Малолетка

Ему казалось, что если мама ещё хотя бы раз вот так вздохнёт, то два витражных окна в пол их столовой просто лопнут и осколками раскромсают лицо. Судя по приподнятому подбородку и сжатым губам, эта перспектива была для неё вполне терпимой. Изодранная до лоскутов кожа или возможность показать недовольство: выбор очевиден. Она набрала полные лёгкие воздуха, слегка прикрыв веки, и Паша услышал треск рамы. Боковым зрением, стараясь не пересекаться взглядами, он заметил, как мама сжала челюсти, как вцепилась в вилку с ножом, разрезая воздушный омлет. Боже, эти взбитые яйца не требовали такого давления, достаточно было просто отломить. Мама будто бы вымещала на столовых приборах свою злость. Она в очередной раз вздохнула, поджав губы, и недовольно помотала головой из стороны в сторону так, чтобы Паша этого не заметил. Разумеется, она вобрала воздух ровно настолько громко, чтобы он точно обратил на неё внимание. — Если тебе станет легче, — не поднимая головы, заговорил парень. Ему чертовски сложно было сохранять в голосе совершенное отсутствие иронии хотя бы на первых словах, — то я поел перед вылетом. — И от чего мне тут должно стать легче? — Она словно заела вопрос омлетом. Судя по всему, фраза на вкус была как водка. Титов так же кривился, когда закусывал горькую на студенческих попойках. — Я как-то слышал, что нормальных матерей заботит, поел ли их ребёнок. Он прыснул в кулак, не выдержав, и отчётливо услышал треск витражей. Солнечные зайчики резво запрыгали по столу, протискиваясь между тарелками с завтраком и чашками ароматного кофе, над которым ещё не перестал подниматься пар, отражаясь от её кольца и вилки. Мама сжимала столовое серебро с такой силой, как если бы хотела, чтобы мышцы-разгибатели во всех пальцах лопнули разом. Паша мог поспорить, что металл не выдержит раньше. — Ещё раз тебя спрашиваю, — она шипяще задавала вопрос, смотря в тарелку, — какого чёрта ты здесь делаешь? — А я ещё раз тебе отвечаю, — голос парня наращивал обороты, подстраиваясь под мамин, не собираясь уступать ей ни в одной ноте, — что есть такие штуки — самолёты. Огромные железные птицы. Может, видела когда-ниб… Она отшвырнула вилку в сторону, потратив последние крупицы терпения на глупую привычку Титова паясничать. Жаль, никто не принял ставку у Паши, ибо он бы победил, не напрягаясь: металл сдался практически без боя. — Хватит! — рявкнула Валерия Игоревна, посмотрев на парня свысока. — Ты прекрасно знаешь, о чём я спрашиваю! — Я говорил тебе раз сто за последний месяц, что не буду учиться там, — он уверенно посмотрел маме в глаза, вскинул подбородок и точно знал, что её раздражала эта привычка задирать голову, — но у тебя каждый раз странным образом пропадала связь именно на этих словах. — Ты завтра же летишь обратно. — Она отчеканила фразу на выдохе, аккуратно взяла вилку, будто ничего не произошло, отломила кусок омлета и отправила в рот. — Нет, — ухмыльнулся Паша. — Я не полечу никуда, и ты меня не заставишь опять объяснять тебе, почему. — Просрать свою жизнь из-за какой-то девки, Боже, — мама закрыла глаза, приложив два пальца к виску, будто этот разговор вызывал у неё сильнейшую мигрень. — Да другие бы мечтали о том, что тебе дают на блюдце. — Она не девка, — Титов не разжимал челюсти, поправляя омерзительное слово, которое использовала мама, заменяя имя любимой девушки Паши. Она его знала последние два года, но упорно игнорировала тот факт, что у возлюбленной сына в паспорте рядом с графой «Имя» стоял не прочерк. Сонное шарканье за спиной напоминало спасательный круг утопающему посреди океана. Титов ждал его. В мире не существовало более странной пары, чем мама и её муж, потому что мужчина, сердце у которого по размерам могло сравниться с кратером вулкана Везувий, просто не мог любить женщину, для которой улыбка — это уже чрезмерное проявление нежности. Ладно, возможно, мама не была таким уж монстром, но сейчас Паше было легко её демонизировать. — Опа, Пашок! — искренне удивился Гоша, оглядывая пасынка. — А ты как здесь появился? — Он быстро поцеловал супругу в щёку, подставленную под его губы секундой раньше на автомате. — Доброе утро, родная. — В Германии он не мог учиться из-за воспоминаний о Второй мировой. — Титову пришлось закусить нижнюю губу, только бы не расхохотаться от перечислений всех предлогов, под которыми он сбегал из университетов последний год. — В Штатах ему, видите ли, было сложно без гречки и кефира. А в Англии напала бессонница из-за климата, — мама раскинула руки, и в этом жесте было так много негодования, что становилось смешно. — Мальчик вегетативно не переносит чужбину, — ухмыльнулся Морозов, нарочито строго посмотрев на краснеющего от разрывающегося хохотом пасынка. — Этот мальчик вегетативно не переносит учёбу! — процедила Валерия Игоревна. — Да сколько можно? — Смех быстро перерос в злость, что всегда бывает, когда тебе девятнадцать и кажется, будто жизнь — изученный вдоль и поперёк учебник. — Ты сама без вышки, а меня лечишь, как кандидат наук! — Мы с Гошей пытаемся дать тебе лучшее образование, понимаешь ты это или нет? — она не кричала, но её голос состоял из металлических нитей, которые сейчас заползали через ушные раковины Паше в мозг и отчаянно старались соединить те две извилины, которые болтались без дела. Во всяком случае, мама, судя по её лицу, большее количество серого вещества в его голове не предполагала. — Сбагрить вы меня пытаетесь! — огрызнулся парень, схватил обжигающий кофе и выпил его залпом, даже не поморщившись. За столом резко образовалась тишина, дробящая хлипкое перемирие, выстроенное после предыдущего побега Титова из Принстона. Как и в тот раз, удар на себя старательно забирал Гоша, зная, что ему договориться с супругой куда легче, нежели пасынку. Из них двоих удивительным талантом говорить с мамой обладал отнюдь не Паша. — Лер, мы с тобой это обсуждали уже, — вкрадчиво начал Гоша тоном, который перебивать было как-то неловко, а потому мама молчала и слушала. — Я тебе говорил с самого начала, что это дурацкая затея. — Ты не понимаешь, — её голос заметно стихал, настраиваясь на интонацию Морозова, будто на радиоволну. — Вопрос не в том, что он не хочет учиться заграницей, а в том, что там нет его этой… барышни. О, Титов видел, с каким трудом ей далось не произнести «девка». Он мог дать голову на отсечение, что подбор более приятного синонима — заслуга отчима. Рядом с ним мама всегда старалась сдерживаться, словно за двенадцать лет брака он не понял, на ком женился. — Вспомни себя в девятнадцать и поймёшь, откуда у него тяга бросать всё ради любви, — Гоша беспечно пожал плечами, но, видимо, в его словах было нечто настолько хлёсткое, что мама замерла. Паша уловил, как она едва заметно отпрянула и, кажется, у неё даже дёрнулся глаз. Ему на секунду показалось, будто она увидела призрака или что-то типа того. Парень не знал, какую историю из маминых девятнадцати лет Морозов имел ввиду. Гоша был для него если не отцом, то примером. Отчим смог выстроить те отношения, о которых друзья Паши, так же выросшие не с родными отцами, могли лишь мечтать, да и то не всегда. Морозов прикрывал Титова, когда тот возвращался с двойкой домой и вырывал лист из дневника, за что ему досталось бы, узнай мама. Гоша подбадривал парня, если тот проигрывал в драке за школой, но всегда замечал, что в их учебном заведении должны быть специальные люди, контролирующие подобные эксцессы. Учитывая, сколько стоил год обучения. По-настоящему Паша зауважал отчима в девятом классе. Это была какая-то вписка, на которую они с друзьями потащились от нечего делать. Там оказалось слишком много алкоголя, а ещё больше — наркоты. Какой-то придурок объебался всем, чем только мог, словно пришёл на дегустацию запрещённых препаратов, и вышел в окно. С тринадцатого этажа. Морозов примчался в ночи по звонку пасынка, заплатил денег ментам, чтобы Титова не замазали в протоколе, и после отпаивал успокоительными без малого часов пять. Мама до сих пор не знала про ту ситуацию, а Паша и по сей день ненавидел наркоманов. Отчим забирал пьяного вдрызг Пашу из «Secret Room», в котором парень спускал сотни тысяч с карты Гоши на небольшой стол возле стены, и аккуратно заводил его в дом через задние двери. Морозов оказался лучшим другом, до которого Титов пока не дорос, и именно по этой причине стремился заслужить его уважение. Наверное, оттуда тяга к учёбе в медицинском. Ну и ещё потому, что с бабушкой-министром здравоохранения глупо поступать на юрфак. — Я хочу вас с ней познакомить, — негромко произнёс Паша, хватаясь за эту звенящую тишину, как за возможность застать врасплох. — Что? — Маме потребовало дважды моргнуть, чтобы обернуться и сфокусировать взгляд. — Вы вместе всего ничего, какое знакомство? — Мам, два года — это не два часа, знаешь. Титов видел, с какой скоростью заострились её черты лица от понимания, что эти отношения не закончились мимолётной школьной симпатией. Казалось, прошедшие два года — всё, чем была занята Валерия Игоревна — игнорирование существования девушки в жизни сына. — Давно пора, — промочив горло соком, заявил Гоша. Супруга обернулась к нему, словно он прямо здесь, посреди столовой предал её, но Морозов прекрасно выдерживал на себе любой тяжёлый взгляд из целого арсенала подобных. Он просто его не замечал. — Я сегодня выходной как раз. Часов в шесть, нормально? — Что ж, отлично! — Мама резко поднялась на ноги, и звук ножек по паркету стал сигналом бедствия. Она обожала эти доски, сделанные с особым узором и покрытые специальным лаком. Если уж её не заботила целостность полов, значит ситуация — пиздец. — Я так понимаю, моё мнение по этому поводу не учитывается? — Если бы… — начал Паша, но заткнул себя на полуслове. Потому что это нельзя было говорить. Даже в крайнем случае затрагивание этой темы приравнивалось к ножу в спине. — Что если бы? — Мама склонила голову вбок и с вызовом посмотрела на него. Он знал этот взгляд, а она знала, что он хотел сказать. — Ничего, — покачав головой, Титов посмотрел в тарелку, по которой растёкся некогда аппетитный омлет. Он вовремя замолчал. Волновые колебания сбоку, исходящие от мамы, подсказывали, что сейчас — не лучшее время для поножовщины. — В шесть буду ждать вас на ужин, — с явным усилием произнесла Валерия Игоревна. — И тебя, и твою барышню. Постарайтесь не опаздывать. Она развернулась на пятках и вышла, не произнеся больше ни единого слова. По стуку подошвы тапок о мрамор лестницы Паша слышал злость. Конкретно этот её подвид он не мог спутать ни с одним другим. Парень распознавал его, как в шоу «Угадай мелодию», с первой ноты. Валдис Пельш гордился бы им. — Если бы отец был жив, он бы меня понял, — пробормотал Титов, и отчим глухо выдохнул, сонливо потерев переносицу. — Не вздумай ей такое сказануть, — без попытки сгладить углы, сухо произнёс Морозов. Его мама не была одной из тех, кто врал сыну, будто бы отец улетел куда-то на самолёте и однажды обязательно вернётся. Нет. Она давно, ему было что-то около пяти, рассказала: папа умер, когда Паша был ещё в животе. Чуть позже призналась, не без давления, почему папа умер. Маленький Пашка гордился тем, что его отец был бандитом, спасибо сказать стоило фильмам и сериалам про таких парней. Ох, с какой гордостью он говорил друзьям, что отца убили в разборке! Повзрослев, парень понял: это не круто. Его отец, если так посудить, отнимал жизни других людей. Титову было около пятнадцати, когда он прекратил кичиться, чем зарабатывал на жизнь папка. Он почти ничего не знал о нём. Мама практически никогда не говорила об отце. Казалось, все её страхи звучали как его фамилия. Она очень обтекаемо старалась рассказывать сыну, что конкретно случилось с его папой и как так вышло, что воспитывал его отчим. Парень много раз своими глазами видел, как обычно сдержанная мама взрывалась, стоило ему произнести имя Витя или, не дай Бог, упомянуть фамилию Пчёлкин. Словно с её лица слетала маска, обнажая изъяны. Единственный мостик туда, к отцу — бабушка и дедушка, у которых Паша проводил стабильно три вечера в неделю, умерли десять лет назад. Сначала не стало бабушки Наташи. Парень плохо помнил детали, но вроде как прихватило сердце, дедушка позвонил маме, и та через Гошу, за которым уже была замужем два года, смогла положить бабушку к лучшему кардиохирургу Москвы. Врач действительно оказался высококлассным, вот только он не Господь бог, а потому сердце Натальи Ивановны Пчёлкиной остановилось во время операции. Дед сдавал на глазах. Буквально какая-то неделя после похорон, и Валерия Игоревна, остервенело вытирая со щёк слёзы, везла взятку в администрацию Мытищинского района Московской области, чтобы ей позволили похоронить несостоявшегося свёкра рядом с женой и сыном на закрытом для захоронений Волковском кладбище. Паше казалось, именно там была его семья натурально в лицах на памятниках. И бабушки, и дедушки, и отец. Генеалогическое древо, мать его. Ещё реже, чем об отце, мама говорила о тёте Кате, которая жила в Париже, насколько знал Титов всё из тех же разовых акций, когда Валерия Игоревна позволяла себе сболтнуть лишнего. Паша не видел тётку ни разу в жизни, зная лишь то, что когда-то она была женой отца. Он всерьёз считал, будто более ебанутой семейки на свете найти невозможно. Единственное, чему был несказанно рад Титов, так это тому, что Гоша с мамой не завели детей и у него не родился брат. Было бы обидно, если бы девушка однажды переметнулась к младшей версии Паши. — Она тебя любит. — Морозов встал, обошёл стул и по-отечески положил пятерню на плечо пасынка. — И она очень переживает, что ты повторишь её ошибки. — Одна из таких ошибок — отношения с отцом, да? — хмыкнув, парень взял в руки вилку и стал вяло ковырять опустившийся омлет. — Её отношения с твоим отцом — это одна из немногих вещей, которые она в жизни сделала правильно, — отчим похлопал Титова по спине, хохотнул о чём-то своём и молча ушёл. С Гошей было легче говорить на эту тему. Она словно его совершенно не трогала, не была из категории личных, не заставляла горло пересыхать, а глаза слезиться, что каждый раз происходило с мамой. Отчим говорил, мол, видел Пчёлкина один раз в жизни на ужине и на этом всё. Описывал отца как интересного, далеко не глупого и презентабельного человека. Ни разу Титов не слышал от Морозова ничего хотя бы с флёром ревности. Он рассказывал про него, как про музейный экспонат. Детально, но без эмоций. Наверное, глупо ревновать к трупу.

***

— Готова? — Паша стрельнул глазами направо, замечая, как девушка нервозно поправила выбившийся из укладки локон волос и следом одёрнула юбку чуть выше колен. Ткань не задралась за все десять минут, пока они толкались возле дверей столовой. — А если я им не понравлюсь? — сглотнув, спросила она. К сожалению, это было так близко к правде, что становилось не по себе. — Понравишься, не переживай, — парень подмигнул, поцеловал её в висок и быстро, пока не передумал, открыл дверь. Не было ни единого шанса, чтобы мама приняла её с распростёртыми объятиями. Девушка из обычной семьи, где отец работал в доставке крупногабаритной техники, а мать — заведующей продуктовым магазином. Насколько Титов помнил, её семья переехала в Москву пять лет назад в надежде на лучшую жизнь, но съёмная двушка в Люберцах и супы на воде, чтобы было дешевле, едва ли могли оказаться незначительной мелочью на фоне красоты и ума избранницы Паши. Маму подобным нельзя было обворожить, в отличие от него. — Валерия Игоревна, — кивнула мама, улыбнувшись одними уголками губ. Словно её радушие имело чёткие границы, и девушка напротив заслуживала максимум полуулыбки. — Вика. — Паша заметил, как девушка слегка опустила вниз голову. О, да, эта улыбка многих заставляла вести себя именно так — сжиматься, чувствуя себя не в своей тарелке. — Какое чудесное имя. В голосе мамы была плохо скрытая неприязнь. Боже, у неё не было ни единой причины невзлюбить Вику за эти пару десятков секунд. Парень бы предположил, что она просто ненавидела имя «Вика», но это, по меньшей мере, глупо. Невозможно ненавидеть имя. — Я забыла уточнить у Паши насчёт аллергии, — Валерия Игоревна немного наклонила голову, как если бы пыталась смягчить колющийся отторжением взгляд. — Вика, вы рыбу едите? — Д-да, — заикаясь, девушка кивнула и заметно двинулась влево, чуть заводя плечо за плечо Паши. — Тогда предлагаю садиться есть, иначе через три с половиной