或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      История оказалась мерзкая, от глав они с Цяочжанем уходили в тяжёлой тишине. Цзинъи понял бы, если бы устраивать это всё было кому-то выгодно, но вот так… Самому себе надумать гадостей, самому в них поверить, а потом за них же мстить теми методами, которые не оправдывает ничто? Нет, этого он не понимал. Цзян Цяо, судя по его задумчивому виду — тоже.       — А кто вообще этот Лю Цзюсян? — спросил Цзинъи.       В текстах, уже написанных об истории кампании Низвержения Солнца он не встречал этого имени, но и тексты были слегка однобокими — в основном, повествовали о героях из клана Лань и ордена Гусу Лань. Конечно, и другие события в них освещались, папа все бухтел, что надо бы попросить Верховного заклинателя, тот, кажется, в свободное время работал над историческим трудом по годам, предшествовавшим военной кампании и о времени ее прохождения, а в добросовестности Не Хуайсана сомневаться не приходилось, как и в его въедливости и способности докапываться до самой сути.       — Глава Цзян нам рассказывал на уроках дома, что этот юноша был в числе заложников в «лагере перевоспитания» в Цишани. Один из тех, что признали Вэй Усяня своим командиром. Благодаря ему удалось обойтись почти без потерь во время бунта, он был хорошим воином, на год, что ли, старше глав Цзян и Вэй. Во время войны служил, естественно, под командованием Не Минцзюэ. Ди-цзуньши тогда убедил соратников, что мирное население стоит поберечь, и когда к воинам Коалиции обращались за помощью — они не отказывали, выводили беженцев за линию фронта или просто пропускали их. Лю Цзюсян погиб во время такой акции — за колонной беженцев увязался один из отрядов Вэнь, в четыре раза превосходивший силы Лю Цзюсяна. Но они стояли, пока не подоспела Хуэй Фа Дэ Цянь. Сам командир Лю умер на руках у Вэй Усяня, так что тот знает, что говорит. Глава Вэй не стал бы обелять кого-то и превозносить просто так. Но меня удивляет другое, Лань-сюн. Если в семье знали, что старший сын погиб героем, то как в голове у младшего завелись такие дурные мысли?       Цзинъи напряг память:       — Отец говорил, что глава Лю часто жаловался на то, что ему не досталось территорий после раздела Цишани — при том, что с силами, которые у него остались после войны, он едва мог присмотреть за той, что была у него изначально.       Цяочжань задумчиво помычал:       — Значит, война ослабила орден, а после ещё и награда мала показалась? Есть с чего возненавидеть Вэй Усяня! — последнее прозвучало особенно ядовито.       — Ну, их глупость им же и аукнется — глава Лю теперь останется вовсе без наследника и ославится на всё Цзянху как отец дурака и преступника.       — Если бы их глупость не аукнулась ещё и нам…       На это Цзинъи возразить было нечего — Лю Вайнин за свои злодеяния, конечно, лишится головы, но Юань от этого здоровее не станет.       За разговором дошли до яши. Цзян Цяо приглашающе махнул рукой, явно понимая, что так просто от Цзинъи не отделается.       — Погоди, ты сколько уже не ел и не спал? — внезапно озаботился Цзинъи.       Он-то поспал, причем, так, что как дитя домой несли, а вот поесть так и не сподобился с самого начала второго дня той злополучной охоты. Сразу после кусок в глотку не полез, после трупов и истощения, потом он уснул, потом рванул к Аи и сюда…       — Какая разница, — попытался отмахнуться Цяо, но Цзинъи уже закусил удила.       — Жди меня, я скоро. Изысков, конечно, не обещаю, но из остатков ужина на кухне что-то сопру.       Вскоре Цзинъи уже бежал обратно с двумя подсохшими паровыми булочками и остывшим рисом в коробе. Цяочжань за то время, что он бегал, как раз успел нагреть воду на чай, и после почти трёх дней голодовки холодный рис и булочки лично Цзинъи показались лучшим из деликатесов. Цяочжаню, судя по тому как он уминал — тоже. А вот после ужина тот ожидаемо начал клевать носом, и Цзинъи плюнул на все и всяческие планы поговорить. Если у Аи получится, завтра придут к ней и поговорят все вместе, так что Цзинъи просто подтолкнул друга к постели — и сам устроился на соседней.              К Аи пошли сразу после завтрака, и на этот раз их пустили. Сама она опять нервничала, но на этот раз вместо кролика Цзинъи взял с собой Цзян Цяо, а он для успокоения дев, к сожалению, не годился, и пришлось справляться своими силами. Например, спросить, что тревожит деву Цзян?       Аи на вопрос смяла рукав, снова расправила:       — Бофу сейчас как раз будит Юаня. Сказал, что решать, допускать ли к нему кого-то, будет, когда тот проснётся.       — Главе Вэй виднее, шимэй, — Цяо неловко похлопал ее по плечу.       Физиономия у него была как всегда меланхолично-кислая, но в глазах тоже плескалось волнение за друга. Очень уж серьезны были озвученные повреждения, и даже если глава Вэй подлатал самые опасные для жизни, Цзинъи помнил еще и то, что проклятый преступник посмел сломать Юаню руки. Его руки! О, Цзинъи не сомневался, что Вэй Усянь с особым тщанием сложил косточку к косточке, прекрасно зная, как дорога его Первому ученику возможность играть на цине. Но это все равно не отменяло боли, которую его возлюбленному придется терпеть, пока переломы заживают. Цзинъи хотелось быть сейчас рядом, хотелось забрать себе всю боль… Увы, это, кажется, умели делать только такие уникумы, как сам глава Вэй. И если это так, то наедине их с Юанем он не оставит. Но это не страшно, если есть надежда что Юань выздоровеет — и они встретятся потом, в Цинхэ. Если Юань захочет.       — Глава Вэй сказал, что суд над Лю Вайнином, конечно, будет — но выбирать будут скорее способ казни, в том, что жизни он лишится, сомнений нет ни у кого.       Цзян Цяо посмотрел на Цзинъи укоризненно. Аи скривилась:       — Туда ему и дорога. Но если окажется, что он что-то сломал Юаню так, что это даже бофу и мама не смогут вылечить... Я ему лично перед казнью каждый палец переломаю!       Вишнёвые глаза мрачно сверкнули, и Цзинъи передёрнуло — сейчас он вполне верил, что Аи могла бы. Цзян Цяо, судя по всему, тоже впечатлился, но всё же напомнил:       — Глава Вэй доберется до него раньше, шимэй.       Аи фыркнула — и снова потухла, затеребила рукав. Цзинъи судорожно пытался придумать тему для разговора — потому что они с ума сойдут, если просто будут сидеть тут и тревожиться, пока не получат вести о Юане!       На их общее счастье, тема всплыла сама: то самое возможное обучение в Буцзинши.       — Нет, меня туда не отправляли, — сказал Цяочжань. — У меня все-таки своя специфика обучения была в клане. Но я бы хотел, да. Особенно, к третьему молодому господину Не в науку.       — Но он же целитель?       — А еще — один из лучших лучников Цзянху. Говорят, что однажды на семейных посиделках в Нечистой Юдоли взрослые устроили маленькие соревнования для своих. Первым стрелял глава Цзинь и конечно попал в «яблочко». Вторым вышел второй глава Вэй и расколол его стрелу своей. Третьим вышел сам Ди-цзуньши, завязал себе глаза и сделал ровно то же самое. А потом вышел Не Цюнлинь, он тоже стрелял вслепую, и его стрела не только попала в стрелу Вэй Усяня, но и подожгла весь получившийся «цветочек». В общем, взрослые решили не спорить и считать всех четверых лучшими стрелками. Но вроде как считается, что зажечь стрелу ци на расстоянии может только Не Цюнлинь, хотя наш глава на это закатывает глаза и бурчит что-то про тени.       Цзинъи был впечатлён. Папа был хорошим лучником, отец — просто отличным, да и прочие адепты Лань знали, как наложить стрелу на тетиву, но такого не могли, в этом он был уверен. И научиться стрелять вот так — да, он тоже хотел! А ещё Аи раньше упоминала тешань, и, хотя его мысли тогда и были заняты другим, он запомнил. И сопоставил с привычкой Верховного заклинателя повсюду ходить с веером. Хотя сам Цзинъи веера и не любил, но знать, как сражаются таким оружием — и против него — было бы полезно.       Про Цинхэ поговорили ещё немного, а потом в палату Аи заглянул глава Вэй. Цзинъи, несмотря на то, что сегодня был здесь вполне официально, по привычке замер сусликом. Ну и ещё от волнения — раз глава Вэй здесь, значит Юаня уже разбудили?       Глава Вэй открыл дверь шире:       — Навещать друга будете?       Все трое немедленно вскочили, готовые рвануть к Юаню, но глава Вэй погрозил им пальцем:       — По одному. Чансинь еще слишком слаб, ему нельзя перенапрягаться. За руки и прочие части тела не хватать, не обнимать. Считайте, что он фарфоровый и пока что золотом не скрепленный. Это ясно?       — Да, глава!       — Вот и славно. Кто первый?       Цзинъи получил ладонью — двумя! — промеж лопаток и невольно шагнул вперед. В глазах главы Вэй, который это безобразие явно прекрасно разглядел, отчётливо зажглись смешинки. Цзинъи постарался не краснеть и с трудом удержался, чтобы не погрозить излишне нахальным друзьям кулаком, и пошёл.              Юань выглядел бледным, белее своих повязок, но слабо улыбался. Цзинъи улыбнулся в ответ и подошёл ближе, осторожно присел на край постели. Сжал руку в кулак, чтобы удержаться и не протянуть, не погладить самыми кончиками пальцев по успевшей запасть щеке. Хотя они и остались в палате одни, спасибо главе Вэй, тот же глава Вэй настоятельно рекомендовал Юаня не трогать! Так что Цзинъи предстояло держать себя в руках.       — Как ты?       — Хорошо… Не волнуйся, А-И.       На глаза едва не навернулись слезы: Юань был перемотан бинтами, как подломленная ветка, но умудрялся утешать его, оставшегося живым и здоровым!       — Как я могу?.. А-Юань, тебе… тебе больно?       — Нет, — улыбка на белых губах стала чуточку ярче. — Меня же сам глава лечит.       Коснуться хотелось нестерпимо, но он все равно не смел. Если сказано — нельзя, значит, нельзя.       — Прости, — меж тем прошептал Юань. — Я не смогу остаться…       — Ничего страшного, А-Юань, главное, чтобы ты был в порядке, — Цзинъи сглотнул. — Тем более что мы ещё встретимся.       Улыбка Юаня снова померкла. Он помолчал.       — Это будут краткие встречи.       Сердце Цзинъи дрогнуло. Юань будет по нему тосковать! Уже сейчас тоскует так же, как сам Цзинъи — при одной мысли о расставании. Если так — у них точно всё получится, должно получиться, ведь они хотят одного и того же.       — Возможно и нет. Ты ведь ещё не проходил обучение в Цинхэ, так?       Юань соображал если и медленнее самого Цзинъи, то лишь оттого, что был ранен в голову.       — Нет, я там не был. Я… я не знаю, согласится ли глава Вэй, но я попрошу.       — Шимэй Аи тоже будет просить своего отца. Ну, а если у нее получится, то и Цзян Цяо отправится в Буцзинши, и вся наша компания соберется снова. Будет здорово!       