками под ними, наполовину съехавшим на пол одеялом и немигающим взглядом. Снова он не спит. Интересно, насколько раньше меня просыпается мой валет? Спит ли он вообще? Спросить бы у него, да смысла нет — не ответит. А ответил бы он, если бы считал меня кем-то близким? Наверное. Обычно люди отвечают на вопросы тех, кому они доверяют. Доверяет ли мне Вару? Нет, определенно. Попросит ли у меня помощи? Ни за что. Кто придет ему в самую сложную минуту? Не знаю, точно не я. Скорее всего, я даже не узнаю о его местоположении, ведь он не потрудиться меня уведомить о нем. Я лежал и смотрел на своего валета, размышляя обо всем, что нас связывает. Итоги получались неутешительные — если я готов делать для него все что угодно просто потому, что он мой одномастник, Вару не думает так же, как я, и, кажется, вовсе не считает меня кем-то важным для себя. Мне нужно стать близким для него. Почему я для него никто? Должен ли я помирится с ним? Но разве мы в ссоре? После чего наши отношения поломались? Раньше, до всего этого реального мира, мы не так плохо ладили. Если прогонять все события по временному отрезку, то трещина действительно приходится на тот случай с кипятком на кухне Пиковой Империи. Что там произошло такого, что обидело бы валета? Я ведь делал все, что мне и подобает делать — сохранил Вару в целости. Он был обижен на то, что я не обработал ожоги? Но ведь он сам ушел от меня быстрее, послав к черту! Я ударил его, тогда впервые ударил, я даже не хотел делать этого, но иначе мой валет разодрал бы себе лицо. Мне извиняться за то, что я не дал стянуть ему с себя скальп? Что произошло тогда на самом деле? Почему эта ситуация похерила наши взаимоотношения? Вару до сих пор обижен на меня за это, или он отдаляется из-за других вещей? Что я успел сделать не так? Я ведь сохранял ему жизнь как мог, но, естественно, у меня не всегда это выходило. Он озлобился за это? Несколько раз я сам причинял ему боль, но не из-за своей прихоти, тогда валет был просто невыносим. Я даже извинялся за это. Что, черт возьми, не так? Резкий звон будильника прервал размышления, заставляя меня нехотя его выключить. Перспектива одеваться и идти в такой холодный мороз не радовала, но вставать с кровати все равно приходилось — если этого не сделаю я, Вару не шевельнет и пальцем, чтобы попытаться подняться. Иногда мне кажется, что я слежу за пятилетним ребенком, не способным на свой ритм дня. Я подошел к кровати валета и глянул на него сверху вниз — он лежал, сжимая в руке свой черный кулон-звезду, который еще несколько месяцев назад я на нем не видел, продолжая глядеть в потолок. Не увлеченно его рассматривая, и даже не задумчиво, а абсолютно пусто. Будто у него не было ни мыслей, ни раздумий. На секунду валет напомнил мне живой труп, заставив неприятно поежиться. — Вару, — позвал я и, дождавшись, когда он обратит на меня внимание, спросил. — Все нормально? — Валет молча разглядывал меня, заставляя чувствовать себя неловко. — Что-то болит? — не выдержал я. — Нет, — после долгого молчания ответил он. — Пойдем в школу. — Я протянул перед ним руку, намереваясь помочь подняться. На самом деле я совсем не понимал, как вести себя рядом с ним. Вару выглядел болезненно. — Давай, еще одеваться. Валет полоснул меня незаинтересованным взглядом и поднялся сам, без моей помощи. Ладно, неудивительно, на что я рассчитывал? Вздохнув, я осмотрел его — белая майка, темные шорты, практически зажившие царапины на ногах, этот кулон, что-то мне до боли сильно напоминающий, очки с зелеными линзами. Обычный, нормальный вид, смотришь на Вару и так и эдак, ничего не меняется, но чувствуется от него какая-то безнадега что ли? Не понимаю, странное ощущение. Стою рядом и чувствую, будто мой валет не совсем в порядке, но если бы его сфотографировали, я не понял бы этого. — Что? — спросил он. — Ничего, — ответил я, выходя из комнаты, стряхивая с себя ком напряжения, направляясь чистить зубы. Утренние водные процедуры, расчесывание, переодевание в форму, вечное отсутствие завтрака, надевание тяжелой куртки, шнуровка неудобных ботинок — из раза в раз, изо дня в день повторяющиеся события. Я, признаться честно, уже устал от них. Каждое утро повторять одно и то же ради того, чтобы пойти в школу, вернуться домой и делать уроки — какой-то совсем не веселый замкнутый круг. Мы с валетом стояли у двери, смиренно ожидая немного опаздывающего трефового. Не знаю, что с ним произошло, но со временем, прошедшим с тех пор, как мы выбрались из карточного мира, он стал намного смелее. Даже забавно наблюдать за ним — он перестал шугаться меня, смотреть в пол при первом упоминаний и неловко отвечать, после этого часами морально отходя от разговора. Без понятия, дело ли это рук Феликса, общества вокруг или того врача… психолога, кажется, к которому он ходит, но это определенно дает свои плоды. Я то думал, что после того, как те придурки отпинали его и отрезали практически всю длину волос, подставив при этом моего валета, Зонт станет еще замкнутнее. Хорошо, что я был не прав — парень с волосами средней длинны, отрастающими бирюзовыми корнями, нейтральным, но не печальным лицом, в рубашке, а не безразмерных свитерах точно был лучшей версией себя. Наверное, в такие моменты следует говорить, что я за него рад. — Пока-пока! — восклик Феликса вывел меня из размышлений. В который раз. Я посмотрел на готового трефового ровно в тот момент, когда червовый поцеловал его в щеку и с улыбкой похлопал по голове. Озадаченно переведя