Дети церкви.

Калейдоскоп из мутных обрывков то ли воспоминаний, то ли снов наяву проносился перед глазами. Визг колес, летящих по снегу, треск одежды, обрывками которой дрожащие руки пытались в темноте перевязать чужое тело, побелевшие губы, закрытые глаза и до одури стойкий запах крови в салоне. Пальцы нежно заправляют чужую, мокрую от снега прядку за ухо, убирая волосы с лица. Лоб прижимается к лбу, губы оставляют аккуратный поцелуй на растерзанной щеке. Металлический привкус на языке, могильный холод чужой кожи, сравнимый с каменной надгробной плитой, и яркий свет восходящего солнца, слепящий покрасневшие глаза.  Свет? Джон свел брови на переносице и отвернулся, пряча лицо в подушку. Смотреть на объект, вынуждающий его проснуться, не хотелось, однако резкий приход обратно в сознание заставил усилием воли распахнуть глаза и подвергнуть их губительному свету больничных ламп. Что произошло? Если память не изменяет, то… Джон просунул руку под белую рубашку и нащупал на груди длинный пластырь, закрывавший собой уродливый шов после долгой операции. Скользнув ниже на талию, мальчик наткнулся на схожую картину и вздохнул. Значит, он правда на это согласился.  Когда наконец-то розовый кабриолет влетел на парковку больницы, и Лололошку в спешке утащили медики, Джон был уверен в том, что они увидяться только на похоронах. Однако вскоре его позвали в палату, и там он согласился абсолютно на все, что имело отношение к своему соседу. Как итог… жить теперь будет в разы сложнее.  В палате пищал кардиомонитор. Джон не знал, почему эти короткие звуки пульса действуют на него успокаивающе, пока не понял, что биение сердца принадлежит не ему. Догадка пронзила сознание, и мальчик резко подорвался с кровати, не веря своим глазам. На соседней койке лежал Лололошка. Джон дернулся было к нему, однако почувствовал, как на сгибе локтя что-то отрывается, и был вынужден потратить драгоценные секунды на то, чтобы вырвать из руки капельницу к чертям. Он присел на уголок кровати в чужих ногах, уже чувствуя себя в таком положении, как на своем месте, и окинул взглядом чужое лицо.  Часть его была замотана, а цвет кожи был таким бледным, что норовил слиться с бинтом. Однако, Джон надеялся, что врачи не зря перекачали в Лололошку пару литров его крови. Он помнил, как кружилась голова и темнело в глазах, но слова благодарности нерадивым врачам, которые почти довели его до массивной потери крови, Джон готов повторять целую вечность. Рука слабо дотронулась до здоровой стороны чужого лица, и Джон сделал махинацию, идентичную ранее той, что провел на себе — скользнул ниже, кладя ладонь на грудь. Он дышит. Дышит, благодаря тому, что Джон без раздумий лег под хирургический нож и отдал ему свое правое легкое. Подросток на мгновение задумался — каково это ощущать, что чужое тело частично состоит из твоего? Еще пару дней назад эта кровь бежала по его венам, и это его легкое давало ей кислород. А теперь тот же процесс происходит все также. Но уже в другом теле.  Джон никак не мог догадаться, что когда-нибудь разделит с кем-то не комнату, не работу, не судьбу и даже не жизнь — а собственную кровь и собственное тело. Он не задумывался, когда соглашался на эту рискованную операцию, не жалел и сейчас. Он был готов отдать хоть всего себя на запчасти для Лололошки и не пожалеть.  Джон не сразу заметил, что за ним следит голубой глаз из под полуприкрытых век. Встретившись с ним взглядом, мальчик от неожиданности отдернул руку от чужой груди, прижимая к себе, и почувствовал, как ему перестает хватать воздуха от нахлынувшего облегчения. Джон не мог ничего сказать, только смотрел на чужое лицо, которое по иронии судьбы выучил действительно лучше, чем свое собственное, и одновременно с этим пытался понять, как заново дышать. А с одним легким это сделать было проблематично. Впрочем, все его попытки полетели к черту, когда Лололошка протянул здоровую левую руку к нему, взял его за запястье и снова приложил ее в груди. Краем глаза Джон подметил — у соседа не хватает дистальных фалангов на некоторых пальцах — врачи отрезали отмерзшие части тела — и ему захотелось охреначить свои и пришить их Лололошке, чтобы тот ходил с целыми руками. Только вот это к сожалению, или к счастью, сделать было невозможно.  — Джон.. — раздался слабый голос, заставив названного вздрогнуть. — Не убирай руку.  — Почему? — подросток чувствовал, как участилось чужое сердцебиение и кардиомонитор запищал чаще. — Я не должен был…  — Мне больно. — еще тише произнес Лололошка. — А твоя рука будто… забирает эту боль..  Джон знал, что в любой другой ситуации принялся бы объяснять, что это происходит из-за выброса эндорфинов, однако сейчас мысль пошла в другое русло, и мальчик задался вопросом: почему мозг Лололошки вырабатывает гормон счастья от его прикосновений и присутствия? Вопрос резко встал в голове и явно никуда в ближайшее время исчезать не собирался, но всё-таки сейчас было не до него.  — Хорошо.. — легко согласился Джон. Ему самому становилось больно от того, как Лололошка это говорит. — Но, если хочешь, я могу позвать доктора, он даст тебе обезболивающее…  — Нет, Джон. — голос стал громче, и это явно стоило Лололошке большого количества силы, так что его бывший сосед моментально заткнулся. — Я хочу видеть только тебя. Пока ты.. сам не захочешь уйти от меня.  — Я не уйду. — тут же сообщил Джон, кладя свою вторую ладонь поверх руки Лололошки, из-за чего образовалась небольшая пирамидка. — Больше никогда.  *** Дни летели быстро, а организмы обоих мальчиков восстанавливались и того быстрее. День выписки близился с каждым часом, проведенным здесь, и ждать его становилось все невыносимее. Их почти сразу развели по отдельным палатам — состояние Лололошки требовало постоянного наблюдения, и в случае чего, моментального реагирования. Джон же постепенно адаптировался к жизни с одним легким, одной почкой и отсутствием некоторых тканей, ушедших на то, чтобы собрать заново правую сторону Лололошки. Повезло, что в этом месиве уцелело сердце — Джон был готов отдать соседу и его, однако на такое ни один врач бы не согласился. А представлять жизнь в таком случае становилось невыносимо.  Нездоровая созависимость обоих подростков никогда никуда не уходила, и теперь уже явно не исчезнет. Да, это больше не было идеализацией или бесконечным желанием контролировать и самоутвердиться — это стало чем-то большим, ощущением собственной неполноценности без другой своей составляющей, которая тоже являлась человеком. Осознание того, что они делят одну кровь и части одного организма на двоих лишь подкрепляло это какой-то своей, извращенной романтизацией произошедшего. В моменты одиночества Лололошка вспоминал, что в его венах течет кровь самого ценного человека на свете, и это согревало, напоминая, что ради него кто-то добровольно лишился частей себя. Тепло было для мальчика необходимо. После всего случившегося, он до паники боялся ощутить хоть малейший холод — будь то физический или психологический. Смотря на себя в зеркало, видя отсутствие фаланг на пальцах и срезанные кончики ушей он невольно переносился в темный лес. Как, как он умудрился потеряться? Зачем поддался порыву уйти, сбежать, чтобы не стать такими, как все в этих богом забытых землянках? Блуждая среди деревьев, пытаясь выйти обратно, Лололошка чувствовал, как обжигающий холод отмораживает ему конечности и замирал, не в силах двигаться дальше. Не в силах убежать от больших зеленых мерцающих глаз в темноте. Впервые ему так хотелось не помнить лязг зубов, бульканье крови, треск костей и собственные крики от острой боли, захватившей все сознание. Возвращаясь туда, переживая случившееся заново, в одиночестве по ночам, Лололошка снова попадал в плен к всему спектру тех болезненных ощущений, благодаря которым оказался на грани смерти.  Может ли он благодарить судьбу за свое чудесное спасение? Эта мысль протянула ему руку помощи, вытягивая из пучины боли. Лололошка прикладывал руку к груди и вспоминал о Джоне — о том человеке, благодаря которому он жив. О том человеке, из которого его собрали эти странные люди в белых халатах. Они делили плоть и кровь — это как причастие, только не каннибализм, а трансплантация. Более опасно, но более эффективно, если нужно с кем-то воссоединиться на духовном и физическом уровне. Лололошке нравилось быть связанным эмоционально, однако теперь уже по собственной воле.  *** Джона могли выписать раньше, но он остался, несмотря на неприязнь к больнице. В день икс мальчик зашел в чужую палату и прислонился к косяку двери, наблюдая, как Лололошка застегивает молнию на черной толстовке — Дилан явно лишился половины своей одежды, без конца одалживая ее двум Лололошкам — и неуверенно встает с кровати. Они встретились взглядами, просияли, однако вместе с радостью оба чувствовали — начинается новый, абсолютно неизвестный и абсолютно непредсказуемый этап жизни. Лололошка разглядывал Джона с каждой секундой все менее забвенно, по частям восстанавливая в памяти случившиеся события в монастыре, а тот в свою очередь задумывался о том, что они будут делать теперь. Конкретнее — что им делать друг с другом. Оба знали — их ожидает разговор. Разговор серьезный, разговор, который надо будет довести из точки А в точку В. Только длину пути, скорость и время никто не знал. Ясно было только то, что последнего осталось совсем мало.  — Череп? Серьезно? — это было первым, что спросил Лололошка, очерчивая на черной толстовке Джона белый рисунок с костями.  — Меня уже воротит от чисто-черного цвета. — признался тот. — Никогда больше на себя его не надену.  — А от белого? — поинтересовался Лололошка. — Последнее время мы только в нем и ходили.  — И от белого теперь тоже. — разочарованно подтвердил Джон. — А он мне нравился, между прочим!  — И в чем теперь ты будешь ходить? Только не говори, что в сером. — слабо усмехнулся Лололошка и тут же поморщился — щека еще не зажила окончательно. На ней точно останется большой, уродливый шрам.  — Во всех цветах радуги. — саркастично отозвался Джон. — Кроме голубого.  — Почему? — недоуменно приподнял бровь Лололошка, чувствуя в этой фразе какой-то скрытый намек.  — Потому что в голубом будешь ходить ты. — игриво улыбнулся Джон и подмигнул растерянному личику напротив.  ***  Они шли по коридору больницы, держась за руки. Джон чувствовал, что несмотря на травмы пальцев, руки Лололошки ни сколько не потеряли былой силы, и ему это почему-то нравилось. Ощущать, как твою ладонь сжимают в своей — так чувственно, бережно, но в тоже время надежно и настойчиво, было приятно, однако позволялось делать только Лололошке. Он вообще был единственным, кому Джон мог позволить абсолютно все, потому что безгранично доверял и знал, что бояться нечего.  Мальчики уселись в кресла, ожидая, когда к ним подъедет Саймон и займется вопросами выписки. Документ был только у Джона, а Лололошке этап с паспортом все еще предстоял. Они обязательно этим займутся. Уверенность в завтрашнем дне постепенно начала появляться. Ничего не предвещало беды, однако отголоски прошлого не заставили себя долго ждать.  Дверь в зал ожидания отводилась. Две пары глаз уставились на вошедшего с одинаковой, плохо скрываемой ненавистью и шоком, после чего тут же метнули взгляды друг на друга. Лололошка прочитал в темно-карих глазах отголоски страха, после чего Джон заметил, как заледенела голубизна напротив лютой ненавистью и понял — тот все знает. От это осознания его резко затошнило и до боли закружило голову. Мальчик вцепился в подлокотник кресла, молясь, чтобы к ним не подошли, однако взгляды, которыми стрелял Лололошка, привлекали слишком много внимания. В конце концов один-единственный глаз, сверкнул безграничной злобой и высокий силуэт вырос перед подростками.  — Какая неожиданная встреча. — процедил Наместник, испепеляющим взглядом прожигая Лололошку. — Маленькие отступники! Стоило только сбежать в большой мир — сразу же оказались в больничке. Кто бы сомневался, что Господь Бог вас покарает…  — Ты то что здесь ошиваешься? — резко поинтересовался Лололошка. — Что, одними молитвами исцелиться после нашего разговора не получилось, и пришлось обращаться к чернокнижникам-колдунам в больницах?  — Каков наглец. — глаз Отца прищурился от презрения. — Ты говори, да не заговаривайся.  Джон следил за происходящим с нарастающей тревогой, не думая о том, чтобы вмешиваться. Он сжал руку Лололошки в своей, как бы умоляя не провоцировать ненормального старика. И этот жест, конечно, не остался незамеченным.  — А ты, как я вижу, извлёк урок, что я тебе преподал. — с ноткой ликования заметил Наместник. — Как жаль, что твой бывший сосед из-за своей плохой памяти не склонен учится на собственных ошибках. Хорошо, что ты не такой.  Джон невольно вжался в кресло, однако до него постепенно начал доходить смысл сказанных слов. Он коротко взглянул на Лололошку, но тот этого даже не заметил. В его широко раскрытых было видно бешеный стук сердца, тревогу и растерянность.  — Может, поедешь обратно со мной? — предложил Отец, снова обращаясь к Джону. — Я так обрадовался, когда ты появился — полная копия его, только в бога не верит. А раз не верит — то полностью беззащитный, верно? Как и этот был… — он кивнул на Лололошку. — до семи лет. А после уже младенцы становятся отроками, начинают осознанно верить в Бога, исповедоваться, и их уже можно полноценно считать православными христианами. Таких уже трогать — Господа гневить. А до этого момента можно и…  Лололошка зажал уши руками, чтобы не слышать продолжения, но оно и не последовало. Джон вскочил с места и с ноги ударил мужика в живот, ввязываясь в драку прямо у места регистрации.  *** — Ну и что это было?! — громким голосом вопрошал Саймон. — Мало нам больницы, мало нам леса, мало нам отсутствия документов у некоторых товарищей, давайте еще проблем с ментами! Джон! Я с тобой разговариваю!  Джон сидел на заднем сидении, злобно сверля взглядом окно и прикладывая к щеке завернутый в полотенце лёд. Охранники растащили драчунов почти сразу, но получить мальчик всё-таки успел и теперь с ужасом представлял, как будет ходить с фингалом несколько дней. Саймон подоспел вовремя — кое-как уладил конфликт, договорился о выписке обоих, и сейчас они ехали в ближайшее МФЦ. Только вместо музыки слушали негодования старшего. Его понять можно было.  Когда проводишь в дороге непонятно куда несколько часов, а потом один из твоих пассажиров вытаскивает из леса разодранное туловище и заявляет, что его нужно срочно везти в самую дорогущую больницу города — нервы рано или поздно начнут сдавать. И вот, у Саймона они сдали сейчас. Впрочем, ругаться на Джона он долго не мог, так за это время на все двести проникся случившимся. Привязался и ко второму мальчику, который сейчас молча пялился в другое окно, сосредоточенно думая о чем-то своем. Всё-таки, спасая человека от смерти, невольно берешь на себя ответственность за его благополучие. А так как Саймон был единственным взрослым, который оказался втянут в этот беспредел, в зону его внимания разумеется попал и Лололошка.  Он раздумывал над тем, что будет после того, как решиться вопрос с документами, и подсознательно смирился с тем, чтобы взять к себе домой еще двух подростков. Квартира была большая, денег было достаточно. Ответственность.. уже никуда от нее не спрячешься.  *** — Ты правда в паспорт вписал его фамилию?  Это был первый вопрос, который Лололошка услышал от своего новообретенного второго соседа — Дилана. Он не сразу нашёлся с ответом, однако пришел к тому, что надо быть дружелюбнее с теми, кто пустил его в свой дом. Максимум дружелюбия, которое он смог выдать — пожать плечами и пробормотать согласие.  — Вижу, ты не из общительных? — равнодушно заметил Дилан. — Это хорошо. Но я не знал, что у Джона такой типаж.  Парень надел наушники и подрубил компьютерную игру, а Лололошка в непонимании уставился на него. Добиваться пояснений, очевидно, он не будет — не у Дилана спрашивать про их с Джоном взаимоотношения. Но спросить у кое-кого хотелось. Лололошка решил отбросить мучившие его с момента выписки мысли о прошлом, и сосредоточится на настоящем.  Он вышел из комнаты и прошел на кухню, застав Джона с Саймоном — они пили чай и о чем-то переговаривались. Младший хмурился, а старший был заметно напряжен — тема разговора была не из приятных. Лололошка, однако, решил быть достаточно наглым хоть раз и нарушил ее:  — Джон. Нам надо поговорить. — настойчиво произнес он общеизвестный факт.  Тот лишь кивнул в ответ, махнул Саймону рукой и вышел в коридор. Они прошли в другую комнату. Поняв чужой настрой, Джон защелкнул замок на двери. Напротив друг друга, усевшись на противоположенные концы кровати — именно в такой позе мальчики собирались провести ближайшее время.  — О чем вы говорили? — неожиданно для себя поинтересовался Лололошка. Джон приподнял одну бровь в легком недоумении от вопроса, но затем переменился в лице и тяжело вздохнул.  — Полчаса назад Саймону звонила моя мать. — унылым тоном сообщил он. — Он сказал, что "голос женщины с трепанацией черепа в его доме звучать не будет" и сбросил. Я не знаю, по какому поводу она ему звонила, но надеюсь что мои родители не объявятся на пороге этого дома. Либо их поставили в известность о моем исчезновении и они старательно делают вид, что им не плевать на этот факт, либо… либо им правда не плевать, но тогда я знаю, что им нужны от меня только деньги. И… честно, не знаю, о чем думать более грустно. Они вкладывались в моё развитие и образование. То, что я пропал бесследно, не вернув ничего обратно — несправедливо. Однако.. надеюсь меня не будут искать. По закону эти люди все еще мои законные представители. И теперь я думаю что мне лучше съехать, Ло. Чтобы не принести Саймону проблем с судом. Он против, но…  — Я тоже против. — горячо заговорил Лололошка. С каждым словом Джона тревога нарастала. То, что его могут забрать, подобно уплате за долг, разозлило страшно. — Ты не уйдешь. Я не знаю людей, которые тебя воспитали, но мне они уже не нравятся. Мы справимся с судом, если он будет… со всем справимся.  Джон усмехнулся и откинулся на кровати, уставившись в потолок:  — Звучит… правдоподобно? С учетом того, с чем мы уже справились. Однако, я не хочу, чтобы кто-то справлялся с чем-то из-за меня. Слишком часто это случалось в моей жизни… а впрочем, не будем нагнетать. О чем ты хотел поговорить, Ло?  Повисла недолгая пауза. Джон снова вернулся в сидячее положение, и, поддаваясь внезапному порыву нежности, придвинулся к Лололошке и улегся с ним в обнимку. Тот невольно издал тихий смешок, а затем стал еще серьезнее, чем был.  — Джон… ты меня любишь?  Этот вопрос стал еще более неожиданным, чем предыдущий. Джон шмыгнул носом и уткнулся в чужое плечо, чувствуя, как в голове трещит по швам мыслительный процесс. Вся его сущность орала и трезвонила — "Да!". Но он сдерживал себя. Он знал, что это "да" станет самым весомым словом за всю его жизнь.  — Ло… — протянул Джон, чувствуя, как колотиться чужое сердце. Он не может ответить отрицательно. Он не может врать. — Я.. я больше, чем…"люблю". Ты не моя любовь — ты вся моя жизнь. Весь мой мир. Тц.. я наверно сейчас звучу очень странно, очень слащаво, непонятно, нелогично, и..  — Твоя жизнь? — переспросил Лололошка, зарываясь лицом в чужие мягкие волосы. — Ты понимаешь, что такое жизнь, Джон?  — Жизнь — самое дорогое, что есть у человека. — сообщил тот. — То, что покидает его лишь после смерти. Если ты покинешь меня — я перестану жить. Любовь… она приходит и уходит. А жизнь приходит лишь раз и уходит лишь раз. И после нее уже ничего не остаётся.  Лололошка промолчал. Все время, пока он существовал, ему внушали что любить кого-то больше Бога — грех, блуд, разврат. Что человек должен быть монахом и посветить всю свою жизнь послушаниям и молитвам. Однако жить он начал только после появления Джона. И тот был прав. Прав до единого своего слова.  — Еще никогда я не чувствовал столько истины в чьих-то словах.. — прошептал Лололошка, сжимая Джона в объятиях.  — Я бы никогда не стал тебе врать. — ответил тот, поднимая голову.  Они встретились взглядом и одновременное осознание собственной жизни сверкнуло яркой звездочкой в глубине души, а глаза обнажили это сияние, открывая друг для друга доступ к нему. Лололошка чувствовал, что чужой свет разгоняет его темные мысли, черные пятна, поразившие и отравляющие его сознание. Ему хотелось быть ближе. Снова это ощущение — чужая кровь в собственных жилах, подобная яркому, священному огню. Он сходит с небес в последний день страстной седмицы, в Воскресение, и не обжигает тех, кто прикасается к нему. Джон был его живым воплощением. Светил, излучал тепло, воскресил из мертвых — Лололошка подался вперед и замер в паре миллиметрах от чужого лица. Его останавливало и пугало знание того, как может отреагировать Джон на слишком близкий физический контакт.  — Можно? — еле слышно произнес он, опаляя жаром чужую щеку. Двойник слегка вздрогнул от этот ощущения, а затем на его губах заиграла умиротворенная улыбка.  — Тебе можно всё.  Джон еще не успел договорить, как чужие губы коснулись его лица, запечатлев нежный, невесомый поцелуй в уголке рта. Он почувствовал, как нижняя губа дрогнула от переизбытка эмоций, как сладко защемило сердце в груди от всего спектра испытываемых чувств. Джон аккуратно положил руки на чужие плечи, и в ответ поцеловал Лололошку более смело. Оба думали, что отстраняться почти сразу, однако никто этого не сделал. Джон целовался так, будто это заменяло жизненно необходимый процесс дыхания. Он чувствовал, как ощущаемый свет внутри разжигается ярче. Чувствовал себя. Чувствовал Его. А большего никому ничего надо и не было.