Юань усмехнулся такому фонтанирующему энтузиазму, но Цзинъи не мог перестать, ведь надежда была, а уговорить взрослых хоть и будет трудно после произошедшего, но не совсем же невозможно!       — А-И. Возьми меня за руку, — вдруг попросил Юань.       Кончики пальцев у него забинтованы не были — пальцы примерно по вторую фалангу были свободны. Но, насколько Цзинъи мог понять, под бинтами скрывались раздробленные кисти. Проклятый Лю с особым садистским удовольствием потоптался по музыкальным рукам Юаня, надолго лишив его возможности играть. И если сейчас коснуться пальцев — не станет ли ему больно?       — А-И?       Цзинъи сглотнул и бережно, так же — самыми кончиками коснулся подушечек пальцев. Те слегка дрогнули под рукой — но улыбка на лице Юаня не померкла.       — Мы еще сыграем с тобой, А-И. Глава Вэй пообещал, что восстановит мне руки.       В тихом голосе Юаня слышалась непоколебимая вера в своего всемогущего главу. Что ж, Цзинъи оставалось тоже только это — поверить во всемогущество Ди-цзуньши и его искусство. А пока он мог касаться пальцев Юаня, так легко, словно касался крыла бабочки.       — А-И?       — Да, любимый?       Бледные скулы окрасились слабым румянцем, даже жуткие черные синяки под глазами стали не такими жуткими.       — Поцелуешь? Или я слишком страшный сейчас?       Цзинъи будто бревном голову пришибло! Поцеловать Юаня он всегда был бы рад, а уж услышать просьбу о поцелуе от него самого — и вовсе сладкий сон. Но…       — А-Юань… Глава Вэй тебя даже кончиком пальца касаться запретил, я и так…       — Всё-таки слишком страшный? — Юань опустил ресницы и слегка повернул голову. Цзинъи прекрасно понимал, что его дразнят и провоцируют, но… Хотя — какие «но»? Именно потому, что Юань просто для того, чтобы получить от Цзинъи поцелуй, начал совершенно несвойственно ему кокетничать, Цзинъи готов был дать ему всё, что он попросит.       — А-И, мой глава ничего не узнает — мы же ему не скажем? — Юань приоткрыл один глаз и глянул с той самой мягкой насмешкой, которая так бесила Цзинъи в самом начале и так распаляла теперь.       И он поддался, очень осторожно нависнув над возлюбленным и целуя его так нежно и ласково, как только мог, не рискуя слишком углублять поцелуй, не позволяя и Юаню это сделать — его голова все еще была плотно перебинтована, не следовало чересчур тревожить раны.       Оторваться было сложно, но Цзинъи пересилил себя.       — Пусть это будет задатком, А-Юань. Когда мы встретимся, я сполна отдам накопившийся долг, обещаю.       Юань улыбнулся, но ответить не успел: дверь с шорохом разъехалась, и в палату шагнул глава Вэй.       — Ну, начирикались, неразлучники? Чансинь, шимэй рвалась тебя увидеть, отец забирает её прямо сейчас, и Цзян Цяо тоже.       Цзинъи почувствовал, как его заливает краской — ото лба до шеи, будто окунули в огонь! — и краем глаза заметил, как так же краснеет Юань. После чего очень-очень быстро оказался за дверью палаты, где его встретили понимающие взгляды Цзян Аи и Цзян Цяо.       Из лекарских палат он едва не сбежал, уразумев, что глава Вэй… Ох, неужели для него не стали тайной их с Юанем отношения? Но думать об этом он себе запретил. Нужно было нормально попрощаться с друзьями и проводить их в Зеленую Галерею — отец впервые разрешил ему посмотреть, как активируются Врата. В этот день уходили Аи и Цяо, глава Вэй пока решил не рисковать Юанем и оставался еще на день, почти неотлучно находясь при ученике.       Цзинъи позволил себе попрощаться с друзьями не только словами — и Аи, и Цяочжань получили от него ещё и объятия. И тот, и другая выглядели таким пылом смущенными, но он их не увидит ещё почти полгода, имеет право!       — Эй, выше нос, Наследник Лань, — Аи тихонько ткнула его коготками в бок. — Всегда можно написать письмо или отправить вестника.       — Вестники у меня не очень, — буркнул Цзинъи, на что получил еще один тычок:       — Будет тебе хороший стимул для тренировки. Не скисай без нас тут совсем, хорошо? Увидимся!       Цзинъи только мощным волевым усилием сумел удержаться от позорной сырости, напомнив себе, что он взрослый мужчина, а его друзья не умерли, а просто отправились домой.              А вот когда пришло время прощаться с Юанем, Цзинъи ограничился кивками — раненый юноша лежал на руках у главы Вэй, и подходить к нему после того, что случилось в палате… Ну, Цзинъи не мог. Юань, судя по смутному выражению его лица и отведенным глазам, тоже не представлял, как себя теперь вести. Обнадеживало лишь то, что глава Вэй, кажется, был не против?..       А глава Вэй смеялся над ними обоими, правда, только глазами, сохраняя на лице серьезное выражение. Цзинъи помнил: Юань однажды рассказал ему, как Цзян Минфэн принимал его в ученики, а после состоялся его первый разговор с главой клана. Вэй Усянь действительно знал всё о каждом в своей стае, и эта стая включала в себя отнюдь не только членов семьи или людей, связанных с ним какими-либо узами. Родители Цзинъи были тоже членами этой стаи, даже если это их слегка пугало. Ну, не могло не пугать, когда во главе — этакое чудовище, стоящее над самими понятиями добра и зла.       Что ж, пока это чудовище оберегало Юаня… Цзинъи был готов принять от него все, даже смех в глубине горящих лиловыми огнями зрачков.       

