Мудрость обнимающая лотос

      Тишина раскололась от громкой, яростной песни Цзыдянь. Я в ужасе отшатнулась прочь от створок дверей и вовремя: пронесшийся мимо меня Цзян Чэн с грохотом растворил двери в Залу Предков. Вечерняя прохлада ворвалась в залу, туман из пруда пополз, было навстречу, но замер, словно натолкнулся на непроницаемую стену из пламени гнева и горечи, что царили за моей спиной. Ветер, влетевший следом был так же бессилен развеять сказанное, он был бессилен унять ту боль, что ломала меня изнутри. Все произошло быстро: я вздрогнула, едва только услышала крик Цзян Чэна, услышала как с треском и шипением развернулась Цзыдянь. В этой суматохе он не заметил, как заклятье сорвалось с кончиков моих пальцев, надежно закрывая нас барьером. Ни звука не вылетит отсюда, не потревожит обитателей Пристани Лотоса. – Вэй Усянь! – кричал он, обращаясь к небу, обращаясь к самому миру. – Сколько, сколько тебе надо еще забрать у меня, чтобы успокоиться?! Сколько?! Мама! Отец! Шизце! Ее муж! Что ты хочешь еще?! Мою жизнь?! – Цзыдянь с грохотом опустилась на соседний мостик, с яростным воплем расколола дерево, взметнула тучу брызг. В сторону полетели щепки, земля и обрывки лотосов. Он метался, крушил все до чего мог дотянуться. Плеть с воем ломала деревянные доски переходов, а я невольно вспоминала свои раны. Я вздрогнула, медленно, аккуратно поднялась на ноги, все еще держась за косяк двери, я замерла на пороге. Он кричал, кричал в небо, кричал вслед ушедшему, кричал, требуя от него невозможного – вернуться и тотчас же все исправить. Цзыдянь металась вокруг него фиолетовым вихрем, уничтожая все на своем пути. Я крикнула, когда увидела, как в полете плеть разорвала его рукав, как оставила на коже чернеющий ожог. Но Цзян Чэн не заметил этого, боль лишь подхлестывала его. Я подалась вперёд, закрываясь от брызг, от щепок летающих повсюду, от лотосов, что сыпались на меня щедрыми плодами праздника урожая. Медленно, по шажку, я пробиралась вперед, к нему. Я не оставлю его в этой черноте, пока он сам меня не прогонит. Лишь бы принял мою руку, лишь бы не оттолкнул меня. Лишь бы не выбрал остаться один на один со своим ядом. Лишь бы мой господин Лотосов не остался один в пустоте, решив, что это единственное чего он достоин. Защитный барьер гудел и звенел, я видела как Цзыдянь, случайно соприкоснувшись со стеной оставила сеточку трещин. Барьер возмущенно загудел, но этот звук потонул в крике Цзян Чэна: – Если бы не твоя упертость! Сколько, Вэй Усянь?! Сколько клан Цзян будет перед тобой платить, сколько?! – он закружился на месте, хлестнул Цзыдянь перед собой. – Сколько мы будем платить виной за свою невиновность?! Умер?! Сбежал, собака трусливая! На чьи плечи ты переложил позор! – его ладонь взметнулась в мою сторону, я подалась еще ближе, желая взять его руку в свои, но он не дал мне этого сделать. Цзян Чэн стремительно пошел вперед, опустил свою плеть на перила: – Явись и сам плати по своим счетам! Почему всегда она?! Почему всегда кто-то другой, а не ты?! Имей смелость!!! – закричал он, задирая голову к небесам. – Явись, приди из той дыры, в которую забился! Ненавижу тебя!       Плеть поднимала брызги, разносила цветы лотосов, ломая мостики, переходы, сносил с крыши черепицы. Я двигалась к нему, я все еще шла, и путь этот мне показался длиной в вечность. Я знала, что он имел на это право. Самое страшное – понимать их обоих. Понимать и не в силах ничего изменить... Он ненавидел его не только за план, за мой позор. Он ненавидел его в тот миг за то, что А-Сянь его оставил. За то, что Ветер вернулся в Юньмэн, а вот второй герой… Второй, обещанный герой сейчас следовал по призрачным тропкам. Я знала, крик одного брата, достигнет ушей, достигнет сердца другого брата. Я знала, что Вэй Усянь услышит его, на миг замедлит свой шаг. Он обернется, сжимая в руках дух своей флейты, но не сможет ничего сделать. Все что ему останется, лишь тихо пообещать вернуться. И принять кару из рук своего брата. Снова и снова, отдать себя на заклание, лишь бы унять его гнев. "Судьба всех братьев такова или лишь наших, шицзе? Выкликать друг друга на заклание, вырывать друг у друга сердце?