взгляд с парней на Вару, я понял, что единственный не в курсе происходящего. Мой валет казался безразличным и ничуть не удивленным этому. Открывая дверь, я глянул на Зонта, казавшегося довольным и… даже радостным случившемся? Нет, здесь определенно что-то не так. Выйдя из дома, я еле переставлял ногами, двигаясь по метровым сугробам — Ах, Россия-матушка! — все думая и думая одновременно о многих вещах. Было темно и холодно, но основную часть нашего маршрута освещали желтые фонари — «основную», потому что лампочки у некоторых были выбиты, а их так и не потрудились заменить. Без возможности себя занять, и в атмосфере этого январского утра думалось еще лучше — Вару, Зонт, предстоящий день, Мила перемешались в моей голове в единое целое, очень отвлекающее меня от идущих по моим следам валетов. Краем глаза я поглядывал за ними, — в основном за зеленоволосым, что снова не надел шапку — поэтому очень удивился, когда рядом со мной внезапно вырос трефовый. Я упустил его из виду. Посмотрел назад — Вару шел за нами — достаточно далеко, чтобы казаться отдельным от нас, но недостаточно, чтобы потеряться по дороге. По лицу Зонта, я видел, что он хочет что-то мне сказать, но не желая о чем-то говорить с ним, я, не давая ему удобного момента начать, но не придумав достойных слов, чтобы заполнить тишину, все равно открыл рот, случайно выдав действительно интересующий меня вопрос: — Что между тобой и Феликсом? — А? — удивился он, но его вид быстро стал чуть напуганным и нервным. — А что между нами? — Ты строишь дурачка? — Нет, но почему ты спрашиваешь? — Потому что я должен знать, что происходит в доме, в котором я живу. — Это начинало надоедать. — Просто «да» или «нет». Вы серьезно пидоры? — Почему ты называешь нас так? — А как? — не понял я. — Это оскорбление. — Уловив мой недоуменный взгляд, Зонт объяснил: — Да, мы с Феликсом встречаемся, я гей, а он, наверное, би. Мы не пидоры. — Вару называл вас так, — пожал плечами я. — Пидоры это же парни, которые встречаются с парнями. В чем он не прав? — Это оскорбление, — повторил он. — Типа, он зол на нас за это. Хотя на самом деле, я не уверен. Кажется, я просто не нравлюсь Вару, с Феликсом они ладят, — задумчиво протянул трефовый. — Тем не менее, твой валет не осуждает нас, он перестал говорить так. Кажется, он иногда делает вид, что он осуждает, но не похоже, что он зол всерьез. — Вару ладит с Феликсом? — удивился я. — Ты прослушал все остальное? — Зонт, мне все равно кто вы и кого любите, да хоть втроем с кем-то живите. Я назвал вас пидорами потому что не знал как выразиться, почему ты так прицепился к этому слову? Мне, типа, реально все равно, я еще не интересовался как работает любовь и все такое, так что не мне это судить. — Я говорил спокойно, желая поставить точку в разговоре. Не то что бы мне не нравился трефовый, но его доскональность немного выводила из себя. Тем не менее, я не хотел его как-то задеть. Да разве я сказал что-то плохое? Мой монолог прервал глухой шум позади — я обернулся быстрее, чем мог подумать, кажется, мой мозг реагировал на все, что связано с моим валетом примерно так: одно малейшее подозрение равно моментальной реакции, если Вару находится в зоне моего доступа. Из-за меня назад посмотрел и Зонт. Мой валет лишь споткнулся и упал в снег — лицом, даже не пытаясь выставить перед собой руки — и сейчас неторопливо поднимался, даже не думая отряхнуться. Все в порядке. Я думал, что могло случиться что-то более проблемное. Мы с трефовым дождались, пока Вару окончательно поднимется, и пошли дальше. Присматривая за валетом, я снова заметил на себе изучающий взгляд Зонта и все вместе это каким-то странным образом заставило меня подумать о наших возрастах. — Какое сегодня число? — спросил я. — Двадцать пятое, — озадаченно ответил треф после нескольких секунд молчания. — А что? — В каком месяце у тебя выбран день рождения? — Тот, что написан в паспорте? Июнь. — Чисто технически Вару сейчас старше нас. Шестнадцать по паспорту исполнилось двадцать второго, — сказал я и удивился тому, что помню его условный день рождения. Интересно, он сам-то о нем не забыл? — Это круто. А у тебя когда? — В октябре, кажется. Зонт странно на меня посмотрел, но говорить ничего не стал. Я уже обрадовался тому, что на этом наш диалог закончится, но через время трефовый снова открыл рот: — Я хотел поговорить о Вару. — Ну говори. — Я думаю, у Вару депрессия, — сказал Зонт и это последнее, что я ожидал от него услышать. — С чего ты взял? — невпечатленно спросил я. Что мне делать с этой информацией? — Я изучал это. У него все признаки совпадают, даже мне это видно, а он никогда не подпускал меня близко. Да ты сам замечаешь его болезненный вид, не так ли? — И что мне с этим делать? — с легким раздражением ответил я. — Не вешай на людей какие-то термины. — Я не вешаю, а делюсь наблюдением. Ты согласен с тем, что ему нехорошо, так своди его хотя бы к психологу, если говорить не хочешь. — Зонт, — сказал я, ставя точку в разговоре. — Пик, я серьезно! — трефовый повысил голос, заставив меня остановиться. Я не знал, следует ли мне злиться или серьезнее отнестись к его словам — Зонт впервые разговаривал со мной громче, чем обычно. — Я переживаю за него, мне не нравится, что он выглядит, как зомби. — Ты ебешь мне мозги. Хватит. — Пик, — сказал он, схватив меня за предплечье. Я и забыл о том, что он не такой слабак, каким кажется. Не сильнее меня и моего валета конечно, но Феликса он точно обогнал. — Выслушай меня хоть раз. — У