***

      Юань знал, что получит тяжелую трепку и от своего главы, и от дашисюна, как только поправится. Ему хватило времени, чтобы обдумать все, что произошло, осознать собственные ошибки и совершенную глупость. И было почти невыносимо ждать этого разговора, так что едва ему разрешили потихоньку садиться в постели, он решил попросить о нем сам.       Глава приходил к нему каждое утро и тратил по два-три сяоши на то, чтобы направить ток ци в его теле на исцеление, передать ему свою энергию, отследить, правильно ли все заживает. В это утро Юань с трудом дождался конца процедур, искусав все губы от волнения. Наконец, глава отнял от его рук свои ладони — горячие, словно объятые пламенем, вздохнул и сказал:       — Хорошо, Чансинь, я понял, что ты больше не можешь ждать. Говори, я тебя слушаю.       Юань ещё не мог попросить прощения как следует — если бы он сейчас попытался встать на колени и поклониться как подобало, глава скорее это воспринял бы как неуважение к своему многодневному труду по исцелению Юаня, которому ещё запрещено было вставать, так что он просто сел на постели.       — Чансинь, я сказал «слушаю», чтобы говорить, садиться необязательно, — строго одернул его Вэй Усянь. — И руками пока не ерзай. Ну?       Едва не плача от холодности его тона, Юань все-таки нашел силы начать свои извинения. Глава Вэй внимательно выслушал его, хмыкнул:       — Я не думал ругать тебя за то, что ты сделал в башне. Это была верная оценка ситуации и достаточно трезвый расчет. Но, Чансинь, какой лысый гуй понес вас с Аи проверять логово предполагаемого темного заклинателя вдвоем, никого не поставив в известность?!       Юань повесил голову.       — Н-но талисман…       — Разве я учил вас, что талисманы — это средство от всего на свете?       Юаню хотелось расплакаться, словно маленькому, но он понимал и принимал свою ошибку, о чем и прошелестел, заставляя себя говорить.       — Мы вас избаловали, — хмыкнул глава. — В вашем возрасте мы уже не в первый раз ходили на Ночные охоты, прореживали поголовье яо и гулей на озерах и протоках, и знали, что нельзя полагаться только на меч или только на талисманы, а оценивать опасность следует до того, как в нее вляпаешься всеми конечностями. Но нас учило то поколение, которое предвидело войну. Наши старшие — они, конечно, давно видели и знали, что экспансия Вэнь Жоханя не остановится у границ Великих орденов. И, пусть нам об этом не говорили прямо, но натаскивали с самого начала формирования золотого ядра. После войны мы, ставшие главами, решили, что можно дать вам чуть больше детства. Мы вроде бы и были осмотрительны, следили за тем, чтобы таких вот недовольных не осталось, но… Это наша вина, недосмотрели. Так что я не только тебя ругаю, Чансинь, я больше на себя злюсь, что еще с того раза, с обучения Яна пропустил такой колючий сорняк, не выполол его загодя и позволил разрастись.       Такого стыда Юань ещё никогда в жизни не испытывал, глава правильно сказал — Юань повёл себя, как избалованный мальчишка! И не стоит главе винить в поведении Юаня себя или списывать его самоуверенность на воспитание. Тяньяня воспитывали так же, но что-то Юань не видел, чтобы он в своё время совершал подобные глупости!       Не говоря уже о Лю Вайнине. Юань даже осмелился возразить вслух:       — Глава, но вы никак не могли предположить, что всё зайдёт настолько далеко.       Вэй Усянь посмотрел на него, хмыкнул и ласково взъерошил волосы надо лбом:       — Но я должен был, глупый ты ребенок. За то меня и выбрали главой, что я должен опираться на свой опыт и предусматривать такие вещи. Стыдно осознавать, как облажался. Особенно мне. Хваленая Тень, извольте видеть!       Юань с радостью сейчас вцепился бы в одеяло, да нельзя — ему запретили шевелить руками, пока не срастутся все переломанные мелкие косточки кистей. Сглотнув сухо, до рези в горле, хрипло попросил, словно прыгнул с горы:       — Вэй-цзунчжу, я хочу тренироваться как Тень.       Глава Вэй посмотрел на него задумчиво и несколько скептически:       — Чансинь. Ты не знаешь, о чём просишь.       — Я имею общее представление. — Возражать главе, особенно когда он говорит таким снисходительным тоном, словно совсем с несмышлёнышем, было сложно, но Юань должен был. Юань должен был научиться. — Я должен уметь защитить молодую госпожу и дашисюна…       Глава его прервал:       — Ты решил, что имеешь общее представление, прожив полгода в компании Цзян Цяо? — Прочитал ответ по лицу Юаня и повторил: — Глупый ребёнок. Я не хочу учить тебя как Тень, эти умения будут противоречить самой твоей натуре, но и отказать в науке не могу. Но ты должен будешь обдумать всё по-настоящему хорошо и рассмотреть другие возможности защитить то, что тебе дорого. — Глава замолчал, и Юань уже хотел заверить его, что дополнительные размышления не требуются и он хорошо всё обдумал, но глава заговорил снова: — Изначально я не хотел в этом году никого отправлять в Цинхэ, Чуньцю Вэй даёт своим адептам достаточное представление почти обо всём, чему там могут научить. Практика показала, что я поторопился так решить — тебе точно стоит поучиться у местных мастеров. Возможно даже, я попрошу дать тебе несколько уроков Сан-ди — он один из лучших известных мне стратегов.       