минуты я умру от голодной смерти, — Гоша хохотнул, разряжая общую атмосферу выдержанной дипломатии, сел во главе стола и почти ударил себя ладонью по лбу. — Я же не представился: Егор Александрович. — Тогда уж и я Павел Викторович, — рассмеялся Титов, приобняв Вику за талию, и с нарочитой естественностью, словно они ужинали вот так каждый вечер, подвёл её к столу, за который успела сесть и мама. — А это Виктория Николаевна, — Паша театрально раскланялся, отодвигая стул перед девушкой, как делают официанты. Неловкость ощущалась во всём. Начиная от нервного перебора пальцев Вики под столом и заканчивая тем, как мама чересчур долго распрямляла тканевую салфетку на коленях. Парень никогда не приводил в дом ни одну девушку, заранее предполагая вот такую тишину в качестве реакции родителей. Он однозначно относился к знакомству проще, чем та же Вика, но всё равно прекрасно понимал, что это буквально выход на новый уровень отношений. Как в игре, где ты сражаешься с разными монстрами, постепенно подходя к финальному боссу. Судя по трясущимся коленям Вики, мама Паши была именно им. — Паш, поухаживай за дамой, пожалуйста, — Валерия Игоревна пододвинула бокал для шампанского ближе к супругу, кивком указав сыну на пустую тарелку девушки. — Вика, что вы будете пить? — Воды, если можно, — её ответ едва не съела пробка, издавшая характерный хлопок. — Что тебе положить? — уже протянув руки к блюду с салатом, спросил Титов, обернувшись к девушке, и приободряюще улыбнулся. — Сразу говорю, что это мой любимый салат и кроме тебя я ни с кем делиться не планирую! — Так и знал, что ты снова его себе весь заберёшь, — Морозов демонстративно вздохнул, становясь буфером между женой и девушкой, теряющейся в пространстве от волнения. — Вика, вам крупно повезло. Обычно мне этот салат достаётся только по большим праздникам. — Я буду его, да, спасибо, — практически в одно слово произнесла девчонка, заламывающая пальцы так сильно, будто планировала уехать из этого дома прямиком в травмопункт. — Положи мне тартар, пожалуйста, — ласково попросила Валерия Игоревна, посмотрев на супруга, наполнившего её бокал игристым. — Вика, а вы где-то учитесь? Паша очень скрытый, совсем ничего не рассказывает. Мама с укором посмотрела на него, и Титов едва не расхохотался от этой театральной зарисовки. Она всегда умела переводить стрелки, оставаясь при этом в «белом пальто», словно не хотела выглядеть недостаточно заинтересованной в чём-либо. Паша молча налил Вике и себе в роксы воду из графина, положил в свою тарелку порцию салата вдвое больше, нежели девушке, и сел, мысленно готовясь к допросу, который уже начинался. Странно, что мама не взяла с собой на ужин лампу, чтобы светить в глаза на особенно важных вопросах. — Я учусь на журфаке МГУ. — Вика подобралась, распрямив спину, потому что это была та тема, в которой она чувствовала себя максимально комфортно, поступив на бюджет без протежирования или связей. — Ого, это… интересно, — прокрутив в пальцах ножку бокала, Валерия Игоревна приподняла брови в удивлении. Она ожидала куда меньшего от девчонки, которая нервно вцепилась в первую попавшуюся вилку и наколола лист рукколы с долькой черри. — Журналист — очень сложная профессия, часто даже идущая против принципов. — Тут смотря какие принципы, — Гоша беззлобно ухмыльнулся, проследив за взглядом супруги. Она смотрела чётко на Вику и то, чем девушка ела. — А кем работают ваши родители? — спросила Валерия Игоревна, специально не дожидаясь, пока Вика прожуёт. Паша ощущал её проверку отчётливее, чем чувствовал колыхание скатерти на своих коленях из-за тремора девушки рядом. Мама отпила шампанское, выдерживая паузу. — Мой папа, — через пару секунд после того, как проглотить салат, начала Вика, — работает в доставке, а мама — в магазине продуктов. Мы не так давно в Москву переехали, так что пока особо хвалиться нечем. Мама поправила ожерелье с пятью аквамаринами на шее, словно оно не давало ей дышать. Паша точно знал, что оно было одним из её любимых, возможно, даже самым. Именно его мама аккуратно снимала, приходя после какого-нибудь важного ужина, по ерундовым поводам она надевала что-то другое, и укладывала в потрёпанную годами коробочку, обшитую синим бархатом. Да, пожалуй, это ожерелье было очень ценным. Аквамарины понятия не имели, какого это — быть брошенными в шкатулку, где браслеты, цепочки, кольца и серьги переплетались буквально в драгоценный клубок. Этому ожерелью было не меньше двадцати лет, Титов помнил его с самого детства, и ему казалось, оно значило для мамы очень много. Парень однажды спросил, кто его подарил, на что мама театрально задумалась, а после ответила, мол, не помнит. В её словах слишком откровенно читалась ложь, чтобы он поверил. Нет, она помнила. Как раз по этой причине, видимо, далеко не самая дорогая цацка её коллекции удостаивалась особенного внимания. — Откуда вы перебрались, если не секрет? — Паша удовлетворённо выдохнул, доев свою порцию, и цепанул одну креветку из тарелки девушки, пока та промачивала горло глотком воды. — Из Иваново, — смущаясь, отозвалась Вика. — О, город невест! — Громоотвод-отчим хлопнул в ладоши и рассмеялся, довольный тем, что девушка пока могла отвечать. До начала ужина он взаправду боялся, как бы жена не грохнула Вику ещё перед первым блюдом. — В Москве и зарплаты повыше, наверное, да? — Ну, да, — девушка бросила беглый взгляд на Титова, увлечённого выбором между сырокопчёным балыком и домашней