По законам жанра

Поспелова была уверена: в ближайшее время на её глазах произойдёт убийство. Как только врачи скорой войдут в квартиру, Пчёлкин моментально перестреляет каждого непременно между глаз, с хирургической точностью. За то, что они ехали так долго. Вика заставляла себя спасать ребёнка, хоть где-то в глубине души и понимала в данный момент происходил один из самых страшных эпизодов её жизни. Девушка закинула ноги на стену, пытаясь удержать внутри воды, но это не работало. Естественно. Тонкая струйка превратилась из прозрачной в бледно-коричневую. Это было действительно жутко. Ужас стискивал грудную клетку в два металлических зажима и сдавливал, не позволяя сделать нормальный глоток воздуха. — Красавица, как ты? — присев рядом с Викой на корточки, спросил Витя. — Я нормально, — она сглотнула слюну вместе с произнесённой ложью. — Мне только страшно. — Всё будет хорошо, любимая. Потерпи. Пчёлкин относился к той категории людей, которые доверяли себе на сто процентов. В схемах, в принятых решениях. Внутренний флюгер на определение правильного вектора слов и мыслей работал в нём просто восхитительно. Только он сломался. Витя не поверил ни одному звуку, произнесённому сейчас, когда пытался приободрить Вику. Даже не будучи врачом, парень прекрасно понимал: происходящее на кафельном полу туалета — пиздец, пришедший в их жизнь, не спросив разрешения. Но вроде как это всегда происходило подобным образом. Поспелова прикрыла глаза в попытках успокоиться. Она с каждой секундой всё более отчётливо понимала, что ей не помогут. И малышу тоже. Врачи — не боги. Они не могут остановить процесс отхода вод, не в их силах прекратить выкидыш. Вике просто хотелось не двигаться лишний раз. Она вздрогнула от трели дверного звонка, ставшего до ужаса раздражающим, будто надоедливый комар у уха в летний вечер, когда ты уже лежишь в постели в полнейшей тишине и намереваешься уснуть. Фельдшер скорой давил на несчастную кнопочку с остервенением, пока разъярённый Пчёлкин не распахнул дверь, едва сдерживая ор. Витя действительно полыхал внутри, сгорал негодованием вперемешку со злостью от того, что медики ехали к пациентам на вызов так, словно их просто пригласили на чай. Парень был уверен: по пути эти доктора ещё и заправиться заехали. Поспелова не слышала практически ничего. Она замкнулась в себе, фокусируясь лишь на том, чтобы не делать никаких движений. Фоном девушка улавливала, как Витя отвечал на вопросы, коих было штук семь или десять, давал документы Вики и требует гарантий, что с ней и ребёнком всё будет хорошо. Глупость несусветная, конечно. В подобных случаях гарантий не даст даже лучший гинеколог в мире, если такой и существовал. Поспелова провела пальцами по внутренней стороне бедра, отмечая: странные воды не останавливались. И это сдавило зажимы на грудной клетке с новой силой. Тонкая струйка продолжала бежать в тот момент, когда Витя нёс девушку на руках в карету скорой. Вика, видимо, так отключилась от внешнего мира, что всерьёз заволновалась, как бы парень не запачкался её выделениями. Бред. С каждой каплей, выходящей из неё по дороге в больницу, Поспелова думала о необходимости поменять мэра в столице. Они же жили в центре! Какого хера каждые пару минут её трясло до реального появления шанса приехать с парой переломов впридачу? За всё это время Вика разрыдалась лишь один раз. Не тогда, когда врач в приёмном покое, осмотрев её, заявил, что беременность сохранить не удастся, нет. Где-то на подкорке Поспелова уже осознавала подобный исход. Она заплакала слезами, в которых заключалось столько боли, что можно было бы омыть ими всю землю, когда посмотрела на экран во время УЗИ. Вод не было совсем. Малыш лежал, обтянутый пузырём так, словно его запихнули в пакет. Вика всматривалась, следила за крохотным тельцем, смахивая слёзы каждые пару секунд. Поспелова не знала, сказали ли что-то Пчёлкину. Первое, что сделала девушка, это вытащила аккумулятор из мобильного. Она до чёртиков боялась услышать телефонный звонок от Вити, его голос. Тогда пришлось бы разговаривать. А Вика понятия не имела, как ему объяснить всё происходящее. Страх подбрасывает максимально идиотские идеи, и именно такую он вручил в качестве подарка ей: просто загаситься. В палату, куда положили девушку, Пчёлкина не пускали. Может, к лучшему. Вика догадывалась: вряд ли Витя вообще в курсе происходящего, раз он ещё не разнёс к чёртовой матери здесь всё. Помимо самой Поспеловой на соседних койках лежало ещё четверо девчонок. Они разговаривали, но не громко, периодически косясь на Вику, уткнувшуюся в подушку лицом к стене. Да, если бы Витя хоть что-то знал, у неё была бы отдельная палата и личная медсестра, определённо. А поскольку она тут, на этой скрипучей койке, у врачей появлялись вполне реальные шансы очутиться через пару дней на кладбище, ибо парень их до смерти замучает, если его не введут в курс дела. Это было так странно. Поспелова гладила живот, и её натурально разрывало. С одной стороны, малыш жив. У него билось сердце. Но с другой — отсутствовала жизненно важная часть для его существования, а Вика никак не могла помочь. Ей нечего было дать ему. Она лежала, тыльной стороной вытирала солёные слёзы, которые попадали на иссохшиеся губы, заливались в трещинки, безбожно щипались, и продолжала думать. О том, что она паршивая мать, раз не в состоянии обеспечить своему ребёнку самое элементарное: жизнь. Весь скептицизм, взращенный внутри себя Поспеловой за столько лет, испарился, будто сигаретный дым, который она не видела уже несколько месяцев. Нежно перебирая подушечками пальцев по животу, девушка надеялась на чудо. Всерьёз рассчитывала, что произойдёт невозможное: повреждённый из-за внутренней гематомы пузырь восстановится, заживёт, и воды восполнятся. Конечно же, это был примерно такой же уровень реального, как ждать, будто с неба посыплются золотые монеты, когда где-то на облаке волшебная антилопа ударит копытом.

