Дети церкви.

Джон разлепил глаза и потер их руками, вспоминая о том, где находиться. Пахло бензином, кожей и машинным маслом. Холодно, и слабый свет сквозь заметенные стекла окон почти не проходил через толстый слой снега. Джон еле удержался от того, чтобы снова не завалиться спать, но понимал — надо двигаться дальше.  До этого по лесу он ехал часа два. Осторожно, не спеша, стараясь не разбить машину и не улететь на повороте. Однако затем глазам мальчика предстала трасса, по которой все неслись с огромной скоростью. Сворачивать на нее было страшно до невозможности, поэтому в моменте Джон на это не решился и завалился спать, аргументируя тем, что на отдохнувшую голову шансов доехать куда-то, кроме ближайшего столба, в разы больше. Сейчас же, снова заведя машину и кое-как очистив от снега лобовое стекло, подросток уже не был в этом уверен. Только выбора ему никто не давал.  Джон выдохнул, взялся за ледяной руль и вылетел из леса на дорогу, сразу вставая в поток машин. По началу соблюдать скорость было сложно — видя, как стрелка уползает за сто километров в час, Джон невольно принимался считать свои шансы на выживание, при возможной аварии. Но время шло, скорость нарастала, а вместе с ней уходило и чувство страха. Джон умел с ним справляться, находя плюсы своего положения, и сейчас одним из таких стало невероятное чувство свободы, растущее с каждым делением ползущей стрелки вверх.  Какое-то время Джон не обращал внимание на то, что его окружает, однако постепенно принялся следить за дорожными знаками и указателями, ориентируясь на них. Вдалеке засветились городские огни, и, спустя полчаса, Джон съехал с трассы в обилие высоких домов, улиц, парков и простой, человеческой цивилизации.  Острое желание выйти из машины и прикоснуться к городу захватило его разум. Прежде, чем Джон успел логически объяснить самому себе свое поведение, он уже парковался на незнакомой улице, перед незнакомым домом. Рука потянулась к двери, и мальчик вылез из машины на улицу.  Широко раскрытыми глазами Джон поглощал образ утреннего, пробуждающегося города. Торопящиеся на работу, на учебу люди, забитые автобусы, трамваи, утренние пробки и все еще горящие уличные фонари, начинавшие меркнуть на фоне восходящего солнца — все то, к чему он раньше относился безразлично, даже с какой-то неприязнью, вызывало дикий восторг. Джон жадно вдыхал грязный городской воздух, чувствуя, как от эйфории начинает кружиться голова. Стоять стало сложно. Он опустился на колени, прямо на мокрый асфальт и прислонился к нему лбом. Сердце защемило от острой боли ликования, проступавшего через все его естество. Джон чувствовал, как по щекам полились слезы, стекая с лица и капая на тротуар, а вместе с ними его покидает въевшееся чувство собственной никчемности, слабости и беспомощности, навязанное извне. Эти мгновения стали для мальчика синонимами к слову "счастье" и запомнились на всю дальнейшую жизнь.  Резко осознав, что он теперь находится в обществе, и подобное эмоциональное поведение может привлечь достаточное количество нежелательного, неправильного внимания, Джон поднялся на ноги, вытер глаза и понял, что пора приходить в себя. На него уже откровенно пялились прохожие — конечно, у кого не вызовет интерес растрепанный мальчик в черных лохмотьях? Джон это прекрасно понимал. А также понимал, что машиной пользоваться больше нельзя — привлечет внимание полиции. С одной стороны ему подобное было бы на руку. Однако, была и обратная сторона медали. 