тебя минута, — после долгого молчания, ответил я. — Если ты поговоришь с ним, он послушает тебя. И не пытайся возразить, что это не так. Кроме тебя, он действительно никого ни во что не ставит. — Иди и прочти ему такую же лекцию, может у тебя что-то выйдет. Чего ты ко мне приклеился, трефовый? — саркастично отозвался я. У меня начинала болеть голова. — Я говорил, и он не стал меня слушать. Ты и сам прекрасно знаешь — Вару меня терпеть не может. Но даже так я попытался, а ты спускаешь все по течению, закрыв глаза на очевидные вещи. Если ты действительно хочешь помочь своему валету и защитить его, ты пойдешь и запишешь его к психологу. Хотя бы на пару сеансов. Не обманывай самого себя, подумай об этом на свежую голову, когда ты перестанешь злиться, — Зонт отстал от меня на несколько шагов, обозначая этим конец своей тирады убеждения. — Обещай подумать. — Я подумаю, — согласился я, нехотя признавая его правоту. Вару действительно выглядел болезненно, он был странным и чувствовался сломанным. Он вел себя не так, как я привык — был слишком послушным, просто ходил тенью за мной, не зная куда иначе прибиться. Меня это заботило — перед сном я думал о том, из-за чего произошла такая резкая смена его настроения из «у меня так много энергии, не знаю куда ее деть, пойду скатаюсь за город на электричке и побегаю от собак, получая порцию адреналина, риска для жизни и здоровья» в это унылое состояние подобия человека. Слова Зонта не были лишены смысла, и если его предложение сработает, и это действительно поможет Вару, я буду его должником.

꩜꩜꩜

Зайдя в класс чуть позже, чем мы делали это обычно, но раньше, чем пришел бы учитель, каждый разбрелся по своим местам. Ровно в этот момент мой список забот сузился до одного человека — моего валета. Зонт в безопасности в школе с тех пор, как два идиота-хулигана отстали от него после моей милой просьбы об этом, а прекратить следить за Вару я позволить себе не мог. Слишком он легко попадает в неприятности. Только валет сел за свою одинокую четвертую парту, как с передней, третьей, к нему повернулся одноклассник — голубоглазый рыжик, что проводит с Вару все то время, что занимает школа. Этого парня зовут Витя, и он действительно неплох. Вредных привычек у него я не нашел, склонности к насилию, внезапным приключениям и созданию проблем тоже. Он — среднестатистический подросток, что сам завел дружбу с моим валетом. Не знаю, считает ли Вару его другом в ответ, однако в его компании всегда оживает. Когда с ним все было в порядке, он казался довольным чужим присутствием, даже сейчас — являясь подобием живого — Вару едва заметно расслабляется. Кажется, моему валету нравится его компания намного больше, чем чья бы то ни было. Должен ли я испытывать зависть? Наверное. Испытываю ли? Не знаю. Было бы проблематично проводить все время в сутках рядом с Вару, не только защищая и оберегая его, но и делая счастливым. Здесь нужно выбрать одно из двух, иначе взваленные на плечи обязательства когда-нибудь обязательно раздавят. Чтобы я стал для валета другом, придется перекроить все наши взаимоотношения, потому что если все останется как сейчас — ничего не сработает. Я понимал это всегда, одновременно с этим задаваясь глупым вопросом «а почему нет?», ответа на который найти не мог. Это была такая простая, но неожиданно больная истина. Я присел за заднюю парту, встречаемый задорным приветствием Ланы. Я удивился ее присутствию. Наблюдая за Вару, я даже не подумал о ней. Как неприятно. — Привет, — кивнул в ответ я. — Ого-о, ты здороваешься словами, а не только кивком головы. Это что-то новенькое, — беззлобно протянула она, глядя на меня. — Выглядишь не очень. — Не выспался. — Я-то знаю, что значит «не выспался», так что не пытайся врать и говори как есть. — Ты не высыпаешься? — Мы говорим не обо мне, — спустя несколько секунд напряженного молчания, дипломатично заявила она. — Нет, я правда не выспался, — серьезно сказал я. Знать бы самому, что так беспокоило Лану во мне, тогда бы, может, сказал ей правильный ответ. — Спущу с рук, — сощурившись, кивнула она, быстро переключаясь на другую тему. — О, у твоего братика изменения в стиле. Милая подвеска, я тоже звезды люблю. Я глянул на Вару, что, конечно, сидел за партой и слушал рассказы рыжика. Витя, кажется, сказал что-то, что требовало подтверждения, поэтому валет кивнул, заставив меня перевести взгляд с чужого лица на этот кулон черной звезды. Да, эта штука явно что-то мне напоминала. Не сам камушек на веревке, а символ — черная звезда. Мог ли я видеть подобное в реальном мире? Вполне возможно, но осталось бы оно у меня в памяти, крепко связанное со словами «важно, надо присмотреть»? Конечно нет. Карточный мир больше подходил для этого словосочетания. Тогда я не мог заботится о Вару так, как хотел бы, да и, на самом деле, даже если мог, не стал бы. Я был слишком уставшим, пустым и бесцельным — просто слишком — в те времена, поэтому за валетом присматривали несколько, лично мной выбранных, охранника. Они не ходили следом, как телохранители у знаменитостей, нет. Парни выполняли свою работу, не попадаясь Вару на глаза, скорее всего валет даже не знал о том, что днем за ним присматривают. Ночью же, за ним следила Руна. Та девчонка, что появилась из неоткуда, но крепко сдружились с моим валетом. Настолько, что Вару предпочитал сну встречи с ней — вдвоем они вечно ошивались неясно где, но всегда возвращались целыми к рассвету. Я не любил Руну, думал, что избавлюсь от нее, если