***

Бессонные ночи обычно сопровождаются либо громкими стонами оргазма, либо криками вечеринки, либо подбородком, дрожащим в приступах рыданий. К сожалению, из всех трёх вариантов судьба подкинула Поспеловой этой ночью именно последний. У кого-то из соседок по палате около полуночи отошли воды, и девушку увезли в родильную, дабы помочь произвести на свет человека. Это был ещё один удар, нанесённый Вике под дых с размаху, отточенным движением снизу вверх. Кулаком ровно в солнечное сплетение. Лёжа уже утром на клеёнке, поверх которой застелили одноразовую простынь, скатавшуюся на пояснице, стоило только Поспеловой лечь, девушка с замираем сердца ждала вердикт заведующего отделением. Он рассматривал картинку на небольшом чёрно-белом экране. Опять УЗИ. И опять то, что заставило Вику содрогаться, пытаясь не расплакаться прямо сейчас. — Виктория Николаевна, сердцебиение есть, — поправляя очки на переносице, начал доктор, — но у ребёнка уже развивается брадикардия. — Извините, я медицинский не заканчивала, — буркнула Поспелова. — Сегодня вам необходимо выпить одну таблетку, — он рассказывал медленно, скучающе, словно заученный текст. — Это гормональный препарат. Он подготовит организм к тому, что беременность закончена. — Что? — глаза Вики почти выпали из орбит. — Завтра ещё четыре, чтобы вызвать искусственные роды, — зато врач оставался абсолютно спокойным. — Может быть, ещё реально что-то исправить? — девушка в пятый раз за пару минут облизала губы, бегая глазами из стороны в сторону. Она как будто ожидала увидеть какую-то подсказку, как поступить. Прямо под батареей, покрашенной белой краской, которая плохо маскировала ржавчину, видневшуюся кое-где пятнами. — Вы как моя тётя, честное слово! — усмехнулся доктор. — Она когда рыбу на рынке покупает, держит её пару часов в тазике. Будто не умрёт потом несчастное животное. Это оказалось тем сравнением, которое заставило повернуть Поспелову голову прямиком на врача. Он не психолог, естественно, и повидал на своём веку немало вот таких «Вик», но то, как он говорил про ребёнка… Девушка была в шоке. В её понимании прямо сейчас происходило убийство беззащитного малыша, вызывающее у этого седовласого мужика усмешку. — Мой супруг, он… — сглотнула Вика, пытаясь сохранять свой голос ровным. — Его не пустят в палату, вы должны понимать, — отчеканил доктор. — Помимо вас там ещё пациентки, которым нервничать нельзя. — Он здесь? — Насколько я понял, его увезли друзья, — сухо произнёс врач. Поспеловой показалось, что у него состоялся какой-то малоприятный разговор с Пчёлкиным, ибо выражение лица мужчины выглядело смесью отвращения и пренебрежения. — Вас сейчас отведут в палату и принесут таблетку. Завтра сложный день. Соберитесь с силами.

