Пока часы двенадцать бьют

***

Узор на ковре движется: геометрические орнаменты множатся перед глазами, перетекают один в другой, пока взор застилает слезами. Серёжа сидит на коленях, вцепившись в жёсткий коричневый ковер, как в спасительную соломинку. Треск дров в камине не создает уюта, ощущения тепла и дома: он слишком напоминает пугающий голос хозяина замка. Свечи в комнате — просто свечи, кресло хозяина — просто кресло, и Серёже одновременно страшно и спокойно от того, что они полностью наедине, без свидетелей. — Глаза на меня, — гремит хриплым раскатом голос над головой. Серёжа не может: он как приклеенный рассматривает собственные колени под белым передником, держится за ковер изо всех сил: ворсины жгут и ранят нежные ладони, но он не может отпустить. Отпустит — и ему конец. — Посмотри на меня, — рычит Он, и в голосе явственно звучит угроза, — немедленно. Шея отказывается подчиняться, закоченевшее от страха тело не слушается. Серёжа складывает руки на коленях, цепляется за ткань и с усилием приподнимает голову. Сперва он видит огромные задние лапы с когтями, ноги в обычной человеческой одежде, но неестественно большие, а выше рубашку, камзол и плащ. Руки у Него тоже громадные — каждая ладонь размером с Серёжину голову — покрытые черно-серым мехом, с острыми когтями. Сердце бьется, оглушая Серёжу, стучит в ушах. — Выше, — требует Он. — Ты знаешь, что бывает, когда ты мне не подчиняешься. Серёжа знает. Содрогнувшись, он поднимает взгляд выше, на расстегнутый ворот рубахи. Вместо открытой кожи — густая шерсть цвета соли с перцем, широкая шея, треугольные уши торчком. Злым огнем поблескивают карие глаза. Морда чудовища не полностью звериная — в волчьих чертах угадывается Олег, но это именно морда, а не лицо. Серёжа знает о проклятии, он видел портреты, но парализующий страх мешает осознать, что сидящий перед ним волколак был когда-то человеком. — Вот так-то лучше, — хрипит хозяин, наклонившись к нему. — Убери свои жалобные слезки, Серёжа, ты ничего этим не исправишь. Серёжа моргает, задерживает дыхание. Когтистая лапа подхватывает его под подбородок, царапает шею — не больно, но ощутимо, острием когтя оставляя красную полосу. — Олег, пожалуйста… — выдыхает так тихо, что сам себя не слышит, но от звериного слуха оборотня ничего не укрывается. — Молчать. Когти на подбородке сжимаются сильнее, и прятаться за распущенными волосами больше нельзя — голову Серёжи запрокидывают назад, они встречаются взглядами: взгляд Олега ничего хорошего ему не сулит. — Ты пытался сбежать, Серёжа, и должен быть наказан. Ответить на это нечего; да, пытался, да, ничего не вышло, и если бы не появление Олега, Серёжу уже доедали бы волки. Это не значит, что он хочет оставаться в этом замке, быть игрушкой в руках этого чудовища. — Раздевайся, — отрывисто приказывает Олег, клацнув зубами. Серёжа торопливо стягивает с себя домашнее платье, чулки, обувь и нижнюю рубашку. Стоит в ворохе одежды, упершись взглядом в пол, где множатся орнаменты на ковре. В глазах снова плывет и жжется горячей солью. В гостиной холодно, несмотря на камин; дрожь рождается в плечах, мурашки бегут по спине. — Дрянь неблагодарная, — рычит Олег, скалясь на него со своего кресла. — Сбежать хотел, после всего, что я для тебя делаю. Придется снова научить тебя послушанию. Серёжа стоит, а он сидит, но они одного роста — и очередное осознание, какой волколак огромный, вызывает у Серёжи тошноту. Штаны на хозяине топорщатся. — На колени, — командует Олег, похлопав себя по ноге. Серёжа повинуется, потому что ноги его не держат. Голые колени больно трутся о жесткий ковер, пока он подползает к волколаку и садится у его ног. — Вот так-то лучше, — когтистая лапа гладит его по макушке, притягивает к своему паху. — Покажи личико. Серёжа смотрит на него снизу вверх, смаргивая слезы. Еще ничего не произошло, но ему уже больно — грудь сдавливает точно в тисках, сердце колотится в животе. — А глаза, как у щеночка, такие голубые и невинные, — Олег скалится, обнажая острые клыки. — Приступай к делу, не разыгрывай тут благородную девицу. Серёжа заправляет волосы за уши, тянется к завязкам на Олеговых штанах. Руки трясутся, но помогать ему хозяин не спешит — волосатая громадная лапа сползает с затылка на шею Серёжи и сдавливает мягко — только напомнить, сколько силы в этих мускулах. Серёжа и без этого напоминания знает, что Олег может переломить ему хребет одним ударом, разорвать когтями или зубами нежное горло в один миг. Единственное, что Олег не может — заставить Серёжу полюбить его, чтобы снять проклятие. Член распухает прямо у него в руках: в невозбужденном состоянии он и так гораздо больше, чем человеческий, но орган быстро наливается кровью, и его новый размер вызывает у Серёжи тошноту. Головка красная и мокрая, размером со среднее яблоко или апельсин, сочится прозрачной смазкой. Крепко пахнет зверем, мокрой шерстью, потом и мускусом. — Нравится? — скалится Олег, отпуская его шею. — Вперед, ты знаешь, что делать. Его штаны приспущены на бедрах, камзол расстегнут, и из-под задравшейся рубашки видно черную с проседью шерсть. На ощупь она жесткая, тело под ней нечеловечески горячее, будто бы хранящее жар извергнувшей его преисподни. Серёжа обхватывает член волколака двумя руками, ласкает, добавляя слюны. Взор заволакивает слезами обиды — почему именно он? Он слишком молод и красив, чтобы навечно остаться узником этого замка и его хозяина! — Не стараешься! — рычит нетерпеливо Олег, возвращая лапу ему на затылок. — Ротиком поработай. Взять в рот Серёжа не может — даже одну головку, даже если откроет его до вывиха челюстей — не может, как ни старайся. Он приникает губами к толстому стволу, лижет, помогая себе руками, обводит языком головку, стараясь не морщиться от терпкого запаха и соленого вкуса. От слез уже не видит ничего перед собой, только лижет, давясь всхлипами, дрочит кольцом из своих ладоней. Член толще его предплечья, темный и налитый кровью, под блестящей кожей бугрятся вены. — Ещё, — волосатая лапа ложится ему на плечо, придавливает к земле, не позволяя отстраниться. — Сильнее! Когти касаются задней стороны шеи, и чтобы уйти от них, Серёжа прижимается к головке лицом, трется об нее, размазывая по щекам смазку, слюну и слезы. Удержать рыдания внутри уже не выходит, но Серёжа изо всех сил лижет красную головку и ласкает ствол, молясь про себя, чтобы Олегу хватило этого, чтобы кончить. — Теперь встань, — волколак тяжело дышит, отстраняет Серёжу, грубо схватив за волосы. — Возьми в спальне масло, воспользуйся им и возвращайся ко мне. И побыстрее. Колени Серёжи дрожат, он обессиленно сползает на ковер, живот сводит липким ужасом. — Нет, пожалуйста, Олег, пожалуйста! — слова на выходе из горла превращаются в скулеж, Серёжа давит его в себе, но безуспешно. — У тебя две минуты, — Олег пригвождает его к полу тяжелым голодным взглядом. — Или я возьму тебя прямо так. Серёжа не знает, откуда берутся силы, теряет ощущение времени. Он снова в гостиной, на коленях перед креслом хозяина, отчаянно старается раскрыть себя, подготовить хотя бы на несколько пальцев. Они выскальзывают, дырка не поддается, а Олег… он смотрит на жалкие Серёжины попытки, смотрит на льющиеся по щекам своего пленника слезы и теряет терпение. — Встань, — голос — как гром над головой. — Смажь и его тоже. Не реви. Не надо было сбегать и подвергать себя опасности. Серёжа дрожащими руками смазывает огромный член волколака маслом, не жалея. Поднимается на негнущихся ногах, его всего трясет и лихорадит. Олег раздвигает ноги пошире, хлопает себя по колену. — Быстрее. Или мне взять дело в свои руки? Серёжа забирается ему на колени, садится спиной — так, кажется, удобнее, да и лицезреть звериную морду и острые блестящие клыки прямо у своего лица ему не хочется. Олег обхватывает его поперек живота, царапает бедро и ягодицу когтями. Жесткая шерсть вплотную касается Серёжиной кожи — он никогда не привыкнет к этому ощущению. — Теперь садись, впусти его в себя. — Я не могу, Олег, пожалуйста, не надо, пожалуйста, — лихорадочно шепчет Серёжа, вцепившись в его лапу. Олег прижимает его ближе, рычит нетерпеливо, скользя горячим стволом у его поясницы, а потом приподнимает его за бедра, будто Серёжа по весу не больше кота — и головка касается входа — скользкая, горячая, до абсурдного огромная. — П-пожалуйста, я не смогу, Олег, нет, умоляю… — Молчать. Убери слезы и принимай наказание, как должно. Олег прижимается мордой к его шее, клыки касаются кожи. От страха Серёжа даже плакать перестает. Головка кружит вокруг входа, но войти не может — соскальзывает из-за смазки и собственного размера. Волколак дышит тяжело, со свистом втягивает Серёжин запах, держит его на весу без видимых усилий. — Раскрой себя, помоги мне, ну же, — хрипит Серёже на ухо, но у того от страха не шевелится ни один мускул. Вдруг Серёжу грубо перемещают в пространстве: Олег сталкивает его с колен, хватает за волосы и ставит раком на кресле. — Сам виноват, — бросает он, надавливая тяжелой лапой на поясницу, и Серёжа послушно прогибается в спине, хватаясь руками за позолоченную спинку кресла. — Теперь только я решаю, насколько глубоко ты примешь. Когти снова у шеи, в опасной близости от бешено бьющейся жилки, мохнатая лапа с силой сдавливает выше ключиц, будто не старается задушить, а больше удержать на месте. Член давит между ягодиц, Олег помогает себе, кряхтит нетерпеливо, но войти все равно не выходит. Тогда Серёжа чувствует что-то совсем страшное — палец с острым когтем. Он взвизгивает раньше, чем чувствует боль, заранее, потому что... господи, как это могло придти Олегу в голову? Но палец превращается в два, а крик застревает у Серёжи в горле. Он знает, что это совершенно точно не человеческая рука — там шерсть, ради всего святого, шерсть и ранящие нежные стенки когти! — Пожалуйста, вытащи, я всё понял! — он изворачивается, выглядывает из-под упавших на лицо волос, смаргивает слезы. — Я больше никогда не попытаюсь сбежать, прекрати, пожалуйста! Олег! Тот в ответ скалится, обнажая зубы, но пальцы вытаскивает, подцепив края входа когтем точно назло. Давит Серёже на спину. — Прогнись для меня красиво, как кошечка. Так будет легче принять меня. Серёжа не хочет, чтобы было легче, он вообще никак не хочет. С размером, как у волколака, просто невозможно выбраться из этой ситуации без разрывов, и он просто… не понимает, чем он это заслужил. Олег подтаскивает его к себе за бедра, держит крепко, давит на вход громадной головкой. Дышит тяжело, с усилием толкается, мертвой хваткой впившись когтями в кожу. Серёжино тело поддается, и это так больно, что даже крик замирает в груди, а воздуха вокруг больше нет. — Теперь ты запомнишь, кому ты принадлежишь? Твоя жизнь, твоё тело, твой разум — ты мой до последнего волоска, и я буду владеть тобой так, как считаю нужным. Войдя, Олег рычит — хрипло, властно и теперь уже полностью по-звериному, толкается глубже. Свечи начинают мигать, или это Серёжа слепнет на мгновение, но комната вокруг него выглядит странно. Неестественно, смазанной по краям. Олег прижимается к его спине, насаживает его на себя грубо и глубоко, а в грудь Серёже наконец поступает немного воздуха, и он кричит во всю силу своих легких. Свечи меркнут.

***

— Серёж! — он слышит встревоженный голос, и мир вокруг трясется — это кто-то тормошит его за плечи. Серёжа затихает, но еще слышит в ушах отголоски собственных криков — и во сне, и в реальности. — Ты чего? — допытывается Олег, склонившись над кроватью. — Кошмар? Плохо тебе? Серёжа невнятно угукает, трет глаза, тяжело дышит. Нос заложен, как назло, и в голове опять туман. Угораздило же, блин, свалиться с гриппом в новогодние праздники! Отголоски сна липкой тяжестью цепляются за его руки, конечности будто свинцом налиты. Восстановив дыхание, он жадно пьет кислый клюквенный морс из термоса, отмахивается от таблетки жаропонижающего. — Не буду расспрашивать, что снилось, но скажи, если хочешь поделиться, — Олег присаживается на край кровати, гладит его руку. — Ну, такую бредятину грех не рассказать, — хмыкает Серёжа, переплетая их пальцы. — В общем, ты был оборотнем в старинном замке, а я — твоим пленником. И ты, ну… склонял меня ко всяким непотребствам. Очень жестко и радикально. Он видит, как лицо Олега вытягивается, а брови лезут вверх, и хихикает — не может сдержаться, это слишком забавно. — Оборотнем как Сириус Блэк или как Римус Люпин? — подумав, уточняет Олег. — Это важно, не смейся! Мне нужно знать, был я горяч или не очень. — Горяч, — честно признается Серёжа. — И у тебя был просто огромный член. Я имею в виду, реально конского размера. Но вообще было не очень смешно, потому что… ну, ты можешь быть убедительным. Но в реальности у меня всегда есть стоп-слово. Лицо Олега вытягивается еще сильнее, когда до него доходит смысл сказанного. Да, как в их любимой ролевой игре, только по-настоящему. Теперь Олег выглядит виноватым. — Ох, детка… — Температурные сны — они такие, — Серёжа шмыгает и неопределенно дергает плечом. — А еще мы вчера шампанского надрались, рассматривали те старые фотки с утренника, где ты был волком. Ну и наша последняя сессия, наверное, наложилась на твой образ волка и на «Красавицу и Чудовище», который мы смотрели ночью вместо остопиздевшей новогодней эстрады. Вот мой мозг и решил поимпровизировать. — Ладно, это многое объясняет, — Олег светлеет лицом, подносит руку Серёжи к губам и целует костяшки, — потому что мне не нравится думать, что я для твоего подсознания какой-то жуткий монстр… — Не беспокойся об этом, Олеж, правда. У Серёжи губы зудят от желания расцеловать его встревоженное лицо, но нельзя — он и так заразный, а болеть вдвоем в новогодние праздники еще обиднее, чем одному. Он трется тыльной стороной ладони о чисто выбритую Олегову щеку, сладко зевает. — Будем считать, что я тебя только что расколдовал обратно в прекрасного принца.