мальчик хочет в тамбов

Рома, кажется, второй раз в жизни испытывал что-то отдалённо похожее на шок. Первый раз был много лет назад, когда Жданов передал ему часть своих акций в «Зималетто». Просто так, по дружбе, несмотря на то, что и Павел Олегович, и Маргарита Рудольфовна выражали по этому поводу крайнюю неуверенность. Да и после этого — ни разу не поставил под сомнение нахождение Малиновского в компании, изо дня в день доказывая родителям, что Роман — нужный здесь человек. Наверное, ему очень повезло с другом — мало кому в жизни так везёт. Он и сам не был уверен, что на месте Андрея поступил так же. После этого Андрей Жданов, пожалуй, был единственной брешью в вечном цинизме и пофигизме Малиновского. Этакой ахиллесовой пятой. Для него Роман был готов реально на всё — в отношении Жданова он даже не стал Кате что-то сочинять. Зачем придумывать там, где можно и не придумывать? Лжи — и так хватает с лихвой. Роман своё отношение к лучшему другу понял, принял; и решил, что такое — уже никогда не повторится. Если и везёт, то только раз в жизни. И вот эта серая мышь, обильно намочив его дорогущую рубашку своими слезами, сказала, что подставлялась под удар ради него, и только — ради него. Самой первой реакцией стало раздражение: Малиновский терпеть не мог женские слёзы и испытывал перед ними какое-то оцепенение. Сразу появлялось желание валить куда подальше, на ходу внося номер телефона плаксы в чёрный список. Но это же, — привычное закатывание глаз, — Ка-атя. С ней надо быть максимально тактичным и осторожным. Затем раздражение уступило место недоверию: естественно, тут не могло быть других чувств. Потому что так не бывает. Вероятнее всего, Пушкарёва плетёт какую-то слишком хитроумную интригу. Может, она догадалась, что Роман неспроста начал проявлять к ней такое активное внимание — всё ж таки не Клочкова; не дура. Да что угодно Малиновский был готов подумать — но когда вновь кидал взгляд на трясущуюся от слёз на его груди Катю, сомнения почему-то рассеивались. Если б она была такой гениальной актрисой, то место ей было бы на Таганке, а никак не в «Зималетто». Вряд ли можно было так сыграть. Третьей реакцией стало тупое, невнятное удивление — Рома всё ещё не переварил. Всё равно — что-то здесь очень странное. Не бывает так. Вот в то, что Катя могла быть такой самоотверженной ради Андрея, верилось почему-то очень легко. Жданчик всем своим видом располагал к этой жертвенности — вон, на Кирюху посмотреть, сколько лет убивается и прощает, только чтобы рядом быть. Что-то в нём такое было, внушительное. А в Романе Малиновском такого никогда не было — он своей лёгкостью и бездумностью всех вокруг настраивал на такую же лёгкость и бездумность. И снова — взгляд на Пушкарёву, и все аргументы почему-то казались не такими уж и крепкими. На автомате он стал успокаивать Катю, поглаживать по трясущимся плечам, говорить какой-то ласковый бред. Просил не убиваться так, говорил что-то про то, что счастлив и очень ей признателен. А Пушкарёва, дождавшись, пока высохнут слёзы, неловко клюнула его в щёку и выскользнула из машины. Малиновский даже забыл, что при хорошем исходе поездки хотел закрепить это дело ещё одним поцелуем — только уже нормальным, по согласию. Теперь это всё надо было как-то обсудить со Ждановым, который, восседая на своём привычном месте, конечно, ожидал новостей. — Ну, и куда ты её повёз? — в нетерпении спросил Андрей. — Дай угадаю: туда, где ни одна живая душа не знает, кто такой Роман Малиновский. — Хотел в «Коза Ностра», — кивнул Рома, — там редко бывает кто-то из наших. Но в итоге мы ели «Макдональдс» в машине. — Малиновский, — закатил глаза Жданов, — я, конечно, знал, что ты не хочешь светиться, но чтоб настолько… — Стоп, — Рома поднял руки в защищающем