***

Джон всегда любил задавать вопросы, и довольно часто они выходили порядком спорными и неэтичными. Одним из таких за последние месяцы был вопрос о том, почему его родителей никогда не привлекали к уголовной ответственности. А возник он после того, как Джон решил объективно порассуждать после смерти Саши, в которой его винили все подряд, и сам он, конечно, исключением не стал. Впрочем, тяжелое моральное состояние не должно мешать думать головой. И подросток решил воспользоваться такой возможностью.  Прекрасно помня разборки с полицией, Джон никак не мог вспомнить о том, чтобы хоть кто-то косо смотрел на его отца и мать. Не возникало вопросов, почему родители оставили своих несовершеннолетних детей одних дома без присмотра, никто не возмущался тому, что подобная беспечность привела к гибели одного из них. Создавалось впечатление, что один только Джон знал статью, по которой должны были пойти его родители. А также он знал, сколько денег исчезло с их карточки после смерти Саши. Додумывать эту мысль мальчик тогда не стал — слишком сложно оказалось быть объективным на тот момент. Однако, она засела в голове и всегда играла где-то фоном.  Таким же фоном в мыслях скользила информация, полученная в монастыре во время одного из разговоров с Сайриссой. Историю смерти ее родственников он помнил — она была тесно связаны с наместником, который тоже не понес никакого наказания за свои деяния, даже наоборот, организовал целый монастырь под своим началом. К тому же Джон прекрасно помнил праздник Рождество — как много было людей, людей влиятельных, известных в своих кругах и явно прекрасно все понимающих. Картинка складывалась, и складывалась она отнюдь неутешительной.  Джон ходил по городу и, разумеется, на глаза попался полицейский отдел. Впрочем, когда это случилось, мальчик уже был твердо уверен в том, что заходить туда — подписать себе смертный приговор. Джон знал, что в первую очередь вызовут его родителей, и хоть понятия не имел о том, где они сейчас, прекрасно знал, что такие люди отмажутся от ответственности. Как это было тогда, с Сашей. Как это было всю его жизнь. Отец и мать любили откупаться — были настоящими мастерами этого дела. Денег у них было хоть отбавляй, и Джон понимал, что у него была возможность вырасти избалованным капризным ребенком. Только вот он ее упустил. Точнее, ему никто не дал ей воспользоваться. Джон с детства знал, что должен вернуть абсолютно все своим родителям. Знал, что обязан работать на благополучие своей семьи, учился всему и везде, лишь бы только остаться в расчете, быть полезным, незаменимым, любимым и не дай бог не разочаровать. План провалился с треском, но осознавать этого пока что не хотелось. А если зайти в полицейский отдел, сообщить о случившимся, прийдется также рассказать, что именно родители привезли его в монастырь. Да, им ничего за это не будет, однако Джон знал, что будет с ним, после того как он втянет их в очередное дело с полицией. Думать об этом не хотелось. Любая мысль о том, что им придется встретиться, а вместо защиты и сочувствия Джон получит только обвинения, после чего его снова бросят на произвол судьбы, приводила в ужас.  Насчет того, что его могут вернуть обратно, Джон также не сомневался ни секунду. Путем нехитрых логических цепочек он дошел до того, что скорее всего правительство поддерживает существование этого монастыря. У Отца были свои люди везде. Джон в этом убедился, вспомнив рождественских гостей более подробно. Идти катать заявление в полицию было невозможно. Мальчик отошел подальше от полицейского участка и присел на скамейку. Зима две тысячи пятнадцатого года была самой теплей за всю историю, но Джон все равно замерз. Чувство беспомощности, которое покинуло его разум в самом начале, постепенно возвращалось. Мальчик начал понимать, что проблем стало только больше. Ему негде было жить, некуда было идти, некому было позвонить. Джон помнил адрес своего места жительства, но знал, что возвращаться домой не может. У него даже ключей не было, а вместе с этим денег и телефона. Был только паспорт. Джон вытащил его и уставился на собственную фотографию, пытаясь найти у нее ответы. Безуспешно.  Впрочем, что-то делать надо было срочно. Подросток знал, что его в любой момент могут забрать в полицию — слишком уж подозрительно он себя ведет. И если это случится, то все пропало. Подавив подступившее отчаяние, Джон принялся перебирать возможные варианты, однако каждый упирался в один-единственный — ему негде жить. Зачем он так рвался в город, если здесь совершенно нечего делать? Джон вздохнул, понимая, что уже на грани. Он даже не может воспользоваться машиной в полной мере, так как незаконно угнал ее. Поэтому, если его найдут вместе с ней, то опять же разборок не избежать. Не легче ли пойти и сбросится с многоэтажки? Тогда он конечно не выполнит свою клятву, данную Лололошке, но хотя бы избавит себя от страданий. Нет, так нельзя. Надо было думать лучше. 