бужениной. — У нас в Иваново средняя зарплата около двадцати пяти тысяч в месяц. — Не понимаю я, как люди должны жить на такие копейки! — Возмущение, которое не могли скрыть даже лопающиеся пузырьки в бокале, оказалось таким громким, что Паша поднял глаза на маму. — Конечно, все будут переезжать в крупные города! — Ну, Лер, что в наше время ближе к кормушке ехали, что сейчас, — пожал плечами Гоша. Деньги — та тема, которой Паша и Вика не касались почти ни разу за два года отношений. Она была скользкой, будто бы по дорожке разлили литры подсолнечного масла, и паре нужно было станцевать на ней вальс. Они справлялись феерично, иногда оступались, но всё же продолжали танцевать. Парень прекрасно осознавал, что у них разный взгляд на финансовую сторону жизни. Он замечал это, когда Вика заказывала, словно не специально, самый бюджетный салат в кафе или просила его взять минимальный объём кофе, если они заезжали на заправку вместе. Конечно, Титов осознавал, что Вика выбирала капучино 0,3 не потому, что он вкуснее, а из-за более низкой стоимости. Он каждый раз брал большой. Проблема заключалась не в расточительности Паши или чрезвычайной скупости Вики. Просто парня воспитывали в парадигме, где деньги — это инструмент для достижения цели, которым пробивают горы по пути к её достижению. Казалось, девушка считала, что деньги — и есть цель. У неё попросту не было кирки, вложенной в руку Титова с рождения. — Как вы познакомились? — пригубив игристого, поинтересовалась Валерия Игоревна куда инициативнее, чем в начале ужина. — Я с другом одним приехал на тусовку, — Паша поймал удивлённый взгляд мамы и махнул рукой. — Ты его не знаешь всё равно. Ну, в общем, там были девчонки какие-то, и вот одной из них оказалась Вика. Ну, выпили по коктейлю, поболтали, всё такое. — Напомни, тебе семнадцать было, когда ты по коктейлю выпивал? — натренированной интонацией, в которой без труда улавливалось расчленённое тело парня, спросила мама. — Да молочные, ма, — он расхохотался, краем глаза заметив, как Вика закусила губу, сдерживая смех. — У вас знакомиться за коктейлями — это семейная черта, — подмигнул пасынку Гоша. — Ты меня споил и считаешь, что это именно та история, о которой надо всем знать? — она цокнула языком, словно эта тема венчала её личный список нелюбимых тем для разговора. Паша внутренне закатывал глаза в скептицизме, когда мама рассказывала ему про свою молодость. Она говорила, якобы сбежала на месяц в Прагу, пила там и курила траву, чтобы по возвращении в Москву приехать в клуб и познакомиться с Гошаном. Титову официальная версия про ухаживания Морозова, пока своенравная Валерия строила галерею и не обращала на парня внимания, виделась более правдивой. Ещё мама рассказывала, будто могла на ужине в честь годовщины свадьбы напиться и закатить скандал. Сегодняшняя Валерия Игоревна выпивала, дай Бог, один бокал. Это если повод был достаточно весомым. Но потом она вдруг вспоминала что-то, не произнося это вслух, уголок её губы тянулся вверх, и Паша верил. Верил, что она могла в семнадцать лет попытаться с подругой вскрыть ларёк и, естественно, попасться, загремев в ментовку, откуда её вытаскивал отец Титова. Верил, что они сбегали от всех на свете в другую страну и не чувствовали за собой вины. Верил, что он признался ей в любви единожды, а она — ни разу. Маму сдавала эта ухмылка, в которой было так много любви к одному мужчине, что Паша даже не задавался вопросом, по какой причине она не ухмылялась так при Гоше. Её изогнутая губа выглядела как супружеская неверность. — Вика, а вы играете в бильярд? — неожиданно провернулся к девушке Морозов, словно вдруг вспомнил, что у него была подготовлена целая шоу-программа. — Только в пул, — пожав плечами, тихо сказала Вика. — Подарите мне одну игру? Заодно экскурсию проведу вам, — он поднялся со стула, не дожидаясь ответа. — Никто из этих зануд со мной не играет. — Это потому что мы знаем, что ты мухлюешь, — хмыкнула Валерия Игоревна. — А мне пока Паша с рыбой поможет в таком случае. Титов отмерял рывками пульса шаги, постепенно становящиеся всё более глухими, и где-то в районе лестницы услышал смех Вики, прыгающий по ступеням на второй этаж. Он неотрывно смотрел на маму, которая медлительно, как если бы она просто осталась одна и решила насладиться-таки тартаром, перемешивала рубленое мясо с соусом и кубиками корнишонов. — Что скажешь? — прервал тишину Паша, готовый в любой момент спорить. Он чувствовал: ответ мамы будет не самый приятный. — И сколько ты планируешь развлекаться с ней? — Валерия Игоревна подцепила закуску на вилку и отправила ту в рот. Её лицо не выражало пренебрежения, скрывающегося в слове «развлекаться», или отвращения к Вике. Её лицо в принципе не выражало ничего, кроме неестественной маски равнодушия. — Я не знаю, — поведя плечом, соврал парень. Потому что он прекрасно знал, но решил немного оттянуть момент признания, потомить ожиданием женщину, никогда не отвечающую на вопросы прямо. Эту черту он перенял от неё лет в десять. — Примерно… всю жизнь. — Что? — мама поперхнулась. Наверное, ядро «Дижонской» горчицы попало в горло. Или понимание, что значит «всю жизнь» в мозг. — Я женюсь на ней, — не моргнув глазом, выпалил парень так, будто это было очевидно по всем признакам: два года отношений, его побеги из лучших университетов мира, сегодняшний ужин — всё сходилось в этой логической точке. — Нет. Нет, этого не будет, — Валерия Игоревна нервно хохотнула и