Любовь. Смерть. И Одиночество.

      Зик       Следователи задавали ему каверзные вопросы, ответив на которые, Зик понял кое-что, но для себя пока ничего не решил – слишком рано. После допроса пациентов Рита ходила вся шальная, бормоча себе под нос что-то.       – Вы как, доктор? – присвистнул Зик, привлекая её внимание к себе. – Приподнятое настроение, неужто диагноз готов?       Люк Цис сидел со скучающим видом в углу и старался не участвовать в профессиональных порывах Риты. Она взглянула на Зика. Глаза её недобро сверкнули.       – Вы подставили мою племянницу, – тут же гаркнула Рита, меняясь в лице.       – Ей ничего не будет, как я понял, – отозвался невозмутимо Зик. – Зато мы знаем правду.       – Вы мерзавец, – прошипела Рита.       – Не отрицаю. Ну так как, вы поставили диагноз вашему пациенту Брауну?       – В каком-то смысле, – нехотя сменяя гнев на милость, ответила Рита. – Тут главное увидеть непростую схему. Травма возникает в результате воздействия. Психическая травма из-за стресса, будь то единичный сильный случай или хронический. В случае Райнера его первая травма – встреча с отцом, это очень вероятно, потому что после неё у него началось изменения поведения, как сказал его друг Бертольд. Из коротких бесед с Райнером, я пришла к заключению, что у него начал развиваться психоз, – на эту реплику Зик ответил кривлянием непонимающего взгляда. – Это когда слышатся голоса извне доктор Йегер, – она взглянула на Люка, – депрессивный психоз.       Люк скорчил недовольную гримасу, насупив брови и надув губы.       – Дальше, – продолжила Рита, игнорируя его, – академия, повышенная нагрузка, ответственность, непозволительно будет ему подвести свою семью – это хронический триггер. И тут у него начинает развиваться биполярное расстройство, как способ избавления от голосов в голове он совершает поступки, бросаясь из одной крайности в другую: хороший парень – распутный парень, надёжный товарищ – заклятый враг и так далее. Катастрофа очередной триггер в его надломленном сознании, – Рита опять посмотрела на Люка Циса. – Твой любимый дисфорический тип ПТСРа с нарушением памяти и последующим впадением в ступор.       – Неприятно, – подытожил Зик. Ритин запал тут же улетучился, она с остервенением взглянула на него. – А как он медкомиссию прошёл с такими бедами в голове?       – А вы что считаете себя полностью адекватным? – спросила с иронией Рита. – У каждого человека есть отклонения. Скорее всего его недуг маскировался за маской образа «негодяя» и «опасного парня». Или же его отклонения были в пределах нормы, и во время учебы они стали раскачиваться. А после пережитого, совсем вышли за рамки.       – Его можно-то хоть вылечить?       – Очень вероятно, – ответила с живостью Рита. – Только, если его признают убийцей Марко Ботта, ему придется до конца своих дней находиться в психиатрической лечебнице.       – Терять окончательно рассудок, – добавил Люк.       – Помолчи, – зашипела на него Рита, потом неожиданно повернулась к Зику. – Кстати, мне тут передали, что к Райнеру пытался пройти некто его второй друг, который поднял на уши своим криком всю больницу, когда его к нему не пустили.       – И не представился? – нахмурился Зик.       – Жан Кирштайн. Не знаете, с чего вдруг этот молодой человек так рьяно интересуется моим пациентом?       – Без малейшего понятия, – равнодушно ответил Зик, кивая Рите и откланиваясь.