Глава явственно ушёл в свои мысли, а возражения застряли у Юаня в горле: поехать в Цинхэ — это ведь то, чего он хотел! И у него язык не поворачивался отказаться от возможности увидеться с Цзинъи, пускай, пока тот и не договорился со своими родителями, весьма призрачной. А еще… Еще Юань был должен — обязан признаться в пробуждении дара, молчать и дальше означало предать доверие главы, Юань честно не понимал, почему ему так трудно просто открыть рот и сказать об этом. Глава ведь только порадуется, что еще у одного адепта Чуньцю Вэй проснулась способность к управлению стихией, ведь так? Он ведь всегда радовался, когда так получалось с приглашенными учениками или принятыми в клан…       Юань боялся. Но чего? Разочаровать главу Вэй? Так он точно будет разочарован, если Юань промолчит!       Собрав всю решимость в кулак — пусть и лишь мысленный, Юань снова сглотнул и тихо прочистил горло, сухое, как стебли для гадания:       — Вэй-цзунчжу… Я должен признаться вам…       Глава Вэй очнулся от раздумий, в его глазах сверкнуло любопытство:       — Конечно, Чансинь, говори.       Юань собрался с духом и произнёс как мог спокойно:       — Глава, во время обучения в Гусу я пробудил огненный дар. Шимэй Цзян учила меня его контролировать.       Глава мягко улыбнулся:       — Я рад за тебя, Чансинь. Как только ты достаточно оправишься, я проверю, насколько хороший из сяо Аи вышел учитель.       По тому, насколько спокойно и… радостно, что ли?.. отреагировал глава, Юань понял: его «страшная тайна» тайной уже давно не была. Просто глава ждал именно этого — признания Юаня. И если бы не дождался… Вот именно тогда Юань бы его разочаровал. Слезы сами закапали из глаз, Юань совсем низко опустил голову, тихо-тихо пробормотал:       — Простите, Глава, этот недостойный ученик должен был… должен был…       — А-Юань, посмотри на меня, — в хрипловатом голосе слышалась улыбка.       Юань торопливо промокнул глаза локтем и вскинул голову. Он, оказывается, и не чувствовал, как тяготит его это взрослое “Чансинь” из уст главы — будто с ним говорил почти незнакомец, а не тот самый человек, который ему это имя и дал.       — А-Юань, неужели ты думаешь, что я не понимаю? — глава протянул руку и ласково стер пальцами мокрый след с его щеки, и кожу тут же перестало печь от соли. — Тебе так не хотелось покидать того, кто разжег в тебе это пламя, казалось, стоит очутиться далеко от него — и оно угаснет, верно?       Юаню показалось, что несмотря на все тренировки, сейчас он точно что-нибудь подожжёт — или сам сгорит от стыда. Но по сути — глава был прав, хотя Юань и сам себе опасался признаваться, почему он так охотно согласился с откровенно рискованным планом — учиться у Аи-мэй. Так что на вопрос главы он только снова опустил глаза и кивнул.       — Оно не погаснет, — глава вытер вторую его щеку, легонько щелкнул пальцем по кончику носа Юаня. — Никогда, пока твоя душа живет в гармонии с миром. И если бы ты мне написал, то уже давно знал бы: твою шимэй и дашисюна я держал подальше друг от друга только потому, что они оба — пламя, да еще и воистину бешеное, чисто вэньское. А вот тебя с твоим Цзинъи разлучать нужды бы не было, его воздух может как разжечь, так и остудить тебя. Уж поверь, этот старик нашел бы время, чтобы приходить в Юньшэн и учить тебя, не заставляя возвращаться домой. И с ветерком твоим бы тоже позанимался, ему полезно развить свой дар, что ему могут дать сушеные коряги в том Юньшэне, ну, кроме Мэйню-лаоши! А теперь… А впрочем, стоит поговорить с сюнцю. В Буцзинши мне прийти не составит труда точно так же… — тише проговорил, опять словно погружаясь в свои мысли. Встрепенулся, как большая огненная птица, тряхнул головой и снова улыбнулся, согревая душу: — Сейчас отдыхай. И да, ты наказан: в Буцзинши раньше чушу, а то и байлу, не поедешь.       Юань, как мог, изобразил поклон:       — Слушаюсь, глава! — скрывая в нём улыбку.       Он поедет в Цинхэ, его будет учить глава Вэй и, возможно, сам Верховный заклинатель, и главное — глава явно замолвит пару слов за Цзинъи! И Юань сомневался, что главы Лань смогут не прислушаться к его абсолютно невинному и логичному совету отправить всё-таки Наследника в Цинхэ.       Глава Вэй потрепал его по волосам и встал, повторил:       — Отдыхай.       Юань дождался, пока за ним закроется дверь, посидел на постели ещё немного — и уткнулся лицом в подушку, скрывая в ней тот позорный звук, что рвался из его груди ещё с того момента, как он осознал — глава Вэй всё понял! То есть — понял про них с Цзинъи. Юань, конечно, начал подозревать, что глава догадывается, ещё в Юньшэне, но то подозревать и догадываться, а это — назвать Цзинъи его! Вот так просто взять — и сказать!       Не заикаться и хотя бы пытаться вести себя как ни в чём не бывало Юаню после этого помогло лишь то, что сам глава, похоже, не считал их с Цзинъи чувства чем-то, заслуживающим особого внимания, и упоминал о них очень спокойно. Юань просто не мог после подобного признания того, что он уже достаточно взрослый, чтобы испытывать эти самые чувства, и имеет право дарить их, кому сочтёт нужным, вести себя как стесняющийся малыш. Осталось только поговорить об этом с родителями. И это, наверное, будет намного труднее, чем все, что было прежде. Они навещали Юаня каждый день, а он все не мог решиться. Теперь, может, будет попроще? К тому же, матушка ждала ребенка, и целители уверяли, что будет мальчик. Он станет старшим братом, а у них останется надежда на внуков, ведь так?       Иногда Юаню очень хотелось вернуться лет на десять назад и снова стать ребенком, все проблемы которого — как бы выпросить у матушки еще палочку танхулу и убежать играть с друзьями в камешки. Но он был уже взрослый юноша, почти мужчина. Приходилось мысленно хлопать себя в лоб, как это делала Аи-мэй, и напоминать, что Вэй малодушными быть не должны, не могут — потому что они Вэй!       