– я вцепилась в траурную ленту на поясе изо всех сил, что у меня были. Я замерла, под тучей брызг, я покчанулась, когда комья влажной земли ударили меня в грудь и по лицу, я не отмахнулась от щепок, что поцарапали мои плечи. Я принимала это наказание вместе с ними двумя, я делила с ними поровну. “ Он ушел, а ты будешь ждать, А-Чэн, ждать вопреки всему”. Цзян Чэн замер, будто бы услышал мои мысли. Опустил голову, одним движением руки погасил Цзыдянь. Его взгляд заметался по сторонам, я видела как беспомощность и боль все ярче проступает на его лице. Я побежала вперед не разбирая дороги. – Стой! Стой! – я поднялась, путаясь в подоле, и кинулась ему в ноги. Я вцепилась в его пояс. Цзян Чэн дернулся, но даже не повернулся на мой голос. Он смотрел прямо перед собой стеклянным взглядом. – Защитный барьер, Тяньчжи, – проговорил он мертвым, бесцветным голосом и усмехнулся. Медленно, словно кукла на шарнирах, он повернулся ко мне: – Кого ты сейчас защищаешь, Тяньчжи? Кого? Я сжала губы, уставилась прямо на него, до боли в пальцах вцепилась в его рукава, и тихо прошептала: – Тебя, А-Чэн. Тебя. Он коротко кивнул в ответ и в следующий миг рухнул рядом со мной, низко, словно в покаянии опустил голову. Длинные густые пряди упали на его лицо, скрывая от меня его черты. Я вцепилась в его ворот, в его плечо, умоляюще запричитала: – Стой, пожалуйста, стой! Я уйду, я покину тебя! И больше... Больше не потревожу! Яростный крик вырвался из его груди, едва я договорила, он сжал ладони в кулаки, а Цзыдянь вновь отозвалась на его боль. Плеть заискрилась, в этот раз в ее голосе звучала не ярость, а горечь . Я прижималась к нему, омертвевшими пальцами вцепилась в ткань его ханьфу. – Я... Я покину... Я не оскорблю тебя и клан Цзян позором, – горячо зашептала я, упираясь лбом в его плечо. – Не оскорблю, не потревожу, – повторила я. – Никогда,– глухо проговорил он. Его дрожащая ладонь сжала мою руку, что вцепилась в его ворот. Я отняла лицо от его плеча, тихо выдохнула: – Что? – Ни-ко-гда, – он поднял на меня взгляд, затуманенный болью и тоской. Дрожащей ладонью он откинул мою прядь волос, прикоснулся к моей щеке. Я улыбнулась сквозь слёзы. Я прижалась крепче, заходясь от рыданий. – У нас, у нас нет выбора, – твердо проговорила я. – Прогони меня! Отрекись! Немедленно! Сейчас! Слышишь меня? – я встряхнула его, – Сейчас же! Он с грустной улыбкой на лице покачался в такт моим движениям и тихо проговорил. – Посмотри на меня, Цзян-фучжэнь Тяньчжи. Я опустила взгляд, прежде чем мы встретились глазами, я вздрогнула от его голоса, в котором воедино слились нежность и боль. Я чувствовала, как он медленно положил свою ладонь на мою руку, как призывно его пальцы скользнули ближе к моему запястью. – Посмотри на меня, – мольба звучала в его голосе. Я замотала головой, крепко зажмурилась и выпалила: – Нет, нет! Нет, не называй меня так, нет! В опустившейся на нас тишине я слышала, как трещит пламя в лампадах и гудит его плеть. Цзыдянь вторила своему хозяину, она просила Ветер, что закружился вокруг нас в осторожном танце убедить свою хозяйку остаться. Ветер отзывался тревожным гулом, обнимал Цзян Чэна за плечи, осторожно и легко касался его лица, бережно гладил его длинные пряди вместо меня. Мы оба вздрогнули, едва услышали как треснуло пламя в лампаде: "Натворили дел, а теперь плачетесь! Мен Яо, да как он посмел! А-Чэн, учись у А-Чжи решать дела! И чтобы больше возражений я не слышала!" – Матушка, – с растерянным смешком ответил на отповедь Цзян Чэн, и повернулся ко