мальчик хочет в тамбов

Утром следующего дня Малиновский и Жданов сидели в конференц-зале. Время было слишком ранним; никто из персонала ещё не прибыл на свои рабочие места — даже Пушкарёва. Только лишь этим двоим не терпелось обсудить вчерашний вечер. — Что ты сделал?! — схватился за голову Андрей. — Рома, ну нахрена было так напирать? Это же Катя, с ней же надо как-то понежнее… — Андрюш, ты, по-моему, забыл, по какому поводу мы все здесь собрались. — Малиновский утолял привычную утреннюю жажду холодной водой из пластиковой бутылки. — Так я напомню. Мы с тобой должны совратить Пушкарёву — это в целом грязная история. Как-то странно заботиться о частностях, не находишь? — Что значит «мы с тобой»? — скривился Жданов, расхаживающий туда-сюда. — Этим занимаешься ты, а не я. Идея, кстати, тоже вся целиком твоя. — Вот не надо валить с больной головы на здоровую. Ты первый начал подозревать Катю в нечистоплотности. Я ради кого вообще тут стараюсь? Тыщу лет мне надо жмякаться с этой мисс Железные зубы по вечерам, когда вокруг такой цветник... — Ладно, ладно, — пошёл на попятную Андрей, — уймись уже, кутила с Нижнего Тагила. Что ж поделать, если она сама выбрала тебя? И ты, кстати, был даже рад, нет? — Ну я ж забыл, с кем мы имеем дело, — весело развёл руками Роман. — Думал продвигаться в темпе вальса, но, судя по всему, придётся перейти на черепашьи бега. Катя зарядила мне пощёчину и сбежала. Хотя я прям шкурой чувствовал, что взволновал её! На секунду Малиновскому даже показалось, что на лице его друга промелькнула гордость за свою помощницу. Эта его едва уловимая улыбочка была очень характерной. И это, если честно, раздражало — Андрей всегда был слишком хаотичным, чтобы строго придерживаться генеральной линии партии. Вроде сам одобрил весь план и с радостью свалил всю работу на Рому, а теперь, видите ли, человечность начала проклёвываться. Делать гадости с лицом праведника — это так типично для Жданчика. Но Рома любил его даже таким. И, так и быть, готов был отыгрывать весь этот фарс столько, сколько потребуется. Его внезапные всполохи совести жечь не будут; он не так организован. — А ты не допускаешь того, что ей было просто неприятно? — Андрей, наконец, перестал маячить, и уселся напротив Романа. — И никакое это было не волнение. — Палыч, я понимаю, обидно, когда тебя обделяют вниманием, — рассмеялся Малиновский, наблюдая, как хмурится друг, — даже такая страшила, как Пушкарёва. Но, поверь, я в женщинах разбираюсь неплохо. Неприятно ей не было. Мы вполне мило потанцевали. Ну, как потанцевали — потоптались на месте. Просто наша Катюшка слишком пугливая, как лань. Ну, это неудивительно. Легко быть недотрогой, когда тебя никто никогда и не трогал. Каюсь — взял слишком быстрый темп. — И что теперь планируешь делать? — Ну что. Быть понежнее, как ты и говоришь. Это же, — Малиновский закатил глаза, — Катя! Цветочки, игрушки, открытки — вся эта дрянь. Придётся играть по-крупному. Сегодняшние подарки, — он достал пакет, из которого выглядывал букет ромашек, — уже готовы. — Что, пара прогулок растягивается на целую десяточку? — ехидно улыбнулся Жданов. — Теряем квалификацию, Роман Дмитрич. — А ты что, радуешься? — Рома прикрутил крышку к уже пустой бутылке и запульнул ею в смеющегося Андрея. — Конечно, наблюдать за страданиями лучшего друга — это же для нас святое дело! — Ром. Ты всё равно будь с ней потактичнее, ладно? — Что, переживаешь за свою ненаглядную помощницу? — Переживаю, — не стал отпираться Жданов, — как бы ты чего не наделал. А вдруг Катя всё поймёт? Плакала тогда и «Никамода», и «Зималетто» вместе с ней. — Ты всё ещё можешь взять ситуацию в свои руки, — беспечно пожал плечами Рома, развалившись в кресле, — но, боюсь, этого Пушкарёва точно не оценит. Малиновский своего друга знал слишком хорошо, и за столько лет дружбы даже научился видеть его реакции наперёд. Сегодня Андрей говорит, что переживает исключительно за будущее компании. Завтра — начнёт заунывную песнь о том, что ва-абще-та Катенька — отзывчивый и тонкий человечек, забыв обо всех своих прежних обвинениях. Послезавтра — его снова будут снедать сомнения относительно Катиной честности. И так по кругу. Наверное, хорошо, что во всю эту заварушку ввязался именно он, Малиновский. Неизвестно, куда бы завела эта история Жданова с его лабильной психикой. А Роману — всё до звезды. Какое всё красивое, какое всё зелёное. И с Катей всё выйдет как надо — если вовремя абстрагироваться и представлять, что на её месте Шерон Стоун. Хотя нет, Шерон Стоун не надо: перед глазами возникла непрошенная картинка из «Основного инстинкта», и ногу на ногу почему-то перекидывала Пушкарёва. Бр-р-р! Нет, лучше Джессика Альба — она безобиднее… — Да не дрейфь ты, — Роман хлопнул ладонями по столу, — всё под контролем. Против таких умниц, как Катюша, у меня есть самое секретное оружие. — Какое ещё оружие? — Специальный лимитированный набор. Называется «Роман Малиновский — мудак, но с хрупкой душой». В комплект входят, — Рома начал загибать пальцы, — потайные откровения в свете звёзд; редкие, но меткие сантименты; раз в неделю — взгляд одинокой, дрожащей на холоде дворняги, который вынужден строить из себя супер-пса… Что там ещё? — Малиновский, ну ты и клоун, — Жданов расхохотался, резко запрокинув голову. — И что ты ей поведаешь? Как тебя бросили родители и обижали одноклассники? — От воображаемой картины ему даже пришлось утереть проступившие в уголках глаз слёзы. — Или как мало вокруг настоящих друзей и преданных женщин? И именно поэтому ты вынужден тонуть в пучине греха. О-ой, не могу! — А хоть бы и так. Поверь — Катя эту лапшу никакой вилкой снять не сможет. Ей точно понравится… — Ну-ну. — Ты не нунукай, а лучше помоги. Нечего прохлаждаться, надо тоже включаться в процесс. — Чем это я тебе могу помочь? — Сходи к Кате с разведкой. Я сам пока наведываться не буду — подарки оставлю, загляну под вечер. Пусть это нежное создание пока отойдёт. А ты метнись, поболтай по душам, посоветуй что-нибудь. Узнай, в конце концов, что она думает. — Малиновский, ты дурак? Ты думаешь, она вот так возьмёт и начнёт со мной делиться всем, что у неё на душе? Да она скорее подумает, что мы оба ржём над ней. Рома лишь скептически прищурился. — Зря ты так, Палыч. Катя, хоть и не влюблена в тебя, но пока что уважает и ценит. Твои слова для неё имеют вес. Ты это, — Рома поднялся, перегнулся через стол и похлопал друга по плечу, — главное, проникновеннее задвигай. А я пойду, разложу школьный набор, пока наше счастье в брекетах не пришло... *** Конечно, никто из них не знал, что лапше на Катиных ушах ну никак не суждено зацепиться — уши слишком скользкие. Пушкарёва, которая тщательно прорыдалась ночью и вошла в новый рабочий день готовая ко всему, сухо поприветствовала Жданова, восседающего в своём кресле, и юркнула в каморку. Начинать разговор с Малиновским она не планировала — пусть сам прорывается к ней. А, впрочем, Роман уже прорвался: на столе красовался свеженький презент, и не составило никакого труда догадаться, от кого он. Сине-белая упаковка «Птичьего молока»; небольшой букет ромашек, перевязанный алой лентой; открытка с нарисованным на ней плюшевым медведем. Внутри — самый что ни на есть трогательный текст. Катюш, я дурак! Потерял голову от того, что вы так близко. Тысячу раз простите. Разрешите искупить свою вину и подвезти Вас сегодня до дома? Обещаю не распускать руки и все остальные части тела! Конфеты — чтобы подсластить вчерашнюю обиду; ромашки — чтобы Вы не забывали обо мне. Такой уж я эгоист: хочу, чтобы Вы вспоминали меня с самого утра. Ваш Р. (Быть Р.