***

      Месяц после происшествия Ян мотался между Чуньцю, Юньмэном, Гусу и Цинхэ, довелось заглянуть даже в поместье семьи Лю — он, как наследник, обязан был улаживать множество дипломатических условностей — или хотя бы присутствовать, пока их решал Сянь-гэ. И это — в то время, когда ему хотелось ни на мяо не отлучаться из Юньмэна!       Раньше он считал, что с официальной помолвкой, если против этого так решительно настроены глава Цзян и госпожа Вэнь, можно и не торопиться — он и так знал, что Аи — его, и готов был бы лично втолковать это любому непонятливому, если понадобится, то сейчас хотелось поторопить уже саму свадьбу — просто для того, чтобы Аи всегда была рядом. От опрометчивых поступков его удерживали лишь слабый глас разума, упорно твердивший, что он думает глупости, — и присутствие Сянь-гэ. Ну и то, что Сянь-гэ гонял его с поручениями, не давая надолго зацикливаться на рождающих в душе ядовитое дымное пламя мыслях.       И когда первые острые пики были сглажены, а у него не осталось сил на злость, дагэ позволил ему передышку, очень понимающе и очень хитро усмехаясь одними глазами.       — А-Ян, навести своего шиди. Бедный ребенок совсем измаялся и думает, что ты теперь его ненавидишь.       Ян сердито фыркнул.       — Я бы ему всыпал розгой по мягкому месту, да что толку?       — А-Ян, — укоризненно покачал головой старший брат.       — Дагэ, я помню: «понимание ошибки есть полпути к исправлению».       — Иди, — Сянь-гэ развернул его за плечи и подтолкнул в спину. — Возьми на себя ответственность, как дашисюн, в этом есть часть и твоей вины.       И Ян пошёл. Сянь-гэ ведь был прав — толку злиться, если и сам отчасти виновен? Это он с удовольствием рассказывал Юаню истории о своих приключениях, частенько упуская всякие нудные и казавшиеся несущественными детали — слишком льстили полные восхищения глаза шиди. Ян был тщеславен, и, хотя он искренне старался контролировать эту свою черту, за которую не раз был укоряем Чжань-гэ, получалось у него не всегда. Вот Юань и наслушался… Свой урок он уже получил и, скорее всего, от самоуверенности и поспешности излечился достаточно надёжно.       Увидев его на пороге, Юань тут же опустил голову, но Ян успел увидеть на его лице глубокое чувство вины, без слов подтверждающее слова Сянь-гэ: шиди уже за Яна успел сам себе вынести приговор и казнить. И решить, что ему пришли высказать своё неодобрение и отказать в дружбе.       Ян уже слегка поднаторел в дипломатии со старыми душными козлами из орденов и кланов, кичащихся своими родословными чуть ли не времен Вэнь Мао. Но сейчас ему совсем не хотелось быть дипломатичным. Да и Юань… О, Юань терпеть не мог притворства в словах и поступках, уж кто-кто, а Ян, как его дашисюн, это знал. Он сам был прямым и острым и требовал того же от других, его будущий чжушоу.       — Подними голову.       Нет, все-таки хотелось хотя бы в лоб треснуть, но Ян держал при себе и руки, и это дурное, все прорастающее и прорастающее из детства желание драться: сколько бы ни выдирал ядовитые корни, сколько бы дагэ их не выпалывал своим примером и лаской — а они оставались. Потому остановился на середине просторной палаты, ожидая, пока Юань справится с собой.       Тот собрался довольно быстро, явно не желая терять лица. Впрочем, поднял голову он лишь для того, чтобы сползти с кровати и попытаться опуститься на колени — пришлось бросаться вперёд и укладывать обратно в кровать.       — Я тебя выпорю, точно выпорю! — простонал Ян, торопливо осматривая все повязки глупого шиди и проверяя ци, не сместилось ли что-то внутри. — Тебе разум отбили?! Ты что творишь, гуль тебя залюби! Дурак малолетний! Щетинка с подбрюшья чжичжуся! Выползок сушеный!       Ругаться Ян мог, умел и любил. Особенно виртуозно — после своей долгой ссылки в Цинхэ. А тут и Гуаньинь Всемилостивая согласится: ему просто необходимо было отвести душу!       Юань краснел, бледнел и извинялся, послушно позволяя себя тормошить и не споря с даваемыми Яном определениями. В итоге к концу проверки Ян обнаружил себя сидящим на кровати и подпирающим упрямца плечом — поза явно неподходящая для того, чтобы изображать строгость.       — Вэй Юань, — устало закончил он очередную тираду, — как только ты встанешь на ноги, я лично отведу тебя к деве Байхуа и попрошу дать тебе самую противную работу с коконами! Ты меня понял?       Самая противная и муторная — это собирать эти самые коконы. Сянь-гэ уже давно думал в сторону какого-то упрощения труда чжичжуся, но те категорически отказывались, им-то, с их восемью лапами, по тутовым кустам шарить проще некуда!       Юань энергично кивнул — слишком энергично, тут же скривившись — и выглядел слишком довольным для наказанного человека. Так, что даже начал вызывать подозрения:       — Вэй Юань. Ты ведь не думаешь, что легко отделался и всё обошлось?       Тот посерьёзнел:       — Думаю, дашисюн. Мы с Аи-мэй живы, я вскоре выздоровею, а ты и глава Вэй не отказались меня знать за то, что я не уберёг молодую госпожу. Всё могло кончиться гораздо хуже.       Ян занес руку, чтоб треснуть его в лоб, но вовремя вспомнил, что голову эту бедовую трогать нельзя.       — Неверный ответ! Все могло не начаться даже, если бы вы с Аи не пороли ерунду, а сделали все так, как полагается: проанализировали все зацепки, сообщили старшим! Старшие должны, обязаны были сообщить главам Лань — и уже скоро весь тот лес просто накрыли бы печатью запрета, прочесали и выловили гада. Но! — Ян был должен оставаться объективным, а личный опыт подсказывал ему, что просто поимка исполнителя лишь отодвинула бы время очередной попытки нападения. О чем и сказал: — Поймай мы того темного, еще неизвестно, добились бы от него ответа или нет. Ты сам знаешь, есть способы не только сдохнуть, но не выдать под пытками свои тайны, а еще и душу рассеять, чтоб нечего было призвать «Расспросом». Так что, как бы мне ни было тяжко признавать, ваша с Аи дурная храбрость оказала всей цзянху услугу. Мы наконец взяли главного виновника, и он понес достойное наказание. А темного поймаем, раз уж знаем, что он есть.       