мне. – Слышишь, Тяньчжи? Я упорно покачала головой из стороны в сторону. – Что, госпожа Юй тебе больше не указ? – я не заметила грусти в его голосе, но подняла глаза. Его лицо было белее снега, во взгляде читалась тоска и боль. – Н-не говори так, я…теперь, как? – потерявшись в словах выдохнула я. “Как?! Ты спрашиваешь как?! Фэн Тяньчжи! Ты совсем потеряла всю совесть?! Что за вздор?!” “Цзян-фучжэнь, прошу тебя, не будь столь строга к нашим детям.” “А ты, Цзян Фенмянь, мне рот не затыкай!” Я робко покосилась через порог залы, и тут же вздрогнула от его трепетных прикосновений. От мягкого, бархатистого голоса, что обволок меня в один миг. Цзян Чэн смотрел прямо на меня: – Ты все еще лотос, прекрасный лотос на глади Озера Мудрости, – заверил меня его тихий шепот. Я сглотнула, на миг прикрыла глаза: – Если мы поженимся, Мен Яо пустит слухи. Неизвестно, что скажет Верховный Заклинатель. Цзян Чэн подобрался ещё ближе ко мне, тихо, осторожно обнял, словно боялся что я вновь пропаду. Оставлю его одного. Я не шевелилась в кольце его рук, лишь слушала, как рвано бьется его смелое сердце. Я приложила ладонь к его груди, помогая восстановить ему дыхание. Он проследил за моим взглядом и тихо проговорил: – Спасибо. За память о шицзе. Я кивнула, принимая его благодарность, и тут же со вздохом ответила:– Я знаю, она не любила, когда я проявляю жестокость. Но в этот раз иначе было нельзя. Я, я покину, покину… – я жалобно посмотрела на Цзян Чэна, и попыталась выбраться из его объятий. Он не давал мне этого сделать, мягко но твёрдо удерживал меня рядом с собой. Мы оба усмехнулись, когда услышали: "Я что только что сказала? А-Чжи, твои практики Ветра лишили тебя слуха?! Ты хочешь этого олуха оставить одного?!" "Цзян-фучжэнь, не стоит быть столь строгой..." Мы переглянулись, я опустила взгляд, пряча от него, от предков Цзян, да и от самой себя смущенный, счастливый румянец счастья, что залил мое лицо. Я приподнялась, сама не понимая что хотела сделать, но рука Цзян Чэна мягко остановила меня. А сердце на миг остановилось, от нежности в его голосе: – Стой, мой Ветер. Замерла не только я, покорная мне стихия умолкла, едва сорвались с его губ эти слова. Казалось, замер вместе с Ветром весь мир, даже поминальные огни в лампадах будто бы умолкли. Мой взгляд заметался вокруг, я оглядывала следы его гнева, и с бешено бьющимся сердцем услышала, как он поднимается на ноги, как шелестит шелк от его движений. Как он прижимается к моей спине, и тихо, едва слышно шепчет: – Прости... За то что меня не было рядом. Я немедленно обернулась на голос, осторожно прикоснулась к его щеке: – Это не твоя вина, А-Чэн. Он прильнул ко мне, потерся об мою ладонь и тут же, сощурив глаза, уточнил: – Ты... Ты сказала, что в моих руках твой позор и твоя надежда, так? Я кивнула, не жива ни мертва от надежды, что вспыхнула в моей груди. Огоньки от этого пламени мелькали в его глазах, когда он объявил на весь мир: – Так вот, я, глава Цзян, говорю, что здесь нет места бесчестью! Защитный барьер рухнул в одночасье, заклинание осыпалось в воздухе тысячами искр, что гасли, не долетая до земли. Я залюбовалась им в этот миг: Цзян Чэн стоял, дерзко вскинув голову, расправив плечи. В его позе явственно читалась власть, а в руках таилась сила, что обрушится на любого, кто дерзнет сейчас выступить против него. Оспорить хоть тенью, хоть помыслом его решение. Треском пламени донеслось до нас из открытых дверей залы: "Глава Цзян! Да вы посмотрите на него! Наконец-то зашевелил умом!" "Цзян-фучжэнь!" "Цзян Фенмянь! Ты определись уже, главы кланов они и воины с заклинателями или дети!" Мы замерли друг напротив друга, не в силах разжать наших рук. Я улыбнулась, тихо прошептала: – Ты... Ты опять меня спасаешь. Но ведь, только представь, они получат приглашение на свадьбу, и тут... – я взглянула на него со страхом и надеждой. Цзян Чэн покачал головой, вздохнул полной грудью: – Ничего он не сделает, фучжэнь, – он посомтрел на меня, словно на маленького ребенка. – А если и попробует, мы с тобой будем готовы, – он глубоко вздохнул, переводя дух. – Проговаривают, – я приложила ладонь к его груди, восстанавливая ему дыхание. – Спасибо. Поговаривают, его могут ввести в род. Я не сдержала презрительного смешка и бросила в сторону:– Побочного сына? Каково же отчаяние Цзинь Гуаньшаня! Цзян Чэн кивнул, молча согласился со мной. Я тут же с тревогой посмотрела на него: – Стой! А что же… что же Цзинь Лин? Благодарная улыбка расцвела на его губах, он подался ближе, для того чтобы вновь прикоснуться ко мне. Если хоть не словами, то через этот жест передать всю свою благодарность. – Я веду некоторые переговоры, Цзян-фучжэнь, – глаза его сверкали счастье, вопреки всему. Этот свет согревал меня и смущал одновременно. Я опустила глаза, теребя его рукав, а он продолжил: – Моему Ветру проще сражаться, чем смотреть мне в глаза? Я нахмурилась, топнула ногой, и махнула рукой в сторону, жалобно пробормотала: – Да. В битве все ясно! Мы должны победить, они – проиграть! – я недовольно тряхнула головой, посмотрела на него исподлобья. – А в твоих глазах ничего не ясно, – я вздохнула, успокаивая себя ветром. Он удивлённо рассмеялся: – Да как же неясно? Я смотрю на тебя с самой юности, и неужели непонятно? Неужели не понятно, почему я так бранился, когда ты занималась с Лань Ванцзи? Быстро пошли слухи, что вас поженят! – Я и господин Лань? – я скрыла смешок за ладонью и закатила глаза. – Ты отличалась в учёбе, и Вэй Ин мне однажды сказал: "Смотри, А-Чэн, этот зануда уведет нашу меймей из дома!" Мы одновременно рассмеялись, будто бы мы снова оказались в поре юности. А перед нами – целый, открытый мир. А жизнь только готовится преподннсьт нам обоим свои дары. Я решила выдать ему свою самую главную тайну: –Я не понимала, пока шицзе мне не объяснила. Он тут же недовольно отозвался:– Дао-дзе-Цзин ты понимала быстро! Я серьезно посмотрела на него: – Так то трактат, господин Цзян! Это в разы проще, там все понятно до мелочей! Стоит только приглядеться и… Я вздрогнула от очередной вспышки пламени в Зале Предков: "Мы долго будем ждать, Тяньчжи?!" "Не дави на нее, прошу тебя.” “Цзян Фенмянь, угомонись!” Все еще всхлипывая, я достала из рукава второй предмет. Это была заколка из матового, поблескивающего голубо-зеленого нефрита, изогнутая к концу с символом ветра. – Это все, что осталось от моего отца. Господина Фэн Ксинга. "Возникающий Ветер." Мою матушку звали Фэн Лиу – "Певучий Ветер". Я столько лет не... Не произносила их имен вслух, они звучали лишь в Песне моего сердца. Я чтила их память делами, так уж от веку у нас было заведено. А потом... они явились мне во сне, в камере... первое, о чём я им сказала – про тебя. И тогда... И... И раз я фучжэнь, то ты – фуцзюнь. Я осторожно воткнула заколку в его пучок, она прошла насквозь. Мы прижались лбами друг к другу, плакали и смеялись. Через пару часов он быстро вел меня по дремлющему поместью. Я едва за ним поспевала. Мы крались по коридорам и галереям, как в далекой юности, когда вместе убегали на ночную рыбалку. Мы останавливались на каждом повороте, чтобы дать волю своим губам и рукам. Он вжимал меня в стену, впивался в губы со всей своей яростью. Я бесстыдно подставляла его обжигающим поцелуям лицо и шею, едва ли не раздирая на лоскуты его парадное одеяние. Я зарывалась пальцами в его волосы, желая распустить их. Мы вздрагивали от малейшего шороха, с тихим стоном сожаления отрывались друг от друга. Давали друг другу передышку, и снова отправлялись в путь. Все мое тело горело от предвкушения, я едва ли не сходила с ума от жажды, что выбила все остальные чувства из сердца, и все иные мысли из головы. Как в тумане, я продолжала идти за ним шаг в шаг, вспоминая наши ночные вылазки. Нашу охоту, где мы оба дали волю чувствам. Тогда, в пору юности, в нас обоих не хватило силы перейти черту. Мы оставили друг друга голодными. Внизу живота скрутился узел, бедра отозвались дрожью. Ох и бранилась тогда госпожа Юй, опасаясь слухов. Еще бы, после той охоты на фазана, когда я подвернула ногу, когда мы потеряли голову, но не так перешли черту... По нашим лицам, по неправильным складкам на одежде, по тому, как мы не могли смотреть друг на друга, было всё ясно... Отчитала она нас обоих, по отдельности, но выяснив, что получилось избежать пересудов, сменила гнев на милость. – Ты уверена? Сейчас? Может... до красных одеяний? – мы остановились перед украшенными дверями. Нас обоих колотила крупная дрожь, глаза сверкали лесными пожарами, росчерками молний в них отражалась взаимная страсть. Он давал мне отступить, но другой же рукой приоткрыл дверь в свои покои. Я оказалась напротив него, немедленно толкнула его в глубь комнаты, решительным шагом переступила порог, с грохотом затворив за спиной створчатые двери. – Стражи услышат, – низким голосом ответил он мне. – Плевать, – дерзко усмехнулась я в ответ. Он стоял в полутьме, оглядывая меня с ног до головы вызывающим взглядом. Он давал мне последнюю возможность отступить, зная, что не удержит себя в руках, если я останусь здесь хоть на миг дольше. Я осторожно, крадучись приблизилась к нему, шелк заструился по моим плечам к самому полу. Цзян Чэн проводил первый слой моей одежды внимательным взглядом, словно хотел запомнить на век этот миг. Я помогла себе избавиться от обуви, легко переступила через шелк на полу. – Фучжэнь, – выдохнул он, когда наши глаза встретились. Его взгляд скользил по моему лицу, по шее и груди, а руки что он сжимал и сжимал в кулаки, как мне казалось едва ли не зудели от желания схватить меня. На пол полетел ещё один слой, а из беспамятства моего главу вывел мой дерзкий шепот: – Если мы все решили, а госпожа Юй не обрушила на наши головы поместье, то разве есть ещё причина медлить? Он уставился на меня мутным взглядом, словно бы с трудом понимал о чем я говорю. Воздух между нами едва ли не загустел от желания. Еще один слой полетел и опустился на пол, в следующий же миг Цзян Чэн зажёг фонари одним лишь взмахом ладони. Ян в нем было достаточно, чтобы разжечь любое пламя. – Я желаю видеть тебя всю, – шагнул он ближе ко мне, одним рывком сдирая с моих плеч полупрозрачную ткань. Я со стоном подалась на него, запрокинув голову назад, обвила руками плечи, в один миг раздирая на лоскуты его парадное одеяние. Он помогал мне, одной рукой держал мою полуобнажённую талию, другой же освобождал себя от слоев одежды. Единственное, что мы не тронули так это наши пояса, я взмахом ладони отнесла их на подставку для одежды. Следующим движением, я накрыла белоснежные ленты своим ханьфу. Пламя жизни требовало выхода, мы были больше не в силах ждать, прятаться друг от друга за высокими стенами из строгих правил и потерь. Жизнь требовала и мы вняли этому приказу. Мы стремились убедиться, что все не сон, не страшный кошмарный сон, где тьма снова принялась за свои испытания на прочность. А грядущая ночь – реальность, награда, наша и только наша тихая гавань, наконец обретенная в бушующем море страстей и судеб. Была лишь одна правда – я хотела его, он в ответ хотел меня. – Смотри же, – хрипло прошептала я, едва он мягко, из последних сил сдерживаясь опустил меня кровать, одним движением задергивая полог. Скрывая нас обоих от всего мира. Я вытянулась перед ним, изогнулась, едва кончики его пальцев провели линию от шеи до низа живота. Я показывала ему всю себя, пока его руки изучали мое тело, скользили по новым и старым шрамам. Я знала, видела, чувствовала – ему нужна я вся, ничто из того что открывалось его взгляду не пугало его, не вызвало отторжения. С таким же голодом, с