***

      – …там был волк. Они так близко подобрались к нам, – Эрен рассказывал про эти семь дней ада, которые ему довелось пережить. Его состояние улучшалось, о чем говорил уже более здоровый вид, чем тот, в каком его нашли.       – Ты уверен, что вы пили именно березовый сок? – внезапно спросил Зик.       Эрен призадумался. Пожал плечами в ответ.       – Ну да, вроде бы, – ответил, хмурясь он.       – В Синем лесу не растут березы, – Зик в упор смотрел на Эрена. – Растут очень похожие деревья. В составе их сока есть очень токсичное вещество. Его нашли у вас в крови.       – Думаешь, все эти галлюцинации от воды этой… не-берёзы? – сощурился Эрен.       – Вероятно. Токсичность не такая высокая, чтобы вызывать сильную интоксикацию, но головную боль, слуховые и зрительные галлюцинации при длительном употреблении, вполне возможно. Еще учитываем голод и ослабленный организм. Вот и получается.       Эрен покачал головой.       – Нет, – отозвался он. – Том стал вести себя странно и говорить про зловещее место до того, как мы нашли эти сомнительные берёзы.       – Ему выбило глаз и у него сотрясение мозга первой степени, – парировал Зик. – Это ли не причина?       – Говоришь в точности как Энни, – заметил Эрен. – Выходит, мы сами себя свели с ума?       – Нет, вы искали воду. Вы её нашли, – Зик положил свою руку на плечо брата. – В лесу надо уметь находиться, неподготовленным там тяжело выжить. У меня у тебе есть один каверзный вопрос: Марко и Жан были любовниками?       Эрен непонимающе посмотрел на брата.       – Ну… Я видел, как Марко поцеловал Жана. А потом его слова любви к нему…       – Марко мог в бреду говорить о любви, а была ли она ответна?       Эрен призадумался. Эти взгляды, прикосновения…       – Мне кажется, они встречались. Я подмечал детали их общения, но неосознанно, и вообще мне не было дела до того, что между ними.       – Так-так, – Зик присел рядом с братом, обхватывая его руки. – Жан здесь. Приходил к Райнеру, но его не пустили. Как думаешь, зачем?       Эрен испугался – это читалось в зеленых, как у его матери, глазах.       – Бред же, – одернул он себя.       Ему не хотелось знать правду. Ему хотелось верить, что Райнер не убийца. Что даже его признание – это тоже галлюцинации или внушение. У Зика исказилось неприязнью лицо.       – Жан пришёл убить Райнера, – заключил Эрен.       – Печально, что мы оба об этом подумали.       – Надо предупредить больницу...       – Сдается мне, Рита доложила следователям обо всём в первую очередь.       – Что же теперь будет? – удручающе проговорил Эрен.       – А будет следующее: его схватят и отправят в изолятор за грубейшее нарушение режима больницы. Ну или ещё круче: за покушение на убийство.       Эрен прикрыл глаза. Ему было не до шуток. Ситуация накалялась. А чем сильнее накал, тем спокойнее становился Зик. Очень полезный навык для хирурга.       – Не бери в голову, – сказал он брату. – Я всё решу мирно.

***

      Ночь время особое. Во всех смыслах. Нет движения людей. Но есть движения иные. Природа ведет себя словно иначе. Больница не утихает. В ней нет понятия дня или ночи. Беда может случиться в любое время суток, и помощь нужна всегда. Даже когда больные спят, врачи не дремлют. Потому что смерть не дремлет.       Сейчас Зик сидел на диванчике в коридоре, медитируя. Выпил пять шотов эспрессо, надеясь выдержать обворожительные заманивания сновидений.       Майк Захариус человек мало проявляющий эмоции. Он равнодушно выслушал речь Зика про необходимость образумить Жана Кирштайна, который явился в больницу за местью.       – Мы усилим охрану снаружи гвардейцами, – ответил ему с вызовом Пьер. – На этаж посадим полицейских, он не доберётся до Райнера Брауна.       Зик утомленно взглянул на него.       – Это поистине великолепная задумка в такое непростое время, когда люди на грани срыва из-за случившегося. Чем не лишний повод для волнения укрепление больницы городской стражей? Дальше больше. Ну не пропустили вы Жана сюда. Он будет искать другие способы, как добраться до Райнера и отомстить, нося в себе эту злобу.       – Выслушаю ваши предложения, – отозвался Майк, немо прося Пьера оставить их наедине. – И почему же Жан будет обязательно мстить?       – Он и Марко были очень близки, – ответил Зик.       – Переходите к своему плану, – проговорил торопливо Майк, не желая узнавать подробностей.       – Пусть приходит, – пожал плечами Зик, у Майка не дёрнулся ни один мускул на его лице. – Мы его будем ждать. Покажем ему результаты, и скажем то, что обсуждали тогда. Но прежде… позвольте мне с ним поговорить один на один.       – Для чего?       – Хочу, чтобы он кое-что для себя понял.       – Рискуете, – Майк покачал головой.       – Риск оправдан, – давил уверенно Зик.       – Где-то я это уже слышал, – задумчиво проговорил Майк. – Что ж, пусть будет по-вашему.       И теперь он сидел вторую ночь подряд, выжидая Жана. А может Зик о нём плохо подумал, и парень просто хотел посмотреть убийце своего возлюбленного в глаза? Тогда всё не так плохо. В любом случае, он руководствовался принципом: «лучше переглядеть, чем недоглядеть». Майк выжидал в тени. Зик поражался проницательности этого парня, такой несвойственной для некоторых военных. А ещё опасался, что его терпение небезгранично.       Эта ночь отличалась от предыдущих. Стало холоднее, темнее. Зик готов был поклясться, что пару раз видел клубы пара изо рта – настолько опустилась температура. Впрочем, ему всё это могло придуматься, так как иногда он был склонен к излишнему драматизму.       Сон одолевал его, диван так и манил своей мягкостью. Однако, когда послышался скрип, который был не характерен для ночного шума больницы, дремоту как рукой сняло. Зик сразу напрягся, прислушался к шагам. На часах показывало два часа ночи двадцать три минуты.       Жан       Эти слова врезались в голову, забирая всю волю к жизни. Его больше нет, он теперь мертв. Их нашли, спасли. Но Марко нет. Его душа осталась в тех лесах. Его жизнь была отнята Райнером Брауном. И нужно отплатить ему той же монетой.       Всю дорогу он не мог сосредоточиться. Мысли одна хуже другой заполняли весь его разум. Руки тряслись, глаза метались по сторонам, наводя на окружающих сомнения в адекватности Жана.       «Надо быть спокойнее».       В больнице ему отказали, ссылаясь на состояние Райнера Брауна. Предложили передать на словах. Что, мать вашу, передать убийце любимого?       А ведь он придумал такую ладную легенду. Тогда же Жан впервые за долгое время вышел из себя. Он уже морально готовился с боем прорываться к Райнеру через толпы медперсонала. Даже в момент, когда слова доктора Елены Фишер оборвали всю тягу к жизни, лишили её смысла, гнева не было. Даже когда перед глазами вставала картина, как Райнер безжалостно душит Марко, гнева не было. Но когда ему отказали, когда он был так близок… Его разум не выдержал и дал волю злости.       «Надо держать себя в руках».       В голову пришла идея забраться ночью к нему. Когда в больнице будет не так много людей, и не так много тех, кто на ногах. Решил будет лучше через окно.       Территория охранялась, но Жан успел днём заприметить «слепые зоны». Он лихо перебрался через ограждение. Больница не королевский дворец или штаб военных, тут нет часовых и усиленной охраны с собаками; прожекторов и рупоров; военных с разрешением стрелять на поражение, если вдруг обнаруживается посторонний. Так что пробраться на территорию оказалось нетрудно. Трудным оказалось понять, где лежит искомый им субъект. Что ж, и это можно преодолеть, мотивации предостаточно.       Жан забрался в окно первого этажа. Он попал в дежурку, которая, по счастливой случайности пустовала. Увидел висевший на спинке стула халат, взял его и спешно надел поверх своей одежды. Осторожно вышел из помещения, озираясь по сторонам и прислушиваясь к каждому звуку.       Свернув в приемное отделение и обнаружив там только усталого медбрата, Жан вытянулся, поправил свой бейдж и, оттянув халат, направился к нему.       – Вечер добрый, – сказал он ему, расплываясь в своей улыбке, которая невольно должна была располагать, – как проходит дежурство?       Стоило огромных усилий, чтобы голос его не подвёл и звучал по-будничному. Медбрат повернулся к нему, на его бейджике значилось: «П. Старфорд». Он вопросительно взглянул на незнакомца в белом халате, казалось, не признавая в нём никого из тех, кого привык видеть в больнице. Потом мышцы на его лице расслабились, когда Старфорд прочёл имя человека перед ним.       – Как и всегда, Жаклин Лойс… Я почему-то был уверен, что ты девушка. Ты же из новеньких? Уж прости, не со всеми успел повидаться.       Жан облегченно выдохнул и мысленно ругнулся на себя, что не обратил внимание на женское имя, значившееся на бейджике, но ему повезло, что медбрат не счёл это подозрительным. Он заметил перебинтованную руку Старфорда, большим пальцем которой сейчас он массировал себе межбровную дугу.       – Как всегда травмоопасный? – уточнил Жан, позволяя себе лёгкую усмешку.       – Привезли этого бугая из леса, он вцепился мне в руку и палец оттяпал в бешенном припадке, – проговорил возмущенно Старфорд. – Хорошо, что успели пришить обратно.       Жан напрягся, нервно сглатывая. Его бледность в этот момент была слабо видна в тусклом свете коридорных ламп.       – Да уж, – сочувственно проговорил он. – Опасный пациент. Его что, не собираются за такие выходки переводить в специальное учреждение?       – Уже отдали распоряжение. Доктор Иглхаут запретила посещения и поставила на второй этаж дополнительный дежурный пост, чтобы к нему никто не пришел ненароком.       – Неужто там много желающих? – немного громче обычного, не унимая нервозности, усмехнулся Жан. Благо Старфорд не обратил внимание.       – Не то, чтобы, – пожал плечами он в ответ. – Говорят, какой-то парень ломился к нему и точно не затем, чтобы пожелать ему долгих лет жизни.       – И что же, так весь этаж оккупирован? Он же не весь его занимает, этот буйнопомешанный.       – Конечно нет, но несколько палат рядом с ним пересилили от греха подальше. В четвертой он, держись подальше. На всякий случай, – предупредил Старфорд, многозначительно смотря на Жана и демонстрируя свою забинтованную руку. – Эти психи – удел санитаров, они знают как с ними нужно обходиться. У нас другие задачи.       – Я учту, премного благодарен, – отозвался Жан, сдерживаясь от того, чтобы не рвануть к Райнеру. – Что ж, отличного дежурства.       Он направился обратно к коридору, из которого вывернул, чтобы вернуться в дежурку.       – Эй, Жаклин, – позвал Старфорд, вынуждая Жана уронить сердце в пятки. Он медленно повернулся к нему. – Куда ты пошёл, оставайся. Хоть как-то скоротаем эту скуку.       – Ах, да, – ответил ему Жан, расслабляясь. – Сейчас только умоюсь, а то в сон клонит, не могу.       – Это да, с непривычки всегда так, – понимающе кивнул Старфорд. – Ну ты давай, не задерживайся. Хочу узнать, почему родители выбрали для тебя такое имя.       Жан несколько раз кивнул и поторопился в дежурку. Он вылез обратно из окна, забираясь по водосточной трубе, которая так предательски скрипела под ним, к окнам второго этажа. Левое окно оказалось наглухо закрыто, правое поддалось. Оказавшись в коридоре, Жан стал быстро крутить головой по сторонам в поисках номеров палат. Перед ним восьмая. Райнер где-то совсем близко.       Пока его лёгкая поступь раздавались по пустому коридору, он стал раздумывать о том, как будет мстить. В капельницу вколоть что-то? А что и где это взять? Придушить? Райнер сильный парень, так просто не дастся. Наверняка его связали, раз он буйный. Но это не отменяет того, что он начнет дергаться, шуметь. Сбежится медперсонал... Заколоть? Чем?       Внезапно Жан остановил свой поток бессвязных мыслей. А хотел бы Марко такого? Он не одобрил. Смерть нельзя наказывать смертью. Наверное, это бы возлюбленный сказал Жану.       Выйдя в коридор, он увидел заветную палату с номером четыре. Его сердце опять претерпело падение к пяткам, потому что перед ним на диване сидел кто-то давно ожидающий его.

***

      – Ну и ну, – спокойно проговорил Зик Йегер. – Как знал, что появишься.       Жан вспомнил его. Он стоял какое-то время в ступоре, борясь с желанием броситься прочь. На кой черт не полез сразу в палату Райнера через окно, а выперся сюда?       – О, у тебя, наверное, масса вопросов? – Зик наклонился немного вперед. – Атакуй не всеми, прошу. Но отвечу сразу на один, который точно есть в твоем списке: хобби у меня такое, по ночам караулить юношей под дверьми.       Жан по-прежнему стоял в растерянности.       – Ты пришел его убить? – спросил Зик, но ответа не требовал, потому что знал его. Жан поджал губы, всё ещё не решаясь сдвинуться с места. – Точнее, отомстить…       – Вам откуда это знать? – голос Жана дрожал.       – Дай-ка подумать, наверное, потому что ты как следует поднял на уши всю больницу своей выходкой, да так, что лечащему врачу Райнера пришлось тут установить двухэтапную систему охраны. И, наверное, потому что ты каким-то образом прознал про истинную причину смерти Марко…       Жан чуть было не накинулся на Зика. Его глаза пылали.       – Ты хочешь опять поднять на уши всю больницу, и на этот раз попасть в тюрьму? – спокойно спросил Зик, выставляя руку вперёд, надеясь, что это движение Жана остановит, и что остановит ещё и Майка, который мог расценить это как угрозу и показаться раньше времени.       – Я пришел сюда прикончить эту сволочь в палате номер четыре, – прошипел Жан, сжимая кулаки. – Вы думаете, я боюсь тюрьмы?       – На-ка глянь, это заключение о вскрытии, – Зик положил папку с документами рядом с собой на диван. – Марко медленно умирал, о чём говорит заражение крови и разраставшийся некроз в месте, где находился открытый перелом. Поясню, кость сломалась так, что её часть торчала наружу, образовывая незакрывающуюся рану, в которую попала инфекция. Эрен как мог, пытался помочь ему, но антибиотики, а именно их отсутствие, связали ему руки. К тому моменту как мы нашли их, парня всё равно было не спасти, он бы не дожил с таким сепсисом до больницы. Марко умолял о смерти сначала моего брата, а потом, скорее всего, Райнера.       Жан тяжело дышал, глаза его по мере пояснений расширялись в попытке мысленно воссоздать картину происходившего.       – Мне жаль, – сказал Зик, поднимаясь со своего места. – Но раз ты считаешь, что это принесёт тебе успокоение, иди, Райнер там.       Он достал из кармана своего кармана шприц с инъекцией. Протянул его Жану.       – Это лекарство, которое в такой дозе вызовет остановку сердца даже у лошади, чего говорить про истощенного Райнера. Он быстро отойдёт к праотцам, ни одно вскрытие не докажет, что убило его препаратом. От пережитого, да и с таким диагнозом, он как два пальца мог умереть от инфаркта – это и будет его официальной причиной смерти. Никаких следов.       Жан посмотрел на шприц с желтоватой жидкостью в нём. Потом с глазами полного недоумения взглянул на Зика.       – Бери давай, – поторопил он его.       – Почему? – Жан как будто отошёл от транса, в котором всё это время пребывал с момента, когда его огорошила новость о причине смерти Марко. – Вы же не должны так делать.       – Делать что? Считай меня тут не было, и что тогда? Ты пришёл, задушил его и тебя поймали и посадили. Целых две загубленных жизни. Я как врач, попытаюсь спасти хотя бы одну, – Зик поднял шприц на уровень глаз Жана и повторил настойчивее: – Бери.       Жан сделал шаг назад, качая головой из стороны в сторону.       – Нет, – сказал он. – Я не могу. Я не буду этого делать.       Пока в его голове были мысли о том, что он придёт и… что-то там само собой решится. Жан не осознавал то, на что шёл. Только сейчас, когда Зик стоял с протянутым шприцом, предлагая ему убить Райнера, и не понести наказание, он понял. Возможно, Жану хотелось наказания. Чего-нибудь, лишь не пустота внутри.       – Ты правильно поступил, что отказался от пути мести. Дороги назад у тебя бы не было.       – Я хотел его убить, но не безнаказанно, – ответил надрывно Жан.       Зик убрал шприц в карман, присаживаясь обратно на диван.       – Когда я искал брата и опасался самого плохо исхода, мне меньше всего хотелось, чтобы какой-нибудь фрик вроде меня самого пытался утешить или ободрить. В такие моменты легко стать эгоистом, думая, что никто не в состоянии понять твоё горе, – Зик тяжело вздохнул. – Думаю, Марко не хотел, чтобы ты мстил за него. Хотел, чтобы ты жил дальше, а не искал себе наказания.       – Надо полиции во всем разобраться, – проскрипел сердито Жан.       – Полиция с этим разбирается, – подал голос Майк, появляясь из тени перед Жаном. В представлении он не нуждался. – Доктор Йегер забыл про один пункт: характер следов на шее.       Жан стоял как громом пораженный, смотря на Майка Захариуса. Зик выглядел как тот, у которого всё шло по плану.       – Я имею в виду, – продолжил Майк, – что при механической асфиксии на шее остаются характерные следы, которые дают криминалистам понять, чем и как была задушена жертва. Энни Леонхарт, которая вроде как всё видела, утверждает, что Райнер снимал с шеи Марко ремень, которым предположительно задушил его. Характер следов указывает на это тоже. Райнер же говорил, что задушил Марко руками. Конечно, это не железобетонные доказательства. Нужно будет дождаться стабилизации состояния Райнера Брауна и допросить его ещё раз. И также у нас есть один свидетель, лежащий в коме – Ханна Диамант, которая возможно прольёт больше света на эту историю.       – О чём вы вообще говорите?! – Жану было физически больно это слышать. А Майк, как и все полицейские из убойного, был прямолинеен до жути. – То вы подводите к милосердному убийству, а сейчас, что выходит?       – Он имеет в виду, что вину Райнера нужно доказать, – пояснил Зик. – Это дело не такое простое, как может показаться на первый взгляд. Чтобы с Райнером дальше не произошло, это Марко не вернет.       Жан это прекрасно понимал, спокойствие в душу это не приносило ни капли.       – Моя к тебе просьба, – начал внезапно Майк. – Не распространяйся об этом следствии, пока оно окончательно не закончится. Я не хочу заниматься предотвращением вендетт, вместо расследования. Тебе ясно?       Жан кивнул, но выражение лица красноречивее слов говорило, как он недоволен.       – А теперь я должен буду проводить тебя до вокзала. Распоряжение канцлера – вывести детей дворян совета лордов. Будешь сопротивляться, обезврежу и потащу волоком. У меня нет времени с тобой носиться. Ясно?       – Вполне, – проговорил сквозь зубы Жан. Он взглянул на Зика. – Если не вы, я мог… очень сильно испортить себе жизнь.       – Рад, что ты понял, что не убийца.       Микаса Аккерман       В это же время в себя в больнице пришла Микаса Аккерман. Вся в бинтах и швах, с кучей проводов вокруг себя, она с ужасом вспомнила всё, что с ней случилось. Вокруг стояло много цветов, приятным ароматом отбивая запах больницы. Полуоткрытое окно запускало легкий ветерок в палату, колыхая белоснежные занавески. Микаса огляделась снова. Видел только один глаз. Второй замотан марлевой повязкой. Она поняла это, когда прикоснулась. На прикроватной тумбочке лежала стопка конвертов. Интересно, кто же писал ей всё это время? Её рука потянулась за ними, вырвала иглу, аппарат оглушительно завизжал, или так показалось на фоне стоящей тишины. Микаса принялась ёрзать. В палату ворвались медсестра и врач в белоснежном халате.       – Та-а-к, госпожа Аккерман уже очнулась, – заключил он, доставая из кармана халата фонарик.       Госпожа Аккерман… Микасу передернуло. Её отец любил свой титул и гордился им, любил подхалимство. А она терпеть не могла. Медсестра принялась поправлять подушки, отсоединив добрую половину проводов, в которых она не нуждалась более.       – Как себя чувствуете? – на бейджике у доктора значилось имя: Хеннинг Иглхаут.       – Плохо, – не без труда произнесла Микаса, чувствуя неприятные ощущения в челюсти.       Доктор Хеннинг усмехнулся, осматривая глаз пациентки.       – Реакция хорошая, – пробормотал он, убирая фонарик в карман.       – Что это за письма?       – Это-то? Один ординатор предложил вашим сокурсниками написать вам пожелания… – доктор Хеннинг запнулся. – Поправляйтесь.       И поспешил удалиться. Микаса, пожав плечами, начала распечатывать письма. Первое было от Саши Браус, она писала:       Мне так жаль, что это произошло с тобой. Надеюсь, ты скоро поправишься, и мы с тобой сходим в одну интересную кофейню в Сине. Я поделюсь с тобой своими впечатлениями от практики. Меня бросает в дрожь от предстоящего. Но что-то я о себе. Выздоравливай, Микаса-сан.       Та самая девчушка с шальным взглядом. Забавная она. Почему и не сходить, когда всё закончится? Следующее письмо от Ханны Диамант:       Я так испугалась за тебя. До сих пор руки трясутся от увиденного. Врачи усердно боролись за твою жизнь, так что не подведи их и скорее поправляйся. Я держу за тебя кулачки.       Добрая хохотушка Ханна. Слишком чувствительная и сентиментальная. Микаса улыбнулась, чувствуя аромат её духов: мандарина и жимолости. Франц Кефка, возможный или уже действующий парень Ханны, подписался в её письме, добавляя: Мы будем рады скорой встречи.       Мина Коралина изрисовала конверт рисунками с животными.       Ты обязана выздороветь и точка! После мы все вместе сходим куда-нибудь и отпразднуем это событие. Я обязательно навещу тебя, когда закончится практика. Если ты читаешь это до того, как она закончилась, то значит мне будет, что тебе рассказать. А если нет, тогда я была у тебя, и, скорее всего, оставила букетик. До скорого!       Микаса огляделась. Никаких цветов она не заметила. Возможно их убрали, потому что свежие цветы не долговечны.       Том Лоу был краток:       Выздоравливай, мы все тут переживаем за тебя.       Неудивительно, всегда кроткий и тихий, не в его стиле писать длинные письма. Микаса улыбнулась, представляя как нахмуренный Том выводит буквы в предложения и пытается для себя решить: хватит или что-нибудь добавить? А вот Томас Вагнер, увлекающийся поэзией, написал ей целое стихотворение, вызвавшее еще одну улыбку на её искалеченном лице. Милиус Зельмски, тот, что с нескрываемым любопытством наблюдал за Микасой, быстро отворачиваясь, когда ловил на себе встречный взгляд, писал:       Я искренне желаю тебе скорейшего выздоровления. Мне до сих пор не по себе от мысли, что такое могло произойти. Может, сходим потом вместе куда-нибудь?       Марко Ботт:       Как-то раз мы с Жаном заходили в бар, а потом увидели, как ты опрокинула Райнера. Я тогда подумал: «какая необычайно сильная девушка». А потом ты еще и оказалась в нашем корпусе. Вот это было забавно. Покажешь потом тот прием? Конечно, покажешь.       Жан Кирштейн:       Я был рядом всё это время, если ты помнишь. Ты сильная, и ты отлично держалась. Продолжай бороться, у тебя всё получится.       Армин Арлерт являлся обладателем самого красивого почерка. Такая каллиграфия, просто загляденье. Даже Мина и Ханна, две перфекционистки, рядом не стояли со своим аккуратным почерком. Он писал следующее:       Мне бы хотелось помочь в тот день тебе большим. Но я узнал все самым последним, наверное. Как и все тут буду искренне рад твоей скорой поправке.       Рут Д. Кляйн:       Ты же у нас боевая девчонка! Так что давай без долгих лежек на кровати! Когда я приеду, чтобы была в форме!       Нак Тиас, у которого была привычка похлопывать всех по плечу при встрече. Она помнила его лицо, иногда заросшее щетиной, и как его часто отправляли бриться преподаватели и инструктора. Он желал, как и все, здоровья и благополучия, надеясь как-нибудь выпить вместе эдакого крепкого в интересных местах столицы. Примерно похожий текст ей написал Марсель, благодаря её еще раз за помощь Пик.       Эрен Йегер написал ей:       Прости, я мало что смог тогда сделать. И не сделал бы… Мой брат боролся за твою жизнь. Выздоравливай. С сожалею, что это произошло с тобой.       Следующее письмо было от Конни Спрингера, мальчишки по всем параметрам, которого так "обожал" Кис Шадис.       Йоу, ну ты это, становись на ноги быстрее. Кто-то же с Сашей должен будет нас гонять. До сих пор у меня сохранился тот синяк на ляжке.       Письма от товарищей порадовали Микасу, некоторые тронули, зарядили новой энергией и силами. Вот только она пока не знала, что большинства из них нет среди живых.

***

      Отец и мать пришли спустя две недели, после того как Микаса очнулась. Алонсо Аккерман с характерной ему пренебрежительностью смотрел на дочь. В его глазах так и читалось: «Смотри, чего ты добилась своим протестом против родителей!». Минори Аккерман проявляла гораздо больше чувств, пусть муж не одобрял этого. В его понимании все члены его семьи должны быть непроницаемы, расчётливы и холодны. Микаса видела, как он с годами всё больше походил на её сурового деда.       Вся эта кампания с поступлением в академию началась, и правда, как протест против родителей. Микаса видела, с каким пренебрежением её семья относится к людям. Порой, даже к друг другу. Она знала причины отречения её дедом сначала от его дочери, а позже от старшего сына. И не понимала этого, как не понимает до сих пор. Повод этому был несправедливым, а наказание непомерным по её мнению. Бесчеловечным, учитывая кончину её родной тёти, которую Микаса хоть и видела только на фотографиях, не могла её участи не ужаснуться. Дядю она помнила очень плохо, потому что, когда он ещё находился при дворе, ей было не больше трёх или четырех лет. Слышала, что он работает кем-то вроде человека в тайной полиции, но подтверждений этому не находила.       В столичную академию Алонсо попробовал закрыть ей путь в надежде, что Микаса, осознав несостоятельность своей затеи, вернется в родную обитель. Но она не сдалась, поступила в академию другого города. Стала там лучшей и была переведена в столичную. Алонсо злился, это читалось в его глазах, каждый раз, стоило дочери увидеться с отцом. Минори в тайне поддерживала дочь, но и она не полностью одобряла военное ремесло, соглашаясь со своим мужем в одном: Микаса единственная прямая наследница их семьи.       Занимательным ей показалась ещё одна личность с именем Леви Аккерман. Она хотела его встретить хоть раз, считая, что если посмотрит ему в глаза, то увидит то, что непременно отличает членов её семьи от самозванцев. Но и это у неё не получилось. И так выходило, что оба Аккермана ходили где-то совсем рядом с ней, но она не могла их даже увидеть, не говоря об остальном.       – Волнения в столице нарастают с каждым днём, – начал Алонсо, после того как Минори закончила справляться о здоровье дочери. – Перевозить тебя в таком состоянии не рекомендуют, так что я принял решение нанять тебе личную охрану, пока всё не уляжется.       Микаса не поняла, что за волнения, в честь чего и зачем ей личная охрана. Минори рассказала, что произошло с её товарищами. Внутри что-то сжалось, сдавило грудь и лёгкие. Она же получила письма от многих из тех, кого сейчас нет в живых? Какой ужас…       – Ты могла оказаться среди них, – сурово заметил Алонсо. – Но ты оказалась в ситуации хуже. Опозорилась на гонках, проиграв какой-то деревенщине. Так ещё и покалечила себя!       Минори умоляюще взглянула на мужа, чтобы тот, если не забыл про этот разговор, то хотя отложил его на потом. Алонсо ждал ответа от своей дочери.       – Знаешь, сколько мне стоили твои операции и твои альтруистические позывы? – продолжал он, не жалея ничьих чувств. – Я прекрасно осведомлен о том, что ты вписала в страховку какую-то очередную обездоленную. Ладно, плевать. Не такая большая сумма ушла на эту девку, чтобы разводить скандал в больнице, да ещё когда ты в неё следом слегла.       – В тебе хоть что-нибудь человеческое есть? – спросила Микаса, не переставая удивляться его пренебрежительности.       – Хорошо делать добрые дела за мои деньги, – проговорил сквозь зубы Алонсо.       – За деньги деда, тогда уже.       Алонсо сделал небольшой рывок, вовремя пересиливая желания закрыть рот дочери посредством прикладывания физической силы. Минори приготовилась закрыть дочь собой, чтобы ни произошло дальше. Микаса сохраняла хладнокровие, хотя внутри у неё всё кипело. От досады на отца, от горя по погибшим кадетам, не проявившим равнодушие к ней, которое, порой, могла проявить она к ним.       – Не в твоих интересах со мной ссорится, дочь, – продолжил Алонсо. – Я могу всё ещё вогнать ту девку в долги. Но не будем об этом недоразумении. Думаю, случившееся вставило тебе мозги на место, и ты свою армию оставишь в прошлом, как ошибку молодости.       – Опускаешься до шантажа? Нет, ты прекрасно знаешь, что кроме меня у тебя нет наследников. Вообще у Аккерманов больше нет никого, вы выгнали всех! Тебе лучше со мной попробовать договориться мирно, а не сажать меня на цепь. Но этого ты никогда не сделаешь из-за своей большой гордыни, папа.       Алонсо шумно выдохнул.       – Зря нанимал всех этих пластических хирургов, – проскрипел он. – Лучше оставить тебя той изуродованной калекой. Посмотрю с удовольствием, как твоя непогрешимая армия вернёт тебя сразу в свои ряды.       – Алонсо, – прошептала Минори.       – Они угробили столько кадетов из-за своей туполобости, – продолжал он, игнорируя умоляющие слова и взгляд жены. – И где те несчастные выжившие окажутся? Переработанный материал. И так во всей армии! А ты видишь в них спасителей человечества. Ты инфантильная идиотка! Боюсь, когда ты это поймешь, станет слишком поздно.       Алонсо вышел из палаты. Минори обняла Микасу. Она не могла ничего сказать. Слова утешения были бесполезны. Слова оправдания не существовали.