Юань виновато прикусил губы и снова кивнул, на этот раз осторожнее:       — Я понимаю, дашисюн. Глава Вэй уже тоже успел попенять мне за самоуверенность, и я все силы приложу, чтобы в будущем из глупой гордости не подвергать опасности себя и тех, кто мне доверился. Но как бы то ни было, я рад, что всё закончилось так, как закончилось, когда могло быть хуже.       — Я все равно сержусь на тебя, глупый шиди! — уже почти не всерьез свел брови Ян. — Ты пострадал, и мне больно видеть тебя таким. А представь, как больно Чжань-гэ?       Юань посмурнел ещё ощутимее:       — Учитель сильно во мне разочарован?       Ян проморгался:       — А это тут при чём? Или ты считаешь Чжань-гэ человеком, способным отвернуться от ученика при одной ошибке?!       — Меня уже все навестить успели, даже ты наконец пришёл, а Учитель и на кэ не заглянул… Глава Вэй, когда позволил мне учиться у Цзян Минфэна, предупреждал, что я не должен разочаровать Учителя…       С каждым словом Юань опускал голову всё ниже и выглядел не как почти взрослый заклинатель, а как наказанное дитя.       — О Пресветлая Гуаньинь! — взмолился тихим шепотом Ян. — Ниспошли мне сил и терпения! Я не понимаю, как дагэ с вами справляется, я не хочу становиться главой, лет сто, нет, тысячу, десять тысяч лет не хочу! А-Юань! А впрочем, ты ведь не знаешь этой истории, ты тогда совсем еще младенцем был. Вот что, — он цепко ухватил мальчишку под подбородок, заставляя поднять голову и смотреть на себя. — Я расскажу. Но чтоб ни одна живая душа больше от тебя не узнала! И мертвая тоже. Понял?       — Дашисюн?       — Дай слово Вэй, Чансинь!       — Слово Вэй, что от меня никто не узнает здесь и сейчас сказанного, — как зачарованный, повторил Юань.       Ян отпустил его, вскочил и принялся развешивать точными бросками ци талисманы тишины на окно, двери и стены. А закончив, не стал садиться: не усидел бы.       — В последней битве кампании «Низвержение Солнца», в Безночном городе, Сянь-гэ был очень серьезно ранен. Настолько, что держал его меж жизнью и смертью только Чжань-гэ. — Он опускал все страшные подробности о плене Цзян Минфэна и его собственных ранах, это было ни к чему. — И ему пришлось очень долго — тринадцать лун — видеть своего возлюбленного в таком состоянии. Сянь-гэ выжил, выздоровел, и вроде бы все было совсем хорошо все эти годы. Мы даже не подозревали, что одна только весть о серьезном ранении того, кто ему очень дорог… Мне несказанно везло, А-Юань, я за все мои годы ни разу не получал таких… почти-смертельных ранений. И если и бывал ранен серьезно, умудрялся скрыть это от Чжань-гэ и Сянь-гэ. Никто не знал, что Минфэн так отреагирует! У него едва не случился сердечный удар, гэгэ метался между вами двумя, как тигр с подожженным хвостом. И после решил, что не покажет тебя Чжань-гэ, пока ты не выздоровеешь совсем. Чжань-гэ ему верит, только на том и держится. Так что… Ты понял, что должен сделать?       — Я выздоровею как можно скорее! И приду к Учителю! — Юань был бледен и нервно кусал губы, явно опять мучимый совестью.       Ян одобрительно кивнул, замечая, как мутнеет взгляд шиди — тот явно устал от разговора, и пора было уже уходить, если они хотели, чтобы Юань действительно скорее встал на ноги.       — Значит, никаких геройств, только точное следование всем предписаниям дагэ и целителей. А теперь засыпай. Если я не приду завтра, значит, глава снова меня услал по делам, чтоб ты не переживал, ясно?       — Ясно, дашисюн, — пробормотал шиди и закрыл глаза, послушно сползая на подушку.       Ян подоткнул ему одеяло, потрепал челку, убирая ее со лба, и тихо вышел, испепелив щелчком пальцев талисманы.       

***

      Аи ждала серьезного разговора с родителями, может, криков и обвинений…       Их не было.       Не было ничего, только мама и отец ее крепко-крепко обнимали, сидя в любимой маминой беседке на озере, а потом пришли братья и к ее удивлению затребовали свою долю обнимашек.       Проведя так много времени в разлуке с родными, Аи внезапно увидела, насколько же ее братья похожи на родителей: такие же внешне колючие, но если постараться, то можно добиться того, что эти колючки будут опущены, а взамен появится тепло — отчасти робкое, отчасти нагловатое, словно тот, кто его дарит, просто не умеет иначе. Хотя отец в этом плане был все же лучше матушки, и сейчас Аи понимала, что это результат стараний бофу, столько лет бывшего рядом со своим младшим братом, столько лет оберегавшего его и даже какое-то время носившего в своем сердце и золотом ядре связь Тени. Потом, перед тем, как бофу стал главой собственного клана, эта связь была торжественно разорвана, но словно осталась призрачной нитью. Усянь-бо любил папу и не считал нужным это скрывать, всегда с легкостью преодолевая первое сопротивление Цзян Ваньиня, приглаживая его колючки и окутывая теплом.       С матушкой у бофу такой связи не было, но и ее он любил, понимал и уважал. Просто характер у Вэнь Цин был слишком тяжелый, как говорил сам Вэй Усянь — напрочь испорченный ее родом занятий. Но не в лекарском деле была загвоздка, что она, не видела целителей дядиного клана? А родной брат матушки, Не Цюнлинь, цзюцзю Нин? Не было в мире человека с более доброй и мягкой, сострадательной душой.       