Д. — недостоин, увы.) (Да и не хочу, если честно.) Пробежавшись глазами по тексту, Катя злорадно хмыкнула и сбросила открытку в ящик стола. — Главная линия этого опуса ясна мне насквозь, — повторила она слова кота Бегемота. Впрочем, с остальным, Роман, как ни странно, угадал. Ромашки Катя любила, «Птичье молоко», да ещё и белорусские, от «Коммунарки» — просто обожала. Как угадал? Неужели трудовой стаж в виде нескольких сотен женщин приносит свои плоды? Ну, хоть так. Выкидывать — рука не поднялась; ни цветы, ни конфеты ни в чём виноваты. Так что цветы перекочевали в вазу, а конфеты — в Катю. Нужно было чем-то компенсировать душевный раздрай. На одной из ромашек жующая Пушкарёва принялась гадать: — Подавится… Удавится… Отравится… Подавится… Удавится... Отравится… Бинго, Роман Дмитрич! Отравитесь… Кстати, могу организовать лично. В таком хаотичном состоянии её и застал Жданов, вломившийся в каморку. — Катя, — опешил он, увидев разбросанные по столу лепестки и фантики от конфет, — с вами всё хорошо? — Да, Андрей Палыч, — невозмутимо ответила Пушкарёва, — вы что-то хотели? — А, — отвис Жданов, — да. Там из Подольска по поводу продажи помещений звонили — хотят выбить скидку не десять, а пятнадцать процентов. С самого утра достать успели. Поговорите вы с ними? У вас это лучше получается. — Да, конечно, — кивнула Катя. — Это всё? — Ага, — кивнул Андрей, но остался стоять на месте. — То есть… не совсем. То есть… Кать, а разрешите узнать, от кого такие щедрые подарки? «А вам как будто неизвестно, Андрей Палыч!» — А я думала, Роман Дмитрич вам всё рассказывает, — задушевно ответила Пушкарёва. — Да нет, — Жданов пожал плечами, очевидно, изображая удивление, — ну, то есть, он, конечно, говорил, что вы ему симпатичны… — Андрей Палыч, а можно откровенный вопрос? — Конечно, Кать. — Вы думаете, я ему в самом деле нравлюсь? — Ну… это слишком деликатная тема. Но вообще, — Андрей поправил очки и задумчиво покивал, — я думаю, да. Он в последнее время много о вас говорит. Не припоминаю за ним такого в отношении других женщин. — Понятно. — А вы, Кать?.. — А что я? — Катя подняла полные невинности глаза на шефа. — Вам Роман… нравится? Вы не думайте, я не с целью разболтать. Просто если нет, я мог бы его предупредить. Катя на секунду задумалась: как лучше ответить? Она, конечно, понимала, что Жданов (сволочь!) зашёл, чтобы прощупать почву, и что её слова дойдут до Романа незамедлительно и в самой точной интерпретации. Пришлось изображать душевные муки. — Не знаю, Андрей Палыч. В смысле, да… Он мне нравится, очень нравится! Но, сами понимаете, за ним такая слава закрепилась. Я вроде и не против, но сложно полностью довериться такому человеку. Нет, если бы я была легкомысленной, как все модели, может быть… Но я же… я не такая! «Жду, блять, трамвая». Ох, Пушкарёва, актриса больших и малых. — Конечно, — горячо поддержал её Жданов, подойдя ближе к столу. — Кать, я всё прекрасно понимаю. — Он уселся на корточки, положил руки на стол, а голову на руки, создавая атмосферу доверительного разговора. — Но, послушайте, я знаю Ромку много лет. Я и сам в это с трудом верю, но, кажется, вы в самом деле его зацепили. Да я ему всегда говорил, — Андрей улыбнулся, — что кончится скоро его бездумная жизнь. Однажды этот момент настанет. И вот он… вероятно, настал. — Но… почему я? Как такое возможно? — Да откуда ж я знаю, Кать? У Романа спросите. — Неужели вы не будете против? — Против чего? — Ну, — Катя провела руками по своему серому жакету, — вот этого всего… Где ваш друг, а где я! — Кать, да что вы!.. Немедленно прекращайте, слышите? И мой друг, и вы — на одном и том же этаже. Во всех смыслах. Она благодарно улыбнулась. — Спасибо вам. Андрей Палыч... ваши слова имеют для меня очень большой вес. Правда. После этих слов Андрея почему-то слегка передёрнуло. Когда он вышел, наконец, из каморки, Катя закинула в себя сразу три конфеты, чтобы заесть разливающееся внутри море горечи. Театр имени Романа Малиновского она ещё могла вынести, но театр имени Жданова — это выше её сил. Она схватила новую ромашку из букета и остервенело принялась отрывать от неё лепестки, тихонько бубня себе под нос: — Подавится! Удавится! Отравится! Налоговая! Поглощение! Банкротство! Настоящий отчёт! Воропаев — президент! Кира — на всю жизнь! Импотенция и непереносимость алкоголя! Затем отбросила ни в чём не повинный цветок, так и не закончив. — Пусть будет всё сразу!