жесте, — не надо меня ругать раньше времени! Катюшка сама вихрем вмешалась в мои планы — это её инициатива. Ну, а я не стал возражать. Если хочет — то пожалуйста. — Теряешь квалификацию, — Андрей хмыкнул, — скоро будете пиво пить на лавочке возле её дома. А что, вполне романтично и, самое главное, бюджетно. — Возле её дома не будем, — задумчиво сказал Рома, — у неё родители строгие. Разнос устроят. Глаза Жданова стремительно выпучились и поползли к макушке. — Ты уже и с родителями её успел познакомиться? Ну, Ромыч… — Да иди ты! — Малиновский тут же перекрестился. — Катя сама сказала. Нет, ну ты выдашь тоже. Надеюсь, до этого никогда не дойдёт. Мне ещё только вот этого не хватало. — Да ладно, — взгляд Андрея заблестел весельем, — я видел её отца. Ничего такой мужик. Мучить, если что, не будет — пристрелит сразу. — Ты меня сейчас очень утешил, Палыч, — осклабился Рома. — Спасибо. — Так дальше-то что? Ну, поели вы в машине. Очень душевно. После этого что-нибудь… воспоследовало? — Если ты о том, — хмыкнул Роман, — пробовал ли я её брекеты на вкус, то нет. Один крайне невинный поцелуй в щёку. — И всё?! — Всё. Зе энд. Финита ля комедия, как говорится. — Слушай, Ром, я тебя не узнаю, — то ли возмутился, то ли восхитился Жданов. — Обычно на второй день ты уже расстаёшься с девушкой, а тут — даже одного маленького поцелуя добиться не смог. Мда, чувствую придётся тебе повозиться основательно с нашей ракетной установкой. — Вот не надо этой иронии, — с шутливым упрёком ответил Малиновский, — Жданов, она совершенно не к месту. Да, мы не целовались, но у меня есть козырь гораздо существеннее. — Да ну? — Ну да. Рома наклонился поближе к столу и поманил Жданова к себе пальцем, как будто собирался сообщить что-то сверхсекретное. Когда Андрей наклонился тоже, Малиновский сказал прямо ему на ухо: — Она сказала, что ты тот ещё говнюк. Видя, как меняется лицо Андрея, выражая полное непонимание, Рома повалился обратно на свой стул и от души расхохотался. Лицезреть такую озадаченную физиономию — это того стоило. — Да пошутил я, отомри. В ответ Жданов запустил в него наспех скомканной бумажкой — впрочем, Малиновский успел отклониться. — Нормально рассказать нельзя? — грозно спросил Андрей. Отсмеявшись, Рома сообщил эту новость даже с некоторым удовольствием. Никакая, даже самая остроумная шутка, не могла пойти в сравнение с ней. — Наша царевна-лягушка призналась мне в бесконечной верности. В любви — пока нет, но, думаю, это тоже не за горами. Тебе интересно, что она мне сказала? А я тебе сейчас расскажу. — Роман поднял правую руку и начал изображать ей страшную клацающую пасть, воя при этом дурным, страдальческим голосом: — Роман Дмитри-ич, я делаю фальшивые отчёты только ради вас! И вообще, «Зималетто» всё ещё держится только благодаря тому, что тут работаете вы! Так она, конечно, не говорила. Но веселья ради захотелось чуть приукрасить. — Я помогаю Андрею Палычу только потому, что он ВАШ друг! Мне ничего больше не надо — только видеть, что вы, Роман Дмитрич, спокойны и счастливы. — Довольный произведённым эффектом, Малиновский вновь заговорил нормально: — Каково, а? И вновь — это того стоило! Выражение лица Андрея стало попросту нечитаемым. Друг застыл соляным столбом — тоже переваривал, как и Роман вчера. Затем резюмировал: — Да ты бредишь. — С чего это вдруг? — весело поинтересовался Рома. — Не могла она такого сказать. — Не знаю, — Малиновский беспечно пожал плечами, тем не менее, чувствуя лёгкий укол раздражения, — могла или не могла. Взяла и сказала. — Может, это хитрый ход? — всё равно не веря, Жданов повторил вчерашние Ромкины мысли. — Ерунда какая-то. Может, она так внимание от Зорькина отводит? — Нет уж, Палыч, — елейно ответил Роман, — что тогда ей мешало сказать