Но матушка была не такой. Словно когда-то давно ее что-то очень болезненно и очень глубоко сломало, и вся папина любовь, вся его забота не смогли этого выправить. Аи перестала обижаться на матушку в тот же миг, как дошла до этого понимания. Хотя ей и хотелось иногда, чтобы мама могла подарить ей и всей остальной семье чуточку больше тепла, но раз уж не дано…       Сейчас… Сейчас все словно стало по-другому. Словно тот, давний, страшный перелом в матушкиной душе выправился и начал потихоньку заживать. И если для этого им с Юанем пришлось попасть в такую переделку, то… О, ей придется долго благодарить шисюна, и это даже хорошо — удастся подольше полюбоваться его алеющими щеками: благодарности Вэй Юань принимал с трудом.       Но это — дело будущего. Сейчас же Аи заново обживалась в родном доме: три долгих-долгих года она лишь изредка гостила здесь, не успевая даже заметить, как меняется Пристань Лотоса: чуть по-другому скрипит ступенька, да и дерево выглядит светлее — меняли треснувшую, на «тайном месте» всех парочек Пристани — на мостках под одной из чудом сохранившихся с прежних времён ив — прибавилось нацарапанных за годы признаний…       Собственная комната Аи тоже предстала в новом свете: там всё ещё лежали некоторые детские игрушки, а в сундуках завалялись давно ставшие Аи не по размеру платья. Пришлось перебирать вещи и спрашивать у матушки: куда? Та присела прямо на пол, укрытый плетеной циновкой, прижала к груди нежно-лиловый шелк. Платье было из тех, что Аи терпеть не могла: в клановых цветах, но при том именно тех оттенков, которые ей не шли, хоть убейся! Если темные, «мужские» цвета на ней еще смотрелись, то все те, что считались девичьими — категорически нет. А вот цвета дядиного клана были словно бы созданы именно для нее…       — Ты так выросла, мое солнышко, — с едва-едва заметным всхлипом сказала матушка.       Аи опустила глаза — мама ведь по ней действительно скучала, Аи давно это поняла, но сейчас это стало особенно заметно… А она желает уже меньше чем через половину года снова покинуть дом — каково это будет для мамы?       Аи опустилась на пол рядом, обняла и уткнулись носом в плечо:       — Насколько бы я ни выросла, даже когда у меня появятся собственные дети и внуки — я всё равно останусь твоей дочерью.       — Всегда ею была и будешь, родная, — подтвердила матушка, выглаживая своей тонкой ладонью ее непослушные волосы. — Как бы я хотела, чтобы ты не взрослела так быстро, мой солнечный лучик, но увы… Эти четырнадцать лет пронеслись так быстро, я не успела даже оглянуться — а ты выросла в такую красавицу. Аи, моя радость… Ты ведь не передумала, верно? Все еще любишь свое прекрасное чудовище?       Звучало с безнадежным смирением, без капли того упорства, что в подобных вопросах Аи слышала раньше — так что она и огрызаться не стала, ответила так же мирно:       — Конечно, люблю. — Наверное, стоило смириться — матушка будет задавать этот вопрос и через сотню лет их с Ян-гэ счастливого брака… Аи теперь, когда наглый молодой господин Лань так нахально пристал к её любимому шисюну, капельку лучше понимала, почему.       — Возможно, это и к лучшему.       А вот это было очень внезапно!       — Пламя к пламени, вдвоем вы не погаснете никогда. Но и тебе, и ему придется набраться терпения еще на два года. Я позволю свадьбу, когда тебе исполнится семнадцать, — тут же сказала матушка, даже отодвинулась и взяла Аи за плечи, чтобы строго посмотреть своим «целительским» взглядом, как на строптивого пациента. — Когда я буду точно уверена, что это чудовище не навредит тебе… кхм…       В лице Аи, вероятно, что-то всё-таки изменилось, хотя она очень старалась не закатить глаза, потому что взгляд матушки сделался ещё более подозрительным. Аи поспешила отвести подозрения в худшем:       — Я понимаю, о чем ты, мама — я два года училась в Чуньцю Вэй. А программу обучения помогала бофу составлять ты в том числе. Так что я действительно понимаю и готова ждать. Но… — Аи прикусила губу — однажды ведь она уже просила, но ей так до сих пор и не ответили. — Вы с отцом можете позволить мне сделать это ожидание легче?       — Ты все еще хочешь помолвку на Цзили? — тяжело вздохнула матушка. — Видит Пресветлая Гуаньинь, я была против этого, но твой бофу! Этот Вэй Усянь! Он ведь и камень уговорит… Хорошо, будет помолвка.       Повисла пауза, в которой Аи очень четко ощущала, что матушка то ли не договорила, то ли хотела четче сформулировать условия. Но вместо этого Вэнь Цин лишь вздохнула и снова прижала ее к себе.       — Может, он и прав. Я слишком жестока к вам обоим? Но, Аи, как я могу поверить в эту предначертанность? Нет, твой Ян, конечно, с самого детства твердил, что ты — его сяо Аи… Но я всегда воспринимала это, как капризы избалованного Усянем ребенка. Ты знаешь, как твой бофу умеет баловать, Тяньяню же он безбожно потакал во всем. Ну как я могла воспринять эти заявления иначе?!       А вот здесь Аи очень старалась — но понять её не могла… Точнее, разумом понимала, о чём говорит мама, но для неё Ян-гэ всегда был открытой книгой, и честно сказать, что Аи понимает, как можно было не увидеть всю серьезность его намерений, она не могла. Так что просто снова обняла матушку:       — Ну, в конце-концов ты всё же приняла, что он серьёзен, так что всё в порядке.       — Я поняла это в тот самый момент, когда этот глупый мальчишка сказал тебе «Режь», — снова тяжело вздохнула матушка. — Воспитанник Вэй Усяня не мог не знать всей серьезности такого ритуала. Да и сам А-Сянь тогда сказал, что это решение обдуманное и взвешенное. Просто тогда я была на него так зла… Теперь я больше не злюсь. Что ж, милая, давай продолжим уборку? Нужно заказать для тебя новые платья.       Аи, видимо, снова не удержала лицо, потому что матушка утомленно вздохнула и завела привычную песню:       — Аи, не пристало юной деве не вылезать из формы адепта… — Осеклась, видимо поняв, что сейчас они начнут привычный спор, и воинственно прищурилась: — Что, на собственную помолвку ты тоже планируешь явиться в штанