Кошмары...

Первые несколько месяцев он провёл в поисках подходящего места для своей резиденции, перебирая самые разные варианты. Сначала его внимание привлекали роскошные дома, близкие к дворцам: просторные, величественные, внушающие уважение. Но что-то в них не устраивало его — слишком показные, слишком очевидные. Как говорил Безликий, помимо репутации ему нужно было выработать собственные отличительные черты, нечто, что сделает его запоминающимся. Внешность, манеры, даже его дом — всё должно было говорить о нём, создавать образ, который невозможно забыть. «Пусть твой облик западает в память, — сказал как-то Бай Усянь, лениво кружа его прядь волос между пальцами. — Тогда о тебе заговорят, а слухи сделают своё дело». Ци Жун долго размышлял над этим. Он перебрал целую гору вариантов, но ни один из них не казался правильным. Дворцы были слишком кричащими, городские особняки — слишком скучными. Даже уединённые храмы в горах не вызывали у него ощущения дома. И только наткнувшись на эту пещеру, он вдруг ощутил что-то похожее на… отклик. Место выглядело пустынным, но не мёртвым. Каменные стены скрывали его от посторонних глаз, а внутри царила удивительная тишина, словно само пространство оберегало свои тайны. Ци Жун осторожно вошёл внутрь, оглядываясь. Где-то впереди слабо мерцал огонёк. Он подошёл ближе и обнаружил, что это зелёное пламя фонаря, того самого, что подарил ему Бай Усянь. Будто заранее зная, что его слабость к этому предмету сыграет свою роль. Зелёное пламя мягко освещало пространство, бросая таинственные блики на каменные стены. Уголки губ Ци Жуна дрогнули в тени улыбки. Да, именно здесь. Только одно ощущение слегка портило впечатление — фонари… Фонари всегда ассоциировались у него с его царственным братом, Се Лянем. Мысль об этом вызывала в нём сложные чувства. С одной стороны, отвращение. С другой — тёплая, почти ностальгическая грусть. Но он не позволил себе долго думать об этом. Теперь у него было место. Теперь у него был план. *** Пещера преобразилась всего за месяц. Сначала она казалась пустой и холодной, но со временем Ци Жун начал приспосабливать её под себя, наделяя место уютам и индивидуальности. В ней оказалось множество скрытых достоинств, которые он не заметил сразу. Например, естественные источники, один из которых был горячим. Это было неожиданной находкой — теперь он мог позволить себе отдых, погружаясь в тёплую воду после долгих тренировок. Однако одной природной красоты было недостаточно. Ему нужна была вентиляция, чтобы пространство не становилось удушливым, особенно если он собирался здесь оставаться надолго. Для этого он обратился к Бай Усяню, прося помочь с наложением печатей, создающих циркуляцию воздуха. Его обучением владению печатями и мечом занимался именно Бай Усянь, и, несмотря на его строгий подход, Ци Жун не мог отрицать, что многому научился у него. Правда, эта услуга не осталась неоплаченной. Бай Усянь, как всегда, потребовал что-то взамен. И цена, пусть и не материальная, заставила Ци Жуна чувствовать себя неуютно. Он не хотел вспоминать те моменты, когда его сердцебиение ускорялось, а сознание путалось от близости Безликого. Это вызывало в нём слишком много эмоций, которые он не знал, как контролировать. Покачав головой, он попытался отогнать эти мысли. Сейчас главное — его убежище. Оно становилось таким, каким он его представлял: скрытым, но в то же время комфортным. Тем местом, куда он мог вернуться, зная, что никто не побеспокоит его. И всё же... в этой уединённости оставался тягучий привкус одиночества. *** С недавних пор Ци Жуна стала мучить сильная головная боль. Она нарастала постепенно, превращаясь в глухую, ноющую пульсацию, которая не утихала ни днём, ни ночью. В тот же день к нему явился Бай Усянь. Он не стал долго объяснять, лишь сообщил о том, что гора Тунлу была вновь открыта. Прежде чем уйти, он позаботился о том, чтобы пещера Ци Жуна осталась под защитой — установил барьер, который не позволил бы никому проникнуть внутрь. Ци Жун не спрашивал, зачем это было сделано. Он лишь чувствовал, что что-то меняется, что-то грядёт. А головная боль с каждым днём становилась всё сильнее. *** Пронзающая боль не давала даже просто сидеть. Она сжимала его со всех сторон, пульсировала в висках и ломала тело, не давая ни малейшего шанса на передышку. Это было похоже на предсмертные муки, но в десятки раз хуже. Казалось, его охватило пламя, но не только снаружи — огонь жёг его изнутри, разрывал мышцы, кости, жилы. Ко всему прочему, его собственная сила вела себя беспокойно, словно больше не принадлежала ему. Она рвалась наружу, скользила по венам, вспыхивала судорожными волнами, заставляя его тело выгибаться от невыносимого напряжения. В какой-то момент казалось, что ещё немного — и он разорвётся изнутри. Безликий приходил и уходил несколько раз. Когда он был рядом, боль не была такой пронизывающей, такой нестерпимой. Ци Жун чувствовал это и бессознательно тянулся к нему, цеплялся за него, вжимался, пытаясь найти спасение в его присутствии. И каждый раз, когда боль отступала, он ощущал странную пустоту. Но потом пришло другое — желание. Не просто желание, а всепоглощающее, дикое, мучительное стремление к мести. В его сознании всё застилала густая, тёмная пелена. Мир померк, расплылся, превратился в бесформенный туман. Он не помнил, что происходило в эти мгновения. Всё было размытым, хаотичным. Единственное, что он осознавал — собственный гнев, жажду разрушения, яростный порыв уничтожить всё вокруг. Очнулся он уже позже, ослабленный, разбитый. Бай Усянь сидел напротив, залечивая раны при помощи ци. Его лицо оставалось спокойным, но Ци Жун видел, что он устал. И всё из-за него. Боль сдавила грудь, на смену ярости пришла тяжесть вины. Он не мог даже поднять взгляд. — Прости… — голос прозвучал глухо, почти шёпотом. Бай Усянь лишь хмыкнул, жестом показывая, чтобы тот подошёл ближе. Ци Жун колебался, но подчинился. — В качестве компенсации я хочу поцелуй, — спокойно заявил он. Ци Жун закусил губу, но не стал возражать. Он приблизился ещё ближе, мягко прикоснулся к его губам. Поцелуй был целомудренным, даже невинным. Лёгкое касание, короткий миг тишины. Но этого оказалось достаточно, чтобы согнать последние тени вины и боли. *** Сразу после возвращения Ци Жун не терял времени. Едва переступив порог своей пещеры, он ощутил навязчивое, душное давление магического барьера, который установил Бай Усянь. Эта преграда раздражала его, вызывала в нём неосознанное отторжение, словно пыталась заключить его в клетку. В груди закипела ярость — тягучая, пульсирующая, жгучая. Он не мог и не хотел больше находиться под чужим контролем, даже если этот барьер был создан для его же безопасности. Ци Жун сжал кулаки, его ци всколыхнулась, закружилась внутри, бурля мощной рекой, требуя выхода. И он позволил ей вырваться наружу. Раздался гулкий взрыв. Воздух содрогнулся, пещеру осветила ослепительная вспышка. Магический барьер треснул, словно стекло, и разлетелся на тысячи сверкающих осколков, рассыпаясь в воздухе серебристыми нитями ци. Волна энергии оттолкнула камни, сорвала с потолка мелкие сталактиты, а само пространство наполнилось тяжелым, давящим эхом силы. В этот момент произошло нечто важное. Что-то внутри него щёлкнуло, оборвалось, перестроилось. Он ощущал себя иначе — сильнее, мощнее, свободнее. Мир вокруг вдруг приобрёл новую чёткость, краски стали насыщеннее, звуки — глубже. Его тело наполнилось непривычной лёгкостью, а ци, которая прежде подчинялась с трудом, теперь слушалась его мгновенно, без малейшего сопротивления. Он стал другим. В этот момент, с разрушением барьера, в мире появилось новое Непревзойдённое бедствие.