то же самое про тебя? Что ей вообще мешало изначально выбрать тебя? Зачем такие сложные схемы? У вас с ней гораздо больше возможностей для контакта, вы круглые сутки вместе. Если она притворяется и втирается в доверие — ей должно быть вообще по боку, женат ты, холост или с невестой. — Киру испугалась?.. — Чего её пугаться? Если даже ты бы сам Кире сказал, что у тебя роман с Катей, она бы тебя первая к психиатру отвела. За ручку. Потому что подумала бы, что ты бредишь. — То есть ты хочешь сказать, — Андрей, напряжённо хмурясь, явно с огромным трудом принимал реальность, — что Катя… реально… помогала нам из-за… тебя? Малиновский даже поморщился, как от зубной боли — Жданов говорил с таким неверием, что это звучало даже слегка пренебрежительно. Ну да, ну да, Роман помнил, как ещё давным-давно Андрей орал, что Катя принадлежит только ему. Пусть здесь не наблюдалось никакого любовного интереса — но Палыч даже по отношению к этой женской версии Квазимодо был абсолютным собственником. Конечно, ему крайне сложно это принять. Как это — что-то не вокруг него и не ради него? Он же главарь мафии. Измена, получается. Может, и не надо было ничего говорить. Крепче бы спал. — А что, думаешь, я не достоин? — тем не менее, улыбаясь, спросил Рома. — Кажется, что так. Она там вчера такой воды развела, что мой бедный Вольво чуть в Ноев ковчег не превратился. Затем, оставив Жданова наедине с анализом происходящего, замолк. Подумал о чём-то своём, добавил: — Нет, ну а всё-таки Катя далеко не глупа. Придётся частично взять свои вчерашние слова назад. Понимает, что с такой внешностью ничего в личной жизни не добиться — берёт преданностью. Умно, умно. Даже жаль, что я такой бесчувственный подонок и не могу оценить всю широту её души. Но... всё-таки надо действовать оперативно, пока месье Николя ЗорькИн меня не потеснил. Андрей продолжал молчать. *** — ...пока месье Николя ЗорькИн меня не потеснил. Катя, затаившись в своём привычном убежище, конечно, всё слышала. После ночных рыданий, которые уже грозились принять характер ритуала, на душе наступило даже облегчение, напополам с опустошением. Ни насмешки Малиновского, ни молчаливое участие Жданова не трогали так сильно, как могли бы. Видимо, мозг решил на время абстрагироваться и воспринимать всё происходящее со стороны. На моменте с «говнюком» она сама тихонько прыснула в кулак. Наоборот, всё вышло даже неплохо: Роман ей, кажется, поверил, а Андрей, судя по мрачному безмолвию, взревновал. Так ревнуют свои вещи; разноцветные свеженькие карандаши, заботливо купленные родителями, что лежат в красивом школьном пенале; такими не хочется делиться с одноклассниками — подходите, смотрите, но руками не трогайте. Это Катя и так знала, а Малиновский лишь подтвердил её мысли. Но даже такой результат — был результатом. Удивительно, как легко посеять чувство соперничества даже среди таких близких друзей — хотя, казалось бы, из-за кого? Нет, все мужчины положительно одинаковы. Как этот самый, который когда-то на неё поспорил. Впрочем, неважно. В очередной раз Катя убедилась, что спонтанные решения — самые лучшие. Она до сих пор не могла понять, что её вчера толкнуло на такую масштабную ложь; возможно, хотелось что-то противопоставить такой же масштабной лжи Малиновского, чтобы не чувствовать себя последней дурочкой. Соревновательный дух, чтоб его. И слёзы, которые потекли так некстати, в итоге оказались очень даже кстати. Неважно; главное, работало! Роман Дмитрич же после своей зажигательной речи кинулся исполнять задуманное — вытеснять Зорькина из бедной Катиной головы. — Доброе утро, Катюш! — громко и ослепительно появился он на пороге каморки, открыв дверь чуть ли не с ноги. — А у меня для вас снова подарочки небольшие. Он приблизился и