***

Вечерело. Джон в расстроенных и противоречивых чувствах топал на другой конец города, борясь с желанием броситься под ближайшую машину. Вариант, который он придумал, не нравился ему меньше всех прочих, однако также вызывал ноль положительных эмоций, один сплошной негатив.  Знакомых, тем более друзей у Джона не было, поэтому думать о них он стал в самую последнюю очередь. Кто же знал, что именно тут найдется плюс минус исполнимый вариант? Видеться с теми людьми мальчик не хотел и знал, что ему тоже рады не будут. Но придется засунуть свою гордость куда подальше — Джон последнее время делал это очень часто — и просить помощи.  Саймон Солус — единственный человек в жизни Джона, который задержался рядом с ним подольше, чем на пару недель. Разумеется, не просто так. В какой-то момент, в тогда еще детской головушке Джона возникла мысль о том, что покупать себе внимание — отличная, логичная идея, и тот нанял себе репетитора по информатике. В полученных знаниях Джон не нуждался — ему хотелось только одного: внимания к своей персоне. А также похвалы и восхищения. Сбегая на свои занятия, мальчик переносил на Саймона свои представления о родительской фигуре и, постепенно, привязался довольно сильно. Впрочем, взрослея, Джон все чаще ловил себя на мысли, что теплое отношение к нему — неестественно и неискренне, вызванное одним лишь желанием заработать. В их последнюю встречу, в ноябре, он высказал в лицо своему старшему другу все, что думает, и пообещал больше не появляться. Обещание, впрочем, пришлось нарушить.  Заходя в знакомый двор, Джон все больше замедлял шаг, а затем нерешительно остановился у домофона. Пальцы набрали знакомый номер квартиры и пошли долгие гудки. Джон почувствовал секундное облегчение от мысли, что ему никто не ответит, однако раздавшийся голос прервал эту идиллию.  — Кто? — уныло раздалось в трубке и Джон на автомате закатил глаза. Этого товарища он тоже знал — Дилан. Младший брат Саймона, находящийся у него под опекой. Вечно недовольный жизнью, саркастичный, необщительный — список его недостатков Джон мог продолжать бесконечно. Если с Солусом у мальчика выстроилась какая-то наставническая дружба, то с Диланом каждый диалог заканчивался взаимными унижениями. Вряд ли этот станет  исключением.  — Это я. — отозвался Джон. — Я к Саймону. Открывай.  В домофоне повисло неодобрительное молчание. Подросток решил, что если его сейчас не впустят, то он больше звонить не будет, а ляжет и замерзнет насмерть у них под окнами, чтоб знали. Впрочем, делать этого не пришлось — дверь все-таки открылась. Джон зашел в подъезд и поднялся на нужный этаж. Квартира была закрыта, но он знал, что стоит дернуть ручку — встретишься с недовольной рожей и потоком сарказма. Так и случилось.  — О господи, кто к нам пожаловал! — скучающим тоном сообщил Дилан, стоящий на пороге. — Сам Джон Дейвисон Харрис! Ну чудо из чудес!..  Юноша окинул прибывшего оценивающим взглядом, и его брови слегка приподнялись в знак удивления. Он поджал губы и удрученно вздохнул.  — Ты не мог хотя бы немного уважения к нам проявить и одеться, как человек, а не как бомж-наркоман с улицы? — поинтересовался Дилан. — Я тебя в дом не пущу в таком виде.  — На себя бы посмотрел! — не выдержал Джон. — У меня хотя бы уважительная причина есть выглядеть так. А тебе просто лень нормально одеваться.  Дилан правда мог ходить в одной черной толстовке и спортивных штанах всю свою жизнь. Этот день исключением не стал, однако замечание Джона его разумеется совсем не задело.  — Долбаеб-стрелочник. — отозвался Дилан. — Я у себя дома, как хочу, так и хожу. А ты, между прочим, в гостях. Как же хорошо мне жилось, пока я не видел твою физиономию у нас дома с ноября…  — Что там происходит? — раздался голос Саймона, и в прихожей показался высокий мужчина с ухоженной бородой в розовом халате. Глаза его пробежались по Дилану, по Джону, но не выдали никакой эмоции.  — Что вы как кошка с собакой опять? Я только начал думать, что больше не услышу этих скандалов в своей жизни, так меня тут же разочаровали. — Все мы так думали. — отозвался Дилан. — Но твоему "ученику" хватило наглости заявится сюда после всего, что он тебе наговорил.  — Я сам вижу. — отрезал Саймон и скрестил руки на груди. — Похоже, на это есть причины. Джон.. не хочешь объясниться?  Джон хотел. Очень хотел объясниться, но даже взгляд поднять на Саймона был не в силах. Ему было стыдно за себя, за свое поведение. Да, он наглый эгоист, раз заявился сюда и с порога начал скандалить. Да, у него есть причины. Но оправдать себя Джон не мог, даже не хотел пытаться. Он хотел получить по заслугам.  — Я хочу, чтобы ты мне помог кое в чем. — сообщил Джон. Он не знал, что мешает ему вести себя адекватно, но не в силах был даже попытаться извиниться.  — Ах вот оно как.. — пробормотал Саймон. Было видно, что желание Джона ему параллельно. — Прости, но ничем помочь не могу. Можешь идти.  — Да-да. — вторил ему Дилан и взялся за ручку двери. — Гуляй, Вася.  — Да стой ты! — Джон пролез под рукой у парня в чужую квартиру. Нет, он не позволит себя выгонять. — Я заплачу тебе. Чуть позже. Но сколько тебе надо будет..  — Мне не нужны твои деньги, Джон. — равнодушно заметил мужчина, скрещивая руки на груди. — Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Ты обвинил меня в меркантильности, равнодушии, сказал, что я обязан вести себя так, как ты захочешь, делать то, что ты захочешь, потому что не могу дать тебе ничего нового и должен делать хоть что-то за то, что ты мне платишь. А теперь, спустя несколько месяцев отсутствия, заявляешься к моему порогу, без здрасьте, без извинений, без объяснений, и требуешь выполнять свои хотелки. Увольте. Я не твоя собственность, а взрослый человек. Убирайся, иначе я вызову полицию.  Джон знал, что Саймон Солус был бесконечно прав, но не мог себя заставить сдвинуться с места в сторону выхода. Эти люди, с которыми он поломал все отношения, были последней надеждой на выживание. Но Джон не умел нормально просить, не умел нормально извиняться — его попросту не учили этому. Лишь там, в монастыре, насильно вынудили измениться. Демонстрировать это Джон не хотел, но сдерживать эмоции стало слишком тяжело. Он знал, что две пары глаз выжидающе смотрят на него, чувствовал холод, исходящих от их взглядов и, поддаваясь отчаянию, закрыл лицо руками, цепляясь пальцами за собственные волосы. Спрятаться, никого не видеть, никого не слышать, не быть должным, не быть виноватым — все, чего Джону хотелось на данный момент. Он чувствовал, как ноги перестают его держать, как дрожат руки, но не мог сказать ничего в свою защиту. Казалось, что время остановилось.  Помешав начаться панической атаке и истерике, чьи-то руки настойчиво взяли его за запястья и, приложив усилия, оторвали их от лица. Джон встретился с зелеными глазами напротив и на этот раз отвести взгляд не смог. Он пытался прочесть в них свою дальнейшую судьбу, искал понимания, сочувствия, или наоборот — ненависть и осуждение, однако наткнулся на абсолютно неясную ему эмоцию. Джон видел проблески обиды, гнева, растерянности и беспокойства, с которыми смотрел на него Саймон, и не понимал, что с этим набором делать. Впрочем, такие вещи будет решать не он. Мужчина выпустил его руки из своих, выпрямился и вздохнул.  — Я вижу, что что-то случилось, Джон. — сообщил Саймон, и мальчик точно уловил в его голосе тоску. — Вижу, что что-то плохое, и не хочу быть тем, кто окончательно испортит тебе жизнь. Ты можешь остаться, но я все еще буду ждать объяснений. А когда все уладиться, самой лучшей наградой от тебя будет больше никогда не иметь с тобой дел, Джон. Я знаю, что это большее, на что ты способен, поэтому не прошу даже извинений..  Джон вцепился в чужой халат мертвой хваткой, удерживая мужчину на месте. Нет, он не был согласен на такие условия, но предложить что-то новое не мог. Они не были слишком близки — сначала они виделись только по обусловленным часам занятий, на которых Джон пытался проявить себя и вызвать восхищение. Затем шло время, и эти часы превратились в сплошную болтовню мальчика о своей жизни. Джон часто ловил себя на мысли, что рассказывает Саймону слишком много, а тот его слушает — это было слишком удивительно. Дошло до того, что подросток принялся заявляться в эту квартиру в приступах полного одиночества, отрывал Саймона от работы, пил чай, играл в настолки или просто ложился спать на кухонном диване. Здесь ему было хорошо, но тот факт, что каждый час выделенного внимания был оплачен начинал давить все сильнее. Прийдя сюда в ноябре, после смерти сестры, Джон высказал все свои придуманные обиды в грубой форме и решил, что больше сюда не прийдет, так как никто тут его не ценит. Судьба же решила иначе, и сейчас Джон сжимал в руке розовую ткань халата Саймона, с трудом выговаривая слова раскаяния:  — Я способен.. — произнес он, уставившись в пол. — Простите меня.. я не подумал, когда говорил, но я правда не плохой человек… я пытаюсь стать лучше.. Джон не сразу понял, что его слова возымели эффект. Какой? Было неясно. Ответом ему стал тяжелый вздох. Пальцы мужчины разжали его кулачок, освобождая край своего халата.  — Мне нужно работать, Джон. — сказал Саймон, но прежнего негатива мальчик там не расслышал. — Иди для начала лицо свое умой и переоденься. Твой ужасный внешний вид слишком сильно давит мне на жалость и мешает мыслить здраво. Дилан! Выдай ему одежду, полотенце и можешь дальше тупить в своем зомбоящике.  Юноша в ответ лишь зевнул, выказывая свое безразличие, однако Джон видел что в синих глазах промелькнула искра любопытства. Ему было неловко, что Дилан был свидетелем подобной сцены, однако пришлось смириться. Может быть, еще не все потеряно? 