посмотрела на сына в надежде заметить игривую улыбку. Потому что он, должно быть, шутил. Брак в девятнадцать лет просто не имел права на существование. В конце концов, они были ещё совсем детьми! — В этой девушке… — Она хорошая и умная, и красивая… — перебивая, принялся объяснять Титов очевидные вещи, но он был сыном своей матери, а потому совершенно неудивительно, что и его тирада быстро оборвалась, даже не дойдя до конца первого предложения. — И не ровня нашей семье, — уверенно заявила Валерия Игоревна. Вилка в её руке ударилась по ободку тарелки, и звонкий стук слегка отрезвил. Этот тон появлялся перед ссорой, как свод красных искр в небо. — Господи, что за Совковые замашки, ма? — Паша рывком поднялся на ноги, наверное, оставив на паркете следы ножек стула. Конфликт становился всё более неизбежным. — При чём тут Совковые замашки? — фыркнула мама, не обратив никакого внимания на протяжный скрип. — Вы никогда не станете хорошей парой. Богатый не может быть с бедной, умный — с глупой. Он вымотано провёл по лбу, растирая грозный взгляд мамы и её попытки на расстоянии, без скальпеля сделать ему трепанацию. Она однозначно хотела вставить мозги сына на место. И этого стоило ожидать, потому что… потому что так было всегда. Вот только Титов устал от бесконечных попыток балансировать между довольной матерью и своими желаниями. Ему казалось, стоит ещё хотя бы раз молча кивнуть головой и сделать всё по её указке — его вырвет сразу же. — Я не буду это обсуждать, — воинственно отрезал парень. Его ладони сжимались в кулаках, наблюдая, как медленно мама поднималась на ноги, не желая разговаривать снизу вверх. — Вика станет моей женой, нравится она тебе или нет. Ты как-то мне сказала, что твои родители тебя не слышали и не давали поступать глупо. Не делай то же самое со мной. Она сжала челюсти, словно он влепил ей пощёчину. Титов видел натянувшуюся на скулах кожу, проступившие вены вдоль шеи мамы и хотел опустить голову, попросить прощения за грубость, однако она сама учила его с детства, что иногда честность, какой бы болезненной не оказывалась, лучше самой приятной лжи. Мама сравнивала это с переломом. Говорила, что кость лучше срастётся, если вправить её на место сразу, а не ломать повторно через какое-то время. Паша видел раздробленный скелет матери напротив себя и восхищался, как она умудрилась улыбнуться сквозь адскую, скорее всего, боль. — Поможешь мне с рыбой? — челюсти практически не разжались, выпуская слова наружу. — Думаю, они скоро закончат играть, если Гоша опять станет мухлевать. И мама вновь сделала это: перевела стрелки, изменила вектор разговора. Боже, вряд ли Титов смог научиться делать это так искусно, как она. Вряд ли вообще кто-то был способен на подобное.

***

Практически ленивый взгляд из-под ресниц после того, как она оставляла поцелуй на шее Паши, всегда был тем, что дурманило рассудок парня. Он не сомневался, что в слюне Вики был какой-то яд, который умел моментально проникать через поры в кожу, сразу всасываться в кровь и заменять её на химическое вещество, в составе которого была абсолютная любовь и больше ничего. — Давай жить вместе? — тихо спросил он, и ресницы девушки колыхнулись, будто от ветра. — Где? На что? — Вика фыркнула, словно могла бы ухмылкой обмануть его. Титов видел, как мускулы лица девушки напряглись. — У твоих родителей? Моих? — нервно рассмеялась она. — Ну, точно не с родителями, — отбил Паша, пропуская завитки волос дрожащей от волнения Вики в пальцах, и поцеловал в шею. — Сорян, но трахаться через стенку от мамы — не мой фетиш. — Чтобы снимать квартиру, — девушка вобрала воздух сквозь зубы, с усилием хватая за хвост мысль, которую Титов забирал через цепочку поцелуев ниже, к груди, — нужно работать, а я не смогу совмещать с учёбой. — Я не буду в съёмной хате жить, — брезгливо произнёс Титов и мог поклясться, что если бы не россыпь мурашек по её груди, как доказательство возбуждения, Вика бы обязательно припомнила, что она как раз живёт с родителями именно в съёмной квартире. Её вздох и резкий наклон головы довольно красноречиво говорили о том, насколько по-разному они воспринимали вопросы быта. — Без обид, но я не буду спать там, где до меня уже не пойми кто валялся. — А какой вариант? Будем жить на помойке в коробке из-под холодильника? — Вика хихикнула, тут же опять застонав. Паша стаскивал с её плеч не по погоде тёплое пальто, а она сильнее вжималась в его бедро, ёрзая сверху. Они так часто занимались сексом внутри тачки, что Вика уже спиной ощущала, сколько осталось сантиметров до клаксона. Примерно два, если она откинет назад голову и прогнётся. — Я хотел напомнить, что у меня есть двушка на Цветном от отца, — Титов едва сдерживал смех, проговаривая слова нарочито медленно, — но если у вас в Иваново принято так… — Дурак! — девушка, словно она несколькими секундами назад не постанывала тихо от удовольствия и не закатывала глаза, резко выпрямилась и слегка ударила Пашу по плечу. — А жить на что? — Есть одна тема. — Он постарался произнести это с той лёгкостью, с которой врал маме классе в седьмом, будто бы курили ребята за школой, а он просто стоял рядом. Попытался сделать настолько же невинное лицо, на какое всегда велись учителя, когда Титов сердечно признавался им в сгрызенном собакой домашнем задании. У него никогда не было домашних животных. — Что за тема? — Очевидно, враньё сейчас удавалось ему так же паршиво, как и тогда. Вика холодно посмотрела парню в глаза, и Паша даже в темноте салона видел, как в изумрудных радужках образуются заледеневшие кристаллы. Она ненавидела всё, от чего несло душком незаконности. — Да там с перегоном тачек есть мыслишки, — парень уворачивался от ответа, как Нео в «Матрице» от пули. — Это не криминал! — Если бы ты не сказал последнее, я бы поверила. — Вика опёрлась о его плечи, перелезая на соседнее сиденье, и теперь Титов был готов к обморожению в том месте, где она его касалась. — Знаешь, я вспоминаю, как гуглила, кем был твой отец, и, походу, тяга на эти левые схемы у тебя наследственная. Паша помнил, как она с неподдельным испугом в глазах показывала вкладки со статьями о «Преступной группировке Александра Белова». Как её подбородок подрагивал, когда Вика зачитывала вслух отдельные цитаты, которые звучали, словно перефразированные смертные грехи. Титов прекрасно помнил, как обещал ей никогда в подобное не ввязываться, но… Чёрт, половину генов ему подарил человек, которого автор той писанины окрестил «самым отмороженным из четвёрки главарей». — Я не мой отец, — практически по буквам, будто заставляя её осознать это, наконец, сказал Паша. — Я никого не убиваю и не граблю. Я тебе сказал, что это связано с перегоном тачек. — Если тебя посадят, то даже не надейся на передачки от меня, понял? — Вика ткнула ногтем ему в грудь, изображая облегчение. Они оба врали просто отвратительно. — А если я откуплюсь? — рассмеялся Титов. — Всего годик, пока следствие будет идти и всё такое, подождёшь? — Даже если тебя задержат на три часа до выяснения личности — не буду ждать, — девушка хмыкнула, приподняв бровь. — Ладно, я пойду уже, а то родители там с ума сойдут. Пока, — Вика потянулась вперёд на секунду позже парня. Их прощальный поцелуй всегда был о готовности к сообщению через пару часов в стиле «Меня отправляют учиться…». Каждый раз они прощались навсегда. — Давай, малыш. Напишу, как доеду до дома, — прошептал он ей в губы, обещая, что таких сообщений она не увидит больше никогда. Уходя, Вика забирала с собой что-то, что чувствовалось возможностью относиться к жизни серьёзно. Иногда Титов взаправду считал, будто эта девушка была старше его лет на десять, а потому из них двоих именно она становилась рупором здравого смысла и совести. Когда Паша загуливал с друзьями в «Сикрете», Вика штудировала конспекты, готовясь к устному зачёту на первой паре. Когда он до рассвета катался на Воробьях, рискуя разбиться в лепёшку на очередном перекрёстке, она до царапин закрывала лицо руками, но всегда сидела рядом. После Титов громко хохотал, выплёскивая наружу адреналин. Как правило, девушка в эти моменты всхлипывала, била его по плечам и говорила, что больше никогда не сядет в его «Мерс». Паша считал себя слишком неправильным и избалованным для Вики. А ещё он считал, что ради этой девушки можно перестать ловить кайф от зашкаливающей стрелки спидометра. В принципе, ради этой девушки можно было отказаться от всего, если бы она только попросила.

***

Выключенный свет во всём доме показывал позднее время лучше, чем полумесяц в небе или настенные часы. Слабый приглушённый отблеск из кухни, едва уловимый вздох оттуда же и всё. Казалось, огромный трёхэтажный особняк уснул вместе с его владельцами. «Хорошо. Я засыпаю уже. Люблю тебя!». Титов ухмыльнулся, перечитывая уведомление с сообщением во второй раз, заблокировал экран и засунул телефон в карман. Вика приучила писать ей, как только Паша переступал порог дома, потому что отсутствие такого сообщения сулило скандал. Его шаги на кухню заглушало дыхание. Слишком громкое. Слишком говорящее о натянутых нервах. Парень знал, кто мог прятаться ото всех там посреди ночи. — Женский алкоголизм не лечится, — не скрывая иронии, заявил он, оценивая рокс в руке мамы. Она стояла возле кухонного островка, разглядывая этикетку на бутылке виски. — Скажи спасибо, — усмехнулась Валерия Игоревна, — что я не сдала тебя в детский дом за длинный язык. — Меня бы выгнали в первый же день, — Титов глухо рассмеялся, подошёл ближе и поцеловал маму в висок. — Где Гошан? Он никогда не видел, чтобы мама и отчим сидели здесь вместе. Ни разу. Этот островок был личным убежищем женщины, её тайным местом, в котором она скрывалась, когда становилось тяжело настолько, что горячий душ перед сном переставал помогать справляться с нервами. — На Кутузе авария жуткая, его срочно вызвали. — Валерия Игоревна сделала глоток алкоголя, и в её интонации не было сожаления. Она говорила о жути привычно. — Понятно. Нальёшь? — Достав из подвесного шкафа ещё один рокс, Паша подвинул его к маме. — Чем тебе не понравилась Вика? — Она красивая, действительно красивая девушка, — кивнув, Валерия Игоревна вытащила пробку из бутылки, наполнила бокал сына на два пальца и подлила себе, — но она никогда не станет тебе ровней. — Мам… — Боже, парень рассчитывал, что эта мысль закончилась в тот момент, когда мама на прощание сказала Вике, что будет ждать их ещё на ужин. — Ты задал вопрос — я отвечаю, — жёстко произнесла она. — Имей хоть каплю уважения и дослушай до конца. — Окей, — Титов пожал плечами, набрал в лёгкие воздух, и это выглядело так, словно он был готов услышать все те причины, которые просто не хотел знать. — Допустим, ты женишься на ней… — прокрутив в пальцах рокс, задумчиво начала мама. — Женюсь! — выпалил Титов. Он поймал на себе недовольный взгляд, зная заранее, что она посмотрит именно так. — Извини. — И приведёшь её на день рождения бабушки, — Валерия Игоревна продолжила, теперь смотря в упор. — Представь свою Вику, которая вчера вылезла из-под коровы, а сегодня сидит на дне рождении министра здравоохранения с первыми лицами государства. Как тебе картинка? Больше всего он боялся этого аргумента. Другие звучали бы несостоятельно, а вот этот… Паша и сам периодически представлял себе, как мама Гоши, которую он называл бабушкой с того момента, как познакомился с семьёй Морозова, будет спрашивать, откуда приехала Вика, чем занимается она и её родители. Парню крупно повезло быть частью по-настоящему влиятельной семьи. Теперь этот фарт виделся для него самым большим проигрышем в жизни. — Всему можно научиться, — отмахнулся Титов, решивший однажды, что просто перестанет поддерживать отношения с бабушкой, если той Вика не понравится. — Научиться отличать вилку для салата от рыбной — да, — Валерия Игоревна кивнула, готовясь надавить на эту болевую точку сильнее. — Научиться не делать дикие глаза на важных мероприятиях — никогда. — С чего ты взяла, что она не отличает вилки? — запил вопрос глотком виски Паша. — Потому что она ела салат вилкой с тремя зубцами. — Блять. Значит, ему не показалось. Он ощущал, как рассыпалась возможность убедить маму в обратном, но отчаянно сохранял лицо. Ещё одна черта Валерии Игоревны, перешедшая вместе с частью ДНК. — Хочешь сказать, ты знала, какая правильно, с самого детства? — Титов спрятал неуверенную улыбку за роксом. — Да. Меня этому учили, — мама ни чуть не смутилась, спокойно ответила на вопрос, ответ на который Паша и так знал. Потому что она тоже его этому учила лет с шести. — Мам, времена изменились, — парень решил зайти с другой стороны. Ему нужно было использовать все доводы. — Чушь, — беззлобно отрезала Валерия Игоревна и сделала чересчур большой глоток для обычного вечера. — Изменились грани дозволенного — да, но не правила поведения в обществе. Оставался последний аргумент. Его личный козырь в рукаве. Джокер, если угодно. Титов прекрасно понимал, что его можно пускать исключительно в критической ситуации, а судя по тому, как ровно и уверенно держала спину мама, немного приподнимая подбородок, наступила как раз она. — Я люблю её, мам. — Честно. Мягко. Без попытки приукрасить. — И она меня. — Верю, — Валерия Игоревна ласково улыбнулась, и Паше даже показалось, будто в уголках глаз у неё собрались слёзы, но он бы не стал в этом клясться. Возможно, так просто упал свет, преломившись от янтарной жидкости в её бокале. — Ты уверен, что эта любовь не пройдёт через месяц? А через год? — Да, — произнёс парень так быстро, будто этот вопрос не подразумевал раздумий. Мама тяжело вздохнула. Словно на её угловатые плечи, косточки которых были видны даже через блузку, сын взвалил огромную ношу. Она раздумывала над ответом не меньше пары минут, прежде чем решить для себя что-то и произнести: — Давай так: я даю ровно год. Сможешь сделать из неё что-то приличное — приму без вопросов, никогда не попрекну ни одним словом. Но если через год… — Замётано, — поймав на слове, буквально, парень залпом выпил остатки виски и поставил рокс в раковину. — Ма, я пойду к себе, ладно? — Спокойной ночи, родной, — практически шёпотом произнесла Валерия Игоревна, сжав пальцы на предплечье сына, когда тот подошёл вплотную и поцеловал её в щёку. Порой начинало казаться, что он бы мог вить из неё верёвки, если бы умудрился найти ту дорожку разговора, выходя на которую, мама становилась более сговорчивой. Паша искал её с того момента, как помнил себя, выпрашивая в магазинах игрушек пистолет с пластмассовыми пульками. К девятнадцати годам он так и не выяснил этот маршрут, но, попадая на него случайно, чувствовал себя победителем по жизни. Парень почти вышел из кухни, слыша всплеск жидкости о стенку бокала, когда вдруг решился задать вопрос, крутящийся в его голове половину ужина и весь этот разговор. — А отец знал, какой вилкой есть салат, а какой рыбу? — обернувшись себе за плечо, спросил Титов. Господи, пожалуй, в этом подтянутом уголке губы мамы, когда она усмехнулась виски, была та правда, от которой она пыталась его оберегать. — Понятия не имел, — рассмеялась Валерия Игоревна, не поднимая глаза, но даже так он заметил слезу, упавшую на мраморную столешницу. Мама смотрела на плещущийся в бокале алкоголь, как если бы он напомнил ей своим янтарным переливом старую шутку, которая была просто обязана стать за годы не смешной, но продолжала веселить всякий раз. — Почему-то я так и думал, — Титов искренне хохотнул и развернулся обратно, идя к лестнице на второй этаж. Периодически он прикидывал, размышлял, каким был отец. Рисовал себе в голове его образ, а потом старательно связывал его черты со своими и находил там общность. Паше казалось, он должен был быть действительно невероятным, если женщина могла вот так тихо плакать на своей кухне спустя почти двадцать лет после смерти. Он не романтизировал образ отца, ни в коем случае, но её редкие, одинокие слёзы… Они сами это делали. Однажды мама, рассказывая Паше про отца, сказала, что он заигрался в смертельную шахматную партию. Она сравнивала себя с пешкой, стоящей на поле без дела, и уверяла его, что в той игре невозможно было выйти победителем. Парень считал идиотизмом сравнивать бандитизм с игрой. Чем старше становился Титов, тем больше видел параллелей между шахматными фигурами и людьми, а жизнь взаправду походила на доску с чёрными и белыми квадратиками. Паша знал, чего хотел от жизни: стать королём.