она слишком прочно войдет в жизнь моего валета, искал повод, чтобы отчитать ее, сказав больше не приближаться ни к Вару, ни к Пиковой Империи, но сейчас, размышляя об этом, не понимал самого себя. Руна была первым другом валета, первым существом, отношения с которым у него заладились, исключая из этого списка карточных клонов, и я хотел лишить его возможности находится рядом с тем, кого он выбрал сам? Это было бы совсем бесчеловечно. Лучше бы они действительно были вместе, ведь так, даже во время неприятностей, держались друг друга и выходили сухими из воды. Единственная причина по которой их отношения не стали крепче дружеских — я. Это я холодно и пугающе донес до девчонки простую и кроткую правду о себе. «Если сблизишься с Вару достаточно для того, чтобы до тебя дотянулся я, ты потеряешь его» — мои слова, сказанные ей однажды. Черт, наверное в тот момент я действительно переборщил с возлагаемой на себя ответственностью. Никто из них не заслужил преграды между ними в виде меня. Каким же я был мудаком. Почему я считал тогда иначе? Или у меня никогда не было друга, чтобы понять ценность их дружбы? Это похоже на правду. У меня не было того, с кем я мог сбежать из душного дворца и бегать по улицам, покупая одежду, воруя фрукты и отдыхая в лесу. Смотря на кулон моего валета и переворачивая мысли о себе из прошлого с отметки «достойно внимания» до «как прискорбно», я вдруг понял, почему эта черная звезда так не давала мне покоя. Это же Руна. Эта девчонка, сколько бы я ее не видел, носила разные вещи с одной и той же неизменной чертой — на всех из них была отметина в виде такой же пятиконечной черной звезды. Помнил ли об этом Вару, когда на его шее стал висеть кулон с той же символикой? Помнил ли он свою подругу до сих пор? Я никогда не спрашивал, как он относится к трагической судьбе каждого из них, ведь считал, что ему плевать. Действительно ли Вару все равно, если он, спустя столько месяцев, вдруг носит то, что всем своим естеством принадлежало Руне? — Я помню, у нашего старого одноклассника такая же была, — задумчиво протянула Лана после долгой паузы молчания. — Что? — Ну подвеска. — она посмотрела на меня как на глупого, тяжело вздохнула и перевела тему. — Ты, кстати, до какого класса остаешься? — Не думал. — признался я, отпуская размышления о карточном мире. — Можно до одиннадцатого и сразу в университет, можно уйти в этом году и в колледж. Наверное, по результатам экзамена решу. А ты? — Родители хотят, чтобы я училась до одиннадцатого. А я не хочу ни сдавать ЕГЭ, ни учится в десятом. — Так не учись, — просто решил я. — Я не могу. Родители и так не сильно благосклонны ко мне, если я не отучусь по всем канонам «умного ученика», они полностью во мне разочаруются. — Ты не преувеличиваешь? — Лана одарила меня таким взглядом, что я стушевался. — Ладно, тогда иди до одиннадцатого. — Не ладно! — громко возразила она. — Пусть разочаруются, пусть отрекутся, как от своего ребенка, плевать на эмоциональную составляющую, на моей стороне есть бабадеды, любящие меня. Я не понимал ее резкого эмоционального всплеска. Оно и ясно — у меня никогда не было проблемы в том, чтобы выйти из-под крыла чужой опеки, не было и того, чтобы меня любили — пролет по обоим фронтам разом. — Если бабушка и дед на твоей стороне, я не понимаю проблемы. — Образование не дешевое, Пик, — устало покачала она головой. — Я была бы не против жить какое-то время с бабушкой и дедушкой, я так и жила все время, но они стареют, я не хочу напрягать их ответственностью в помощи мне деньгами, когда у моих родителей есть столько, что мне хватит на какой-нибудь Гарвард с лихвой. — Я не знаю, что мне сказать, — честно признался я. — Я и не ожидала от тебя чего-то другого. Мне нормально, что ты послушал. — Лана опустила голову на парту, тяжело вздохнув. — В последнее время бабушка болеет. Я не знаю, что делать. Если с ней что-то случится, я же умру. — Как ты связана с чем-то плохим? — непонимающе спросил я. — Типа, как ты связала чью-то плохую историю с собой? Ты не единожды объединяешь «если с кем-то что-то случится» и свою смерть. — Это не «чья-то» плохая история, а трагедия моего близкого. Я не смогу жить, если с ними что-то случится, понимаешь? — она взглянула на меня с глубокой печалью, какую я никогда не видел в ее глазах. — Не понимаешь. У тебя есть близкий человек? Ты никогда не рассказывал о родителях, но если они хорошие, представь их. Я никогда не понимал концепт близости, а «близкий человек» — что-то вовсе мне неясное. Есть ли критерии для его выбора? Близкие люди Ланы это те, о которых она заботится и проводит рядом много времени. В моей жизни есть только два важных человека — Мила и Вару, остальные же для меня побочны, не стоят настоящего внимания вовсе. Но кто из этих двоих для меня близкий человек? О ком я забочусь больше, а время с кем провожу чаще, а чувствую рядом лучше? Ответы делятся пополам, я не могу выбирать между ними. Оба мне важны. Одинаково ли? Наверное, да. Одинаково ли? Не знаю, не уверен. Одинаково ли? Нет. Я проводил с Вару намного больше времени, заботился о нем столько, сколько себя знаю, я никогда не смогу поставить кого-то выше его в иерархии моего сознания. Как бы я не сближался с другими людьми, они смогут стать мне дорогими только до той степени, чтобы стоять рядом с валетом, но никак не заменить его собой. Странно ли это? Не знаю, но я не утверждал, что у меня нет проблем с излишней ответственностью. Мне ценен Вару, значит ли это, что он мой