***

— Ну и где он? — поинтересовался Саймон, наливая себе утренний кофе. Ответа от Дилана он не услышал — подросток смотрел в телефон, уши заткнул наушниками и увлеченно поглощал завтрак под очередное видео на ютубе. Мужчина вздохнул, но мешать не стал — смысла не было никакого.  Его младший брат всегда был таким, однако в подростковый период эта замкнутость пробила все возможные потолки. Хоть они и жили вместе, общались крайне мало. Саймон знал, что Дилан в глубине души держит на него обиду, но выяснять отношения с братом было нереально. Да и всю заботу, которую Саймон должен был отдавать Дилану, он отдавал Джону, который активно этим пользовался. Ни к чему хорошему это привести не смогло.  В год рождения Дилана, Саймону только-только исполнялось восемнадцать лет, что избавило первого от проживания в детдоме. Мать умерла при родах, отец Дилана — оба брата были от разных мужчин — ушел из семьи, подобно отцу Саймона, поэтому старший решил взять обязательства по воспитанию братца на себя. А когда тот начал подрастать и задавать неудобные вопросы о том, почему у него нет ни отца, ни матери, Саймон решил скрывать факт их смерти от малолетки и наплел, что все на месте, просто живут далеко из-за работы и приехать не могут.  Правда вскрылась через несколько лет, когда Дилан отыскал свидетельство о смерти своей матери. Они тогда не поговорили — обмолвились парой фраз и разошлись, а после взаимодействия братьев оборвались на корню. Дилан переключил свое внимание на компьютеры и учебу, а Саймон — на Джона и остальных детей, с которыми работал в качестве учителя, и постепенно в маленькой семье установилось негласное правило — не лезть не в свое дело. На том и порешали.  В коридоре послышались шаги — Джон. Саймон поднял голову и понял, что не ошибся, когда решил оставить мальчика у себя. Длинная черная оверсайз футболка не скрывала шрамов и синяков на руках, ногах и лице. Губы были сухими и истрескались в кровь, волосы, несмотря на то, что Джон их помыл, выглядели плачевно и явно нуждались в длительном восстановлении. Также Саймон отметил сильный спад веса. Джон выглядел так, будто его можно сбить с ног, поставив рядом карманный вентилятор. Мужчина скрестил руки на груди и сообщил:  — Тебе бы в больничку лечь, Джон. Ты выглядишь ужасно. Все признаки истощения на лицо.  — И вам доброго утра. — пробормотал мальчик и присел рядом с Диланом. — Мне некогда, Саймон.  — Хм. — Мужчина взял кружку, прислонился к столешнице и сделал пару глотков. — И какое же дело тебя так торопит?  Джон только сейчас понял, что не знает, как сформулировать свою мысль, но в конце концов решил не тратить на это время. Неизвестность того, что творится сейчас в монастыре с Лололошкой, подталкивала его ехать прямо сейчас, не давая нормально спать и есть.  — Мы должны поехать кое-куда, чтобы забрать моего… человека. — решительно произнес он, с надеждой посмотрев в округлившиеся зеленые глаза. — Мне больше не к кому обратиться, кроме вас. Помогите. Пожалуйста.