***

Первую таблетку она не решалась выпить около часа. Смотрела на неё, сжимала в ладони, клала на тумбочку. Отворачивалась, тихо всхлипывала. После аккуратно смотрела из-за плеча и отворачивалась вновь. Если бы только врач дал ей хотя бы сутки, всё могло бы случиться иначе. Если бы на следующий день сделали повторное УЗИ и сообщили, что сердце ребёнка не билось, Вика сумела бы себя простить. Однако этого не было. Она схватила несчастную пилюлю с тумбочки и закинула под язык, зажимая себе рот рукой. Во-первых, чтобы не выплюнуть. Во-вторых, чтобы не заорать с такой силой, что каждый бы в этой поганой больнице содрогнулся от её воплей. Эту ночь Поспелова опять провела без сна. Когда утром следующего дня доктор принёс ей четыре таблетки и начал выдавать по одной, Вика уже смирилась. Отступать было некуда. Первая не вызвала ничего. Никаких ощущений. После второй её пробил озноб. Такой, что она слышала клацание зубов и ощущала мурашки по всему телу. — Это нормально, — спокойно объяснил доктор. — Реакция организма. После третьей и четвёртой таблетки не было ничего, к чему девушка готовилась. Никаких тянущих болей, схваток. Перестало трясти, но всё девушка ощущала адский холод. Поспелова даже подумала, что ребёнок там просто заморозится и из неё вытащат как минимум ледышку. Да, в таблетки явно подмешали цинизм. К тому моменту, когда Вика выпила четвёртую пилюлю, с начала экзекуций прошло около четырёх часов. Никаких моральных сил не осталось. Её идеальный бронированный купол защищённости в виде любимого мужчины был где-то далеко. Поспелова лишь ждала окончания этого сущего ада, в который превратилась её жизнь за последние три дня. Зажимы на груди тоже устали и распахнулись, позволяя дышать полной грудью. Только она не хотела. Вика уже не в первый раз ловила себя на мысли, что жизнь потеряла смысл. Вполне закономерно. Она потеряла ребёнка, а жизнь — смысл. Но самый жуткий момент ждал впереди. Схватки ощущались разрывом всех внутренних органов одномоментно. Поспелова могла поклясться: селезёнка, лёгкие, печень просто растерзало от того, как ей было больно. Они сразу же сращивались и разрывались вновь. Доктор поставил какой-то укол, после чего стало полегче. Однако и это было не самое жуткое. Вика рожала в палате. Не в отдельном помещении с кучей ламп и ярким, режущим глаза светом. Она лежала на своей металлической скрипучей койке, где в паре метров от неё сидели другие девушки. Одна, ещё беременная, вышла, не желая травмировать себя. И правильно. Другие же с интересом наблюдали за происходящим, словно их привели на съёмки удивительно интересного фильма ужасов. С той лишь разницей, что этот ужас происходил в реальной жизни вполне себе существующего человека. Поспелова ощущала всё. Как раскрылась шейка матки, как из неё буквально выскользнул ребёнок. Она знала, что вес чуть больше двухсот грамм. Ей говорили это на УЗИ пару недель назад. Врач тогда с довольной улыбкой заявляла, мол, скорее всего, это мальчик… Сейчас же Вика пыталась представить в голове, что такое двести грамм. Пачка масла? Да, так было легче. Если в подобной ситуации вообще может быть нечто, подходящее под категорию «легко». Как только Вика потужилась ещё раз, рожая плаценту, доктор с облегчением сказал, что чистка не понадобится. Даже похвалил её. Поспелова глотала ручьи слёз, кусала губы и смотрела со всем презрением, на которое только была способна. Врач использовал слова «умница» и «молодец», а Вика мысленно давала себе другое определение. Убийца.