положил ей на стол упаковку «Ферреро Роше»; сверху на неё — всё тот же букет ромашек. — Доброе утро, Роман Дмитрич, — улыбнулась Катя и взяла букет в руки. — Не изменяете себе? — Не изменяю, — живо кивнул Малиновский. — Я, конечно, думал о других цветах, но, знаете, стало страшно. Принесёшь вам васильки — начнёте ещё о каком-нибудь Василии думать. Маки — не дай бог Максима или Марка вспомните. — Есть ещё розы и лилии, — тактично напомнила Пушкарёва. — Думал о них, но рисковать нельзя. Я, конечно, догадываюсь, что вы в вопросах любви традиционны, но вдруг?.. Так что ромашки и только ромашки. Катя расхохоталась. — Хорошо, спасибо. Теперь я кроме того, что буду… эээ… неформатной, так ещё и растолстею. — Да что вы? — Роман недоверчиво прищурился. — Я слышал, сладкое до двенадцати дня фигуре не вредит. У вас, — он посмотрел на наручные часы, — ещё куча времени! Успеете попить чай раза два. — Спасибо за заботу, — весело ответила Пушкарёва. — Кстати, как вы угадали? Я люблю и «Птичье молоко», и «Ферреро Роше». Малиновский лишь загадочно улыбнулся. — Чуйка, Екатерина Валерьевна. — Я сначала грешным делом подумала, что вы у девочек из Женсовета выспросили. Потом вспомнила, что они вроде бы не знают, какие конфеты я люблю. — Кать, — Роман взглянул на неё с укоризной, присаживаясь на уголок стола, — что ж вы так плохо обо мне думаете? Неужели мне в таком деле нужны подсказки? — Простите, — игриво повинилась Пушкарёва и бросила на Романа Дмитрича хитрый взгляд, — я на секунду забыла, какой у вас… огромный опыт. — Ох, Катюша, — засмеялся Малиновский, — выпороть бы вас за ваш острый язык, да совесть не позволяет! «Ага, зато всё остальное — очень даже позволяет, Роман Дмитрич». На секунду Катя представила себя теми самыми мышами из «Кота Леопольда», причём сразу двумя — толстой серой и тонкой белой. Так и захотелось завопить противным голосом, каким несколько минут назад вопил сам Малиновский — выходи, подлый трус! Стало смешно. Роман наклонился и прошептал Кате куда-то в макушку: — Катя… То, что вы говорили вчера… Это серьёзно? — Вы думаете, что я могла бы вам соврать? — с обезоруживающей честностью спросила Пушкарёва, снижая тон. — Нет, конечно. Просто до сих пор не могу поверить… своему счастью. — Дело ваше, Роман Дмитрич. За себя могу сказать, что я никогда не вру. Меня не так воспитали. — Я тоже, Кать, — проникновенно ответил Малиновский, — честно, я вам не вру. Вы мне так ужасно нравитесь. ...Какая потрясающая ирония. Интересно, а театр на Таганке далеко от «Зималетто»? Можно будет сходить попытать счастья. Обоим. Еле сдерживая рвущийся наружу гомерический хохот, Катя низко склонила голову. Роман, воспользовавшись ситуацией, чмокнул её в макушку. Спросил: — А пойдёмте сегодня поужинаем? Знаю одно хорошее кафе — там по вечерам конкурсы разные устраивают. Караоке есть. Вы любите петь? Катя терпеть не могла петь. — Обожаю, Роман Дмитрич. Пойдёмте. — И вы даже не будете сегодня сопротивляться? — Могла бы, конечно. Но сегодня что-то нет желания. — А вот такой настрой мне нравится! Вот это замечательно, — Малиновский снова чмокнул её в макушку и слез со стола. — Тогда до вечера? — До вечера, Роман Дмитрич. ...И ни следа от вчерашней безысходности. Жданов, который слишком многозначительно молчал за стенкой, хорошо поднимал настроение. Ради такого — не грех миловаться с Малиновским прямо на рабочем месте. Где-то перед обедом Катя вышла наружу, чтобы проверить, как он вообще, и сообщить, что выплаты по кредиту затягивать нельзя — они не могут потерять доверие последнего банка. — Поступайте как вам угодно, Екатерина Валерьевна, — сухо ответил Андрей Палыч, не удостоив её даже взглядом. Прекрасно, подумала Катя, разворачивая на ходу конфету в золотой обёртке. Просто прекрасно!