близкий человек? — Представил, — сказал я, все еще не найдя ответа на вопрос о точной близости валета для меня. — Представь, что он погиб, — устало протянула она, словно бы я думал над прошлым ответом так долго, как не думают над очевидными вещами. — Представил? — Я кивнул, а Лана продолжила. — Ну вот смог бы ты дальше жить? Я попытался вообразить смерть Вару. Думал усердно, перебирая варианты потенциальных случаев, когда его могло бы не стать, но у меня не выходило. Все, что я мог представить — отсутствие валета в моей рутине, но сам акт смерти не выходило никак. Было ли дело в отсутствии воображения? Нет, совсем нет. Я, конечно мог представить машину, выскакивающую на красный сигнал светофора, свору разъяренных собак, ублюдка, выскочившего из подворотни с ножом, но одновременно с этим сами собой представлялись мои руки, хватающие Вару, защищающие, спасающие его. Вообразить опасность, угрожающую валету отдельно от меня, что наблюдал бы за этим, но не вмешался, не выходило. Гипотетическая смерть Вару? Она определено произошла бы, когда я не был рядом с ним. Узнал бы о ней от третьих лиц, был бы опустошен. Что изменилось бы? Моя рутина изменилась бы? Я делал бы то же самое, что и всегда, но без живого, невероятно для меня ценного, человека рядом. Было бы это чем-то ужасным? Не знаю. Может быть, я сошел бы с ума. Моя жизнь, не учитывая все те проблемы и неожиданные заботы, вкидываемые инфантильным характером валета, была бы настолько однообразна и сера, что я, наверное, долго бы так не смог. Из-за этого Лана думает, что лучше погибнет следом за любимыми или у меня неправильный ход мыслей? В любом случае, размышления об этом мне неприятны. — Не знаю, — ответил я. Мила лишь понимающе вздохнула и посмотрела на меня своим странным взглядом, какой я видел лишь в те моменты, когда она вдруг переставала быть собой — гиперактивной и болтливой. Хотя, может, именно тогда она и была собой. — Пойдем в кофейню после школы? — сказала она вопреки всему, что я ожидал от нее услышать. Между строк читалось молчаливое принятие моего не совсем правдивого ответа и решение не развивать близкую к сердцу тему дальше. — Там новый бариста появился, мне понравился. — Пойдем, — примирительно подтвердил я, получая в ответ маленькую, тусклую улыбку.

꩜꩜꩜

Вару. Лежа на кровати, методично покачивая ногой, я размышлял. Я вновь продержался неделю в этой отвратительной надобности просыпаться по утрам и после этого идти в школу, затрачивая на это огромные силы, лишь для того, чтобы окончательно добить себя не только неимоверной усталостью, но еще и нахождением рядом с рыжим придурком, вечно лезущим с бесконечными разговорами и очевидной, но ненавязчивой, заботой. Идеальный. Витя был идеален. Начиная внешностью, заканчивая характером. Без прикрас вышедший красивым лицом, ямочками на улыбающихся щеках, чуть заметной родинкой под кристально чистыми, как приятный лед, словно свежее небо, и глоток чистого воздуха, глазами, и спадающими на них разительно контрастными, пламенно яркими, лисьими волосами. Действительно красавчик, ровно как о нем и отзывались толпы девушек, издалека на него заглядывающихся. Обычно в таких случаях внутри такого красивого фантика лежит отвратительная конфета, однако у Вити и характер был сахар. Добрый, общительный, но не инфантильный. Он был ответственным, умеющим возложить на себя вину, лидирующую роль, заботу о близком. Чувствовал, что необходимо, без слов — просто делал, когда это было так нужно. Без просьб, объяснений и уточнений. Располагал к себе, ничего для этого не отдавая — сам по себе был настолько приятным, что большего от него и не требовалось. Может, моя влюбленность и не была чем-то удивительным. Рушило всю эту идеальную первую любовь лишь знание того, что я был парнем и объект моего внимания тоже был им. И ведь я мог списать все эти громкие слова «влюбленность» и «влечение» на то, что Витя мне, может быть, хороший друг, приятный знакомый, но нет. Это была бы такая откровенная и чистая ложь, что даже вслух произнести ее было тяжело. Я ведь хотел его. Я ведь сам думал о чем-то гораздо большем, чем-то неправильном и мне неясном, когда он говорил и говорил, отвлекая меня от самого себя. Он просто разговаривал, а я размышлял. Фантазировал, представлял, воображал. И от осознания, что я совсем не тот, кем считал себя годы до этого, становилось еще хуже. Мне и без Вити было нелегко — я ощущал такое глубокое опустошение и тяжесть, каких не чувствовал даже после смерти Руны. Мне действительно было плохо, пиздецки плохо. Тогда это была короткая, до ужаса давящая и больная фаза чего-то, что потом расстянулалсь на несколько месяцев отсутствия эмоций, однако это было намного лучше, чем отсутствие всяких сил и смысла подниматься с кровати по утрам. Это мерзкое состояние длилось уже месяц. Но, по правде говоря, сейчас мне не было настолько плохо, как несколько недель назад. Самая глубокая, утягивающая в черную бездну, засасывающая, не желая оставить и кусочка живого, часть моей жизни прошла, и сейчас мне не было так безнадежно, как тогда. Не было, конечно, и лучше, но ведь не было так ужасно. Может, я привык, что наиболее вероятно, однако если считать так, то можно совсем свихнуться, поэтому лучше и легче жить в глупом неведении и самообмане, думая о том, что уж когда-нибудь мне точно станет хорошо. — Вару, — позвал меня король, только что зашедший в комнату. Мы не виделись с ним с утра. Проснувшись, он сразу сбежал на улицу, наверняка к Блонди (хотя сегодня воскресенье, мать его), а потом, кажется, намеренно избегал заглянуть в нашу комнату. — Тебе задание. Сходи погуляй по улице, не убейся и загляни на адрес, который я тебе отправил. — Адрес? Придумай способ убить меня получше. — Я никогда не стал бы подобного делать, — восприняв мои шуточные слова за настоящее мнение о нем, произнес Пик с горечью в голосе. До этих простых слов, я даже не подумал бы лишний раз шевельнуть конечностью, чтобы встать с кровати и выйти из дома, но его до боли искренние слова, почему-то бьющие куда-то в грудь сильнее всех его криков и нравоучений, заставили меня почувствовать что-то, что заставляло послушать короля и начать двигаться. Это что-то явно было каким-то новым, доселе неиспытываемым мной, подвидом вины. — Там холодно? — Теплее, чем вчера, — сказал Пик и вышел из комнаты, видимо решив, что мы договорились. Я поежился, но с кровати поднялся. Поплелся к шкафу и торопливо переоделся. Футболка была заменена на водолазку, длинные шорты на спортивные штаны, носки найдены с трудом, однако все же нацеплены на ноги. Когда я размышлял, стоит ли мне надевать толстовку или в ней мне будет жарко, я услышал из соседней комнаты яростные вскрики. Я мог проигнорировать их, как и сделал бы обычно, но кричал Ромео. Червовый, что почти не бывал дома, что жил в другой комнате, — не той, откуда слышалась ссора — которому я до дрожи в пальцах не нравился. Внезапно, это оказалось интересным. Наша с Пиком комната находилась между ванной с раковиной, бои за которую велись ежедневно, и комнатой Зонта и Феликса. Ближе к влюбленным слащавым дуракам была до тесноты маленькая комната с душем, а если я сейчас вышел бы из своей комнаты и прошел пару тройку шагов по диагонали вправо, то зашел бы на кухню, дверь в которую была как раз напротив двери в комнату Феликса. Остальных четверых клонов поселили ближе к входной двери. Там была одна маленькая комната, которую официально делили Ромео и Куромаку, но на деле лишь трефовый ночевал в ней, и вторая, — бывшая кладовка — которую с удовольствием заняли бубновые. Меня раздражало, что наша комната находится практически в центре всего этого бесконечного потока шума, однако она была самой, не считая кухни, большой, поэтому я не возникал на этот счет. Плюсов в ней действительно было больше, чем минусов, однако не дай бог тонкие стены будут пропускать какие-то подозрительные звуки из комнаты Феликса и Зонта… Тогда я действительно не вернусь в этот дом. Прижавшись к стене ухом, чтобы разобрать слова в потоке громких, недовольных звуков, я понял, что Ромео кричит на своего валета, заставляя улыбку непроизвольно расползтись по моему лицу. Солнышко лишь недавно утверждал, что они совсем-совсем не коммуницируют со своим королем. Феликс забавный, но такой до боли глупый парень. Наверное, это единственные причины, по которым я бываю не против его общества рядом со мной. — Да ты больше месяца меня избегал, с чего должен тебя слушать?! — яростно кричал валет. — Ты ведь..! — Ромео резко оборвал свой чересчур громкий тон, произнеся что-то тише, не давая мне расслышать его словам а потом вновь вспылил: — ...поэтому я решался: стоит ли мне вообще что-то делать! — Мне нечего слышать! Ты даже не думаешь о том, что можешь быть виноват, ты лишь ищешь сотню бесполезных… — Я виноват! — перекричал валета черв. — В том, что так относился к Ницце, за то, что не помогал. Но и ты признай свою вину! В первый же день карточного мира я сказал тебе, что не хочу государства, не хочу такой ответственности, но ты заставил меня создать свою, хоть и маленькую, но частичку страны. Моя «страна» была лишь улицей в десятках улиц твоей! У меня было двадцать девушек и пять парней, а у тебя сотни горожан! Я не должен был править вовсе, я создал все это для галочки, чтобы ты был доволен мной! — Я не заставлял тебя создавать их! Я думал, что тебе самому этого хочется, но тебе нужна поддержка в этом! — он запнулся. — Да даже если так, то ты мог помочь мне в управлении государством чисто по-человечески! Ты мой король, ты должен заботится обо мне! Посмотри на остальных, почему ты не такой?! — Вы что совсем рехнулись?! — Я удивленно приоткрыл глаза, не зная о том, что слащавый придурок может настолько громко и, главное, пугающе орать на кого-то. — У нас нет ни родителя, ни опекуна. Федор кормит нас деньгами, но на этом его обязанности заканчиваются! Почему меня одного это волнует?! Мы тут все дети, нам по пятнадцать! Почему никто не обращает на это внимание? — Да как это вообще связано с тем… — Да потому что я тоже ребенок! Я тоже чертов подросток, мы одногодки! То, что я «король» не обязывает меня делать что-то, о чем ты яростно твердишь «должен» и «должен». Я не должен в свои пятнадцать взваливать на себя всю тяжесть заботы о другом подростке, это неправильно! — С каждым словом Ромео становился все громозвучней. — Но Данте и Куромаку… — Да что делают твои Данте и Куромаку?! Куромаку ушел в себя еще со времен карточного мира, никогда и ничем не помогая Зонту! Он привозил ему технику, но на этом их отношения давали трещину и все — дальше этого они не зашли! Данте дружит с Габриэлем! Дружит! Он не делает что-то из «должен» и «обязан», бубновый просто находится рядом с ним из своего желания! — А Пик делает это из «должен»! Они с Вару не большие друзья! — найдя аргументы, самодовольно выкрикивает Феликс, заставляя меня вздрогнуть из-за упоминания моего имени. — Пик — другой разговор. Он единственный, еще со времен карточного мира, был готов взвалить на себя всю тяжкую роль родителя! Я без понятия зачем он это делает, может ему самому есть с этого выгода, может, душевное спокойствия от знания того, что твой нестабильный кретин-валет не убьет кого-то и не убьется сам! — Я поморщился от этого совсем не приятного описания меня в нескольких словах. Выгляжу ли я так со стороны или розовый снова утрирует? — Я не хочу быть тем, кто опекает тебя! — чужой голос надломился. — Я не хочу нести ответственность даже за самого себя, у меня нет сил нести ее за кого-то другого, Феликс! Да, для тебя я вел себя как мудак в карточном мире, создавал тебе проблем, не помогал тебе с твоей агрессией, но у меня тоже есть проблемы! Черт, если их не видно, не значит, что их нет! — слова становились тяжело различимыми из-за того, что голос Ромео начал дрожать. — Я не разговариваю с тобой не из-за отличной жизни, а из-за того, что вижу, что тебе нормально живется с твоим парнем, и единственный способ, который я вижу, чтобы подступиться ближе, как раньше, это рассказать о какой-то глупой проблеме! — Ромео, я… Мне жаль, что… Я отлип от стены. Слушать душещипательные выяснения отношений не хотелось. Это быстро наскучивало и чувствовалось отвратительным. «Жаль», «Извини», «Я виню» были такими глупыми словами. Я тряхнул головой, решая, что кофта - это слишком теплая вещь для сегодняшнего дня, вышел в коридор, закутался в куртку, обул ботинки и вышел из дома, напрочь забывая взять с собой что-либо, кроме телефона и полупустой пачки сигарет с зажигалкой в ней, что по своему обыкновению лежала у меня в кармане. Не знаю почему Пик спускает мне это с рук, однако не то что бы жалуюсь на этот факт. Разблокировав телефон, я зашел в полупустой чат со своим королем. Последним сообщением действительно был адрес, который я скопировал и быстро создал маршрут, удивившись, что путь лежит через железнодорожный переход, откуда ходят электрички. Доверил ли Пик мне шанс не облажаться и не сбежать из квартиры, как я сделал это в ноябре, или не обратил внимания на такую возможность, учтя мое состояние? Идти в тишине в окружении белого снега, сугробами лежащего повсюду, по узкой, отчасти расчищенной тропинке было напрягающе. Я не любил молчание, но и не жаловал музыку в наушниках. Мне нравилась человеческая речь, однако чужой компании я не искал. Заменяя это, я всегда мог размышлять о чем-то и, зачастую, мне не нравились темы моих мыслей, но они были такие до сладости неприятные, что завораживали. Однако почему-то в этот раз в голову лезли лишь слова Ромео. Мы ведь подростки, лишенные всякой родительской фигуры и воспитания. На нас лежит столько ответственности, сколько лежать не должно. И почему-то все из нас предпочитают игнорировать этот факт просто потому, что его нельзя изменить. Но это можно высказать и порассуждать об этом, объясняя многие причины наших проблем. Слащавый был до неправильного прав. Изменилось ли что-либо во мне, если бы я не был карточным клоном, появившимся из сгустка энергии в черном мире, что попал в карточный мир, привязанный к карте, и лишь недавно начал обретать человечность? Может, если я родился бы человеком и у меня были бы родители, все было бы по-другому? Но что я знаю о воспитании и родительстве, если единственное, что я получал в своей жизни, это опека Пика? Если верить заносчивому придурку, мой король — единственный из всех королей, что возложил на себя груз ответственности за двоих людей разом, становясь родительской фигурой. Это угнетало. Бредовые ли это размышления? Несомненно. Но, черт, отчего-то стало тяготить то, что я действительно ничего не знаю о людях — я пропустил огромный этап в их развитии, ведь у них есть родители. Я не знаю как устроены отношения между ребенком и его опекуном. Мы даже не прожили в карточном мире достаточно, чтобы жители Империи выросли до того возраста, чтобы становиться родителями и вырастить второе поколение. У Руны не было родителей, поэтому мы понимали друг друга. Однако карточный мир стерт до пустоты, нет смысла вспоминать о том, что происходило в нем. У Вити есть родители. Я знаю об этом лишь потому, что он не раз упоминал их, рассказывая о своих путешествиях. У него есть родная сестра, и я даже знаю ее внешность вместе с именем. Витя и Агата до боли похожи внешне, и от этого мне всегда было хуже — почему при взгляде на Витю что-то внутри меня скручивается в узел волнения и ощущения долгожданной встречи, но сколько бы я не смотрел на Агату, ничего почувствовать к ней не мог. Полное, абсолютное безразличие. Родители. У Вити есть родители. Это именно то, что должно меня волновать. Они хорошие, насколько я правильно понимаю. Не опекающие, как Пик, а, напротив, многое спускающие с рук, однако не игнорирующие просьбы своих детей. Вырос бы Витя совсем другим, если у него были другие родители? Был бы он ужасным, неприятным и антисоциальным, если родителей не было бы вовсе? Надеюсь да, потому что если он был бы таким, какой есть сейчас, учитывая то, что прошлое у него было бы гораздо ужаснее, я не смог бы выдержать этого. Все люди с плохим прошлым должны быть плохими, с хорошим — хорошими. Плохие подростки с хорошим прошлым — тупые дети, пытающиеся выделиться. Хорошие люди с плохим прошлым — что-то за гранью фантастики. Если такое существует, тогда я действительно безнадежен. Дойдя до железнодорожного перехода, где мне пришлось подниматься на тамбур, чтобы пройти по самому короткому маршруту, я внезапно понял, что совершенно не имею понятия куда иду. Пик никогда не стал бы меня убивать, поэтому я даже не подумал о том, чтобы узнать чему принадлежит адрес к которому я так смиренно направляюсь. Я сел на одну из незанятых скамеек, куда обычно устраивались те, кто ждал свои пригородные поезда и, размяв пальцы, что задеревенели от холода, набрал адрес в интернет. Колесо прокрутки долго нервировало меня, не давая ответа, в насмешливые две полосочки сети издевались надо мной, заставляя ждать. Как только страница обновилась, перед моими глазами предстали совсем неутешительные слова. Городская больница. Какого черта? Теперь ясно к чему была та секретность в словах моего короля. «Сходи по адресу». Конечно, скажи он «Сходи в больницу», я никогда не пошел бы туда по своей воле. Но какого черта? К кому он меня отправил? С чего он взял, что мне нужна помощь каких-то там докторов? Я полностью здоров. Я снова зашел в чат со своим королем и вновь перечитал сообщение, где значился адрес и кабинет, к которому мне, по его решению, следовало бы подойти. Вбивая номер кабинета на сайте городской больницы, пытаясь узнать к кому я вообще, блять, шел все это время, я думал о том, на чем строились размышления Пика. Может, я в неведении шел к врачу, проверяющему легкие? Может, вот, как король решил бороться с курением? Или я был записан к наркологу? Нет, это было бы совсем жутко, даже для Пика. Страница наконец загрузилась, и я замер, неверующе прочитав всего одно слово, что заставило что-то глубоко внутри меня треснуть. Психолог. Это ощущалось как предательство. Из сотни мыслей, роившихся в моей голове, осталась одна, убивающая все остальные: «даже Пик считает меня больным». Король был заодно с Тряпкой, Сахар был заодно с ним, Розовый был просто против меня. Они все считали меня сломанным. Я был неправильным для них. Зонт неделями говорил мне о психологе, Феликс из раза в раз соглашался, Ромео открыто называл меня больным ублюдком, но мне было все равно. Я никогда не думал о том, чтобы принять их слова за чистую монету. Но Пик, мой король, подтверждающий, что они были правы, встающий на сторону против моей, был слишком важным мне, чтобы проигнорировать все чужие слова. Я месяцами избегал мыслей о собственном поведении, поэтому был не готов к этой правде. Внезапное осознание моей дефектности вылилось одним сплошным грязным, убивающим меня потоком. Пик считал, что мне нужен психолог. Мне было больно. — Влад! — раздражающий знакомый голос прозвенел за спиной. — Привет! Мне не нужно было смотреть на нее, чтобы узнать в девушке Блонди. Мне было плевать на нее. Я хотел, чтобы она ушла, не начиная разговор со мной. Хватит с меня всего, что связано с Пиком. Сегодня не тот день, когда я выдержу этого. Однако я просто сидел, обессилено держа в руках телефон, таращась, к слову, не в него, а в заснеженную пустоту перед собой. Не было сил, чтобы пошевелить и пальцем, не было мотивации притворяться, будто все в порядке. Все, абсолютно все считали, что я больной. Даже тот, в обществе которого я чувствовал себя здоровым. — Ты куда идешь? — дружелюбие сочилось из нее, ровно так же, как и обычно. Это было мерзким. — Я сижу. — Ну, ты в любом случае потом куда-то пойдешь! Что читаешь? — она бесцеремонно глянула на экран моего смартфона, и до меня с опозданием дошло, что именно она там увидела. Агрессия вспыхнула во мне за считаные секунды. — Ой. — Ты ахуела? — прошипел я, выключая телефон, держась изо всех сил, чтобы не кинуть его в нее. — Это не мне. — отсек я все ее зарождающиеся речи, встал и пошел отсюда прочь. Уже без разницы куда, мне стоит побыть где-то несколько часов, чтобы сделать видимость того, что я дошел до адреса, посидел в кабинете и вернулся обратно. — Влад, ну чего ты опять! — разочарованно крикнула она мне вслед. Плевать. Мне абсолютно на все плевать. Похуй. Я шел, не замечая куда и как долго иду. Переставлял ногами, с полной безмолвной тишиной в голове — не было ни единой мысли, и я чувствовал такое всепоглощающее чувство пустоты, что не мог даже насильно заставить себя о чем о подумать. Я ощущал себя странно. Не выдержав, я сошел с тропинки и, залезая в уже утрамбованные сугробы по щиколотку, оказался у дерева. Оперевшись спиной о шершавый, царапающий ствол, я сполз вниз, садясь на снег, сгибая ноги в коленях, защищая себя от холодного ветра. Людей рядом не было, домов тоже, был лишь забор с одной стороны и пустырь с другой. Я был таким одиноким и пустым в этом месте. Нет. Я был таким везде. Но почему-то именно тут я чувствовал родство. Это место описывало меня лучше, чем я мог сделать это словами: неровный снег на пустыре, что был бесполезен — я уверен, летом тут нет ни травы, ни цветов, забор со сколами и кривыми граффити, одинокое безлистое дерево и я, в окружении всего этого. Ни одной живой души рядом. Еле разгибающимся пальцами я отыскал в кармане пачку сигарет, вытряхнул оттуда несколько палочек и зажигалку. С трудом прикурил из-за еле работающих пальцев и грел их, попутно вдыхая в себя никотин. Голова слегка кружилась, а эффект был такой, будто я впервые попробовал сигареты. Я напрягся, но потом с запозданием вспомнил, что довольно давно ничего не ел. Сигареты на голодный желудок были не лучшей моей идеей, однако, может, мне не хватало того ощущения после затяжки никотина, которое я давно позабыл. То самое чистое, первое, настоящее чувство расслабления, словно сейчас это было не зависимостью, а лишь первым десятком моих первых сигарет. Когда все пришло к этому? Я захотел плакать.