***

Это было больно. Но не та физическая боль, которую испытывала Поспелова после избиения Лавровым. Тогда можно было помочь лекарствами, процедурами и постоянным наблюдением врачей. В этот раз случилось иначе. Болело что-то внутри. То, чего нельзя разглядеть на рентгеновском снимке, который доктор непременно будет крутить и рассматривать напротив света. Разрывалась, словно граната, какая-то абсолютная безнадёга. Вика не знала, сможет ли вновь забеременеть, но одна только мысль об этом выворачивала наружу. Ей двадцать девять. За плечами два выкидыша и полная уверенность в своей неполноценности. Не потому, что у неё нет ребёнка, а по абсолютно идиотской причине. Поспелова вдруг решила, будто она не способна на материнство. Её тело просто отказывалось взращивать внутри себя новую жизнь. Она крутила эти мысли, словно лопасти вертолёта. Вика подошла слишком близко. Металл перерубил её и отшвырнул от себя, оставляя медленно погибать на больничной койке, слушая тихие причитания пожилой медсестры, которая из раза в раз, смотря на Поспелову, повторяла: — Бедная, бедная девочка. Истерика накрывала новой волной дважды. Первый раз: когда уехала на родовой стол та девчонка, вышедшая из палаты во время «родов» Вики. Ей было не больше двадцати. Она без умолку рассказывала соседкам, как они хотели с парнем этого ребёнка, и что теперь уж точно он на ней женится. Второй приступ рыданий случился в ту секунду, когда в палату вошла медсестра, громко сказав: — Мамочки, идём кормить свои чада! Поспелова проклинала всё. То, что она так бездумно относилась к болям. Что не послушала Витю, поехав на эту дебильную пресс-конференцию. Под омерзительную песню из самобичевания и ненависти к себе Вика провалилась в сон, когда её разбудил тихий шёпот у уха и нежное поглаживание головы. — Красавица, я приехал. — Пчёлкин смотрел на её опухшее лицо, на костяшки пальцев, искусанные в кровь. Витю выгнали из больницы ещё в приёмном отделении, наказав узнавать о состоянии девушки по телефону. Он бы не сдвинулся с места, если бы не Космос с Сашей, приехавшие по его звонку. Они в прямом смысле под руки тащили Пчёлу, орущего на заведующего отделением. Витя угрожал. Говорил, что тот должен ходить и оглядываться, если с его женой и ребёнком что-то случится. Однако уже тогда он знал: беспокоиться нужно исключительно о Вике. Пчёлкин и верещать-то так начал лишь из-за фразы доктора, заявившего, что беременность сохранить не удастся. После Витя, Саша и Кос стояли на крыльце роддома абсолютно молча. Смолили сигареты, не пытаясь прятать красные от слёз глаза. Каждый переживал за Вику. Каждый хотел защитить их Поспелову от всего того, что с ней вытворяла жизнь. Как когда-то давно, когда они носились по двору, играя в салки, но обязательно следили, чтобы подруга не побежала на строящуюся фабрику, где можно непременно огрести кирпичом, летящим сверху, или наступить на гвоздь. Однажды именно это и произошло, а она даже не заплакала. — Прости меня, — разлепляя веки, прошептала Поспелова. — Что? — так же тихо спросил Пчёлкин. — Ты о чём? — Я, — она проглотила новую порцию слёз, пытаясь попросить прощения за себя саму. — Ты второй раз из-за меня не можешь стать отцом, я… — Эй, красавица, — Пчёлкин приподнял её лицо за подбородок, заставляя встретиться глазами, — я второй раз благодаря тебе такую возможность получаю, слышишь? Мы попробуем ещё, поняла? У нас будет ребёнок. — Вить, мне почти тридцать. — Боль. Такая, что парня передёрнуло от тона голоса. — Скорее всего, это был последний шанс, учитывая всё… — Значит, мы будем жить в своё удовольствие, — он улыбнулся. Почти искренне. — Будем гонять по всему миру, пить и есть всякую дрянь. Трахаться во всех отелях, в которых решим остановиться. У нас будет самая охуенная жизнь. — Я так тебя люблю, — закрывая глаза, снова прошептала Вика, прижимая его ладонь к своей щеке. Вите было плохо. Настолько, что хотелось рвать и метать. Настолько, что он искал Лапшина, желая лично свернуть ему шею. Только Пчёлкин прекрасно знал: Поспелова не оценит. Они уже находились в похожей ситуации. Она на больничной койке и с выкидышем, а Витя убивал того, кто виноват в случившемся. По его мнению. Но даже несмотря на очевидное сходство ситуаций, различия всё равно присутствовали. Пчёлкин понимал: на самом деле не виноват никто. Да, какая-то часть мозга заставляла парня винить во всём Вику, однако всё его естество противилось этому. Пчёлкин боготворил Поспелову. Практически поставил её на пьедестал своей жизни. Даже если бы она на его глазах убила и расчленила человека, Витя бы сделал вид, будто не заметил. Ведь Вика — та, кто заставляла его существовать. Открывать утром глаза, вдыхать в лёгкие кислород. Злиться, радоваться, кричать, смеяться во весь голос. А самое главное: она буквально принуждала любить себя лишь тем, что была реальностью, а не придуманной фантазией. И как такую можно хоть в чём-то обвинять?