такой же силой мне нужен был он, весь, целиком. Сквозь пелену в глазах я следила за ним, изучала его облик. Запоминала каждую черточку. Я вытянула руку, и ощутилаа под кончиками пальцев сталь мышц, ощутила как грохочет его сильное и смелое сердце в в груди. Наши губы встретились, мы прижались друг к другу. С тихим стоном я подалась навстречу, едва ощутила тяжесть его тела на себе, оплела его ногами, и хитро прищурилась, выжидая лучшего момента. Цзян Чэн прервал наш поцелуй, едва только почувствовал как я замерла в его руках. Он отстранился, и прежде чем успел среагировать, я с силой перевернула нас обоих, оказалась сверху. Он только выдохнул и замер под моими руками, наблюдая за мной. Я медленно вытянулась вдоль его тела, позволила ему ощутить жар своей кожи. Я ласкала его кончиком языка, рисовала узоры и спирали на его груди, осторожно спускаясь все ниже, к стальным мышцам живота, ниже, в обещании ласки. – Фучжэнь, – сорвалось с его губ, тихое, едва слышное. – Заткнись, глава Цзян! – с утробным рыком заявила я, тут же вцепилась ему в горло, удобно уселась сверху. Я ощутила его возбуждение, но растягивала момент, тянула миг до нашего слияния. Уж больно мне нравилось то, что я вижу перед собой – тихо стонущий глава Цзян. Мой глава Цзян. Целиком и полностью, только мой. Я любовалась тем, как страсть и желание преображает его, я заставляла хотеть меня ещё больше, больше, чем было возможно в принципе. Я и сама танцевала на грани безумия и страсти. Мы обращали в пепел и пыль все устои, заявляя друг другу – связанные алой нитью имеют право на все. Нам не писан никакой закон, кроме закона наших сердец. Небо даровало нам такое право, и кто мы такие, чтобы от него отказываться? Я крепче сдавила пальцы на его горле, наблюдая как довольство расцветает на его лице. Он, завоеватель, герой, мудрый наставник, управитель – в этот час все эти лики слетали и пропадали на Ветру, оставляя мне, любящей и любимой женщине его суть. Цзян Чэн в моих руках был просто мужчиной – любящим и любимым. Катились в Диюй не только все правила и устои, туда же летели наши гордые титулы. Страсть обнажала нас друг перед другом, и друг друга мы призывали в свидетели – нам нравилось, что мы видели. Я крепче сжала его горло в своей хватке голодной тигрицы, с жаждой впилась в его губы, изогнулась, когда его рука прочертила линию по моему позвоночнику, скользнула по бедрам, по ягодицам, распаляя и без того бушующее пламя. Я целовала его, заставляла сдаться под моим напором, заставляла принять и признать свою силу. Языком я провела по его щеке, прикусила мочку уха, тихим – Я хочу тебя, – наградила за стон, что сорвался с его губ. – Госпожа Цзян, вы ведете себя… – сообщил он мне, когда я медленно, плавно, не прекращая своих ласк ни на миг откинулась назад. – Господин Цзян, заткнитесь! – приказала я, и тут же вскрикнула, едва он подкинул меня вверх. Он с тихим смешком простил мне мою дерзость, его ладони прикоснулись к моей груди, большие пальцы очертили ее контуры. Я тут же сжала его бедрами, все мое тело откликалось на его движения, отняв руку от его горла зарылась пальцами в свои волосы, мягко распуская прическу. Провела пальцами по своим губам, позволяя ему насладиться мной, и тут же вскрикнула. Он сжал мои бедра в ладонях, нажал на точки, что узнал еще там, на Луаньцзань. Волна огня прошлась по телу, я уперлась ладонью ему в грудь, в поисках опоры. – Я поеду на тебе, как на диком тигре, – заявила я, приподнимаясь и опускаясь. Боль и удовольствие накрыли меня одновременно, едва я вобрала его в себя до основания. Мы переплели наши пальцы в замок, находя опору в волнах огня что разливались вокруг нас. Я приподнялась и опустилась снова, с тихим криком заполнила себя им. Перед глазами танцевали цветные пятна, сердце грохотало в груди боевым барабаном. Он был моим, только моим. Я ехала на нем, как на прирученном тигре, мы двигались в такт друг другу, не в силах расстаться ни на миг. Цзян Чэн откинулся на подушках, его руки ласкали мою грудь, тянулись к губам. Я ласкала кончики его пальцев языком, наблюдала за тем как он со стоном прикрывает глаза. Он отдавал мне всего себя, а я брала его с неумолимой жадностью. Я двигалась сверху вниз, я двигалась вперёд и назад, уже не растягивая удовольствия. Я хотела его, я брала его, я хотела достичь вместе с ним пика удовольствия. Я учила его собой, своим телом, своим влажным и горячим нутром, что мягкая, податливая темная инь, может быть не менее могучей, чем его пламенеющая, свирепая ян. Энергии парили в воздухе, переплетались вокруг нас. Он пронзал меня снова и снова, в беспощадной ярости терзал меня изнутри и снаружи. Ласка обернулась жаждой обладания, и мы отдавались ей целиком и полностью. Я не успела понять как оказалась под ним, как мои запястья оказались в его ладони, как он навис надо мной, одним толком заполнил меня изнутри. Я в беспамятстве зарылась одной рукой в его волосы, потянула ближе к себе. Наши тела сотрясались от бешеного ритма, другая моя рука царапала его спину. Он брал меня, я сдавалась ему в плен, не желая милости от победителя. Я желала быть побежденной, желала испытать на себе всю его силу и мощь. Теперь я была не всадницей, что оседлала свирепого и могучего тигра в зарослях лотоса, я была пойманной и загнанной в ловушку госпожой Ветра, что решила поиграть с огнем. Я изгибалась под ним, прижималась в нему с такой силой, на какую только была способна. Он входила в меня, снова и снова, не желал ни на миг ослабить своего напора. Я желала познать свою власть, ту самую, что не видна на первый взгляд. Ту самую, что дарует подчинение. Я потянулась к этой своей новой грани со всей страстью, стирая в прах и пыль остатки своего стыда. Мой завоеватель доламывал остатки моего сопротивления, я позволяла ему это делать. Мне нравилось в этот миг ему подчиняться, отдаваться всей собой. Горячие поцелуи сменяли укусы, что позже расцветут метками по моей груди и его плечам. Он не давал мне пощады, а я не желала ее просить. Он вел меня за собой, на самую вершину, там, где мы оба перестанем существовать. Где не будет наших имен. Где будем лишь мы, те кто мы есть, сплетенные воедино. В забытьи я почувствовала, как он помог мне перевернуться на живот, как изогнулась моя спина, когда он направил меня своей рукой. Я с тихим стоном, в котором звучала мольба изогнулась, я повернулась к нему, сквозь пелену глаз оглядела его: – А-Чэ…– и тут же вскрикнула от яркого удовольствия, пронзившего все мое тело. Он снова заполнил меня собой, я в поисках опоры вцепилась в изголовье кровати, все глубже прогибаясь на каждое его движение во мне. Он двигался яростно, сжимая мои бедра в своих руках, тяжелое дыхание перемежалось глухими стонами. Голод все не утихал, он требовал и требовал от нас все большего. Одной рукой он перехватил мою талию, другой же осторожно, что совсем не вязалось с его ритмом, намотал на ладонь мои длинные пряди. С победным кличем я подалась на его движения, не зная кричу я или шепчу: – Да, да, А-Чэн, да! Эти слова разносились внутри меня эхом, эхом же они звенели в его покоях. Сквозь забытье мелькнула запоздалая мысль о защитном барьере, но тут же погасла в сознании, едва я ощутила сильный толчок. Ноги дрожали, воздуха не хватило в груди, стоны снова и снова наполняли покои. Мы встречали свою первую ночь, делая ее свадебной друг для друга забыв обо всем. Боль, что прежде пряталась в самых уголках наших душ растворялась в нашем огне, поднималась вверх безвредным паром. Мы обращали всю нашу скорбь в страсть, мы награждали друг друга за долгое ожидание. Мы славили жизнь, мы праздновали победу. Впервые зажигались и гасли светильники в его покоях, освещая башню завоеванной награды.