***

Поспеловой потребовалось три дня, чтобы прийти в норму. Физически. Вернуть себя она не рассчитывала. Вика лежала в кровати целыми днями, прятала лицо от Вити. Ей было стыдно. Он не говорил никаких обвинительных речей, даже не вспоминал, что запрещал ей ехать на эту пресс-конференцию. К сожалению, собственный разум девушки дорисовывал недовольное лицо Пчёлкина, хмурый вид и прочие атрибуты человека, потерявшего ребёнка. В действительности каждый винил себя в случившемся. Даже Белов. Вика злилась, что наплевала на всё и отправилась туда, где ей быть не следовало. Витя внутренне сжирал себя за недостаточную заботу о любимой женщине. Саша же проклинал тот момент, когда подтянул подругу к подготовке кампании. И они все трое являлись дураками. Никто не был виноват. Так просто случилось. Когда Поспелова пришла в офис, на неё смотрели так, словно увидели смертницу. Не хватало пояса с бомбой для завершения образа. Каждый стыдливо отводил взгляд, не зная, что сказать. Да и нужно ли? Единственная, кто не промолчала, оказалась Люда. С блестящими от слёз глазами, секретарь обняла Вику за плечи, тихо прошептав на ухо: — Мне очень жаль. Ты была бы прекрасной мамой. В другой ситуации она непременно бы ощетинилась, возможно, даже оттолкнула блондинку от себя. Но сейчас Вика сжала пальцы на предплечье Люды и ласково ответила: — Спасибо тебе большое. Правда. Первый шаг в кабинет. У доски стоял Саша и что-то чертил. Видимо, какую-то схему, подсмотренную на уроке геометрии. Витя с Космосом сидели на стульях неподалёку, синхронно повернув головы на звук открывающейся двери. Девушка не произнесла ни слова. Она проследила за взглядом Белого: от её лица к животу и обратно. К абсолютно плоскому животу, в котором ничего не осталось. Который не надо было чистить, потому что она умница. Поспелова молча прошла и села на диван, смотря в одну точку перед собой. Узор-ёлочка на паркете расплывался от пелены слёз, однако она не отводила взгляд ни на миллиметр. Даже тогда, когда рядом с ней опустился Белый. Тогда, когда куда-то сбоку, встав с места, подошёл Холмогоров. Когда Пчёлкин сел перед ней на корточки. Глаза чуть изменили угол изучения паркетных досок в тот момент, когда Белов уложил Поспелову головой себе на колени и стал аккуратно гладить по лбу. — Теперь пришла моя очередь тебя спасать, — произнёс Саша в полнейшей тишине кабинета. Вика разрыдалась. Она точно так же поддерживала друга по пути с дачи Царёвых. Точь-в-точь так же гладила его после похорон Татьяны Николаевны. Да, Белов был прав. Теперь пришла его очередь её спасать. — Наша, — выдохнул Кос, опускаясь на диван с другой стороны, а крепкие ладони Вити сжали колени девушки. — Мы же с первого класса вместе, Поспелыч.

***

Поспелова втянулась в работу моментально. Она чувствовала необходимость загрузить себя просто под завязку. Сказать по правде, Поспелова бралась за всё: от придумывания, как лучше Белову выглядеть на дебатах, до того, что просматривала вместе с другом рекламный ролик. И вот второе оказалось максимально тяжёлым испытанием. Вика смотрела на Ванечку. Девушка помнила его совсем крохотным, малюсеньким, размером чуть больше буханки хлеба. Сейчас же это хлебобулочное изделие приглашало избирателей вместе с ним и папой в зоопарк на выходных. Это было мило, даже очень. Однако Вику передёрнуло от мысли, что не случись первого выкидыша, Ванька мог бы гулять вместе их ребёнком, носящим отчество Викторович. Бесились бы, играли в войнушку, непременно хулиганили, доставляя немало хлопот родителям. Слушая, сколько бабла вливалось в попытки посадить в депутатское кресло Сашу, Вике становилось дурно. Какие-то астрономические суммы. Деньги имелись, только кто любил с ними расставаться? Всегда хотелось оставить что-то в закромах, не доставать. А потому Поспелова в один из дней решила «закинуть удочку». — Я вот что подумала, — затягиваясь сигаретой, ведь уже можно, начала Вика, — нужно же дать людям Зорина ещё бабла, да? — Обязательно, — кивнул Саша, стряхивая пепел. — Без этого никак. — И, насколько я понимаю, сильно не три копейки, — девушка вопросительно посмотрела на друга. Тот кивнул. — А что, если мы это провернём через братву? — В каком смысле? — Белый затушил бычок. Это действие всегда демонстрировало его заинтересованность. — Ну, прокинем мысль среди своих, — принялась объяснять Поспелова, — мол, так и так, свой человек в Думе. Надо бы подсобить. — А если откажутся? — нахмурился Белов. — Да и похуй, — Вика фыркнула, будто предлагала идею, заранее обречённую на провал. — Попробовать-то можно. — С кого хочешь бабки трясти? — Кабан, Тариел, — перечислила Поспелова первых пришедших на ум. — Пчёлкин, кстати, сказал, что идея хорошая, поможет мне. — Ну, попробуй, — вздохнул Белый, — если выгорит, то заебись. — Мне как-то Алим сказал: «Хали-гали, сапоги-сандали», — рассмеялась Вика. — Хорошая фраза, подчёркивает крайнюю степень радости. Как ни странно, но и Кабан, и Тариел деньги дали, будто им взаимен пообещали весь мир к ногам положить. Хотя, если подумать… Свой человек в Государственной Думе — это, конечно, не весь мир, но близкое к тому. Вся Россия уж точно. Через несколько дней Шмидт, Пчёлкин и Поспелова встречали на ступенях «Авроры» довольно улыбающихся Белова с Холмогоровым. В руках у Вити красовалась коробка из-под «Ксерокса», доверху забитая пачками долларов, которая со дня на день собиралась оказаться на столе Зорина. Девушка внутренне усмехнулась. Лучшей тары Пчёлкин, разумеется, не нашёл. Впрочем, для антуража — отлично. Вика же сияла, аки начищенное столовое серебро, радуясь тому, что ей удалось провернуть тему с чёрным налом на кампанию. И особенно Поспелова была счастлива возможности хотя бы на несколько дней избавиться от снов, где она раз за разом брала таблетку, клала её под язык и рассасывала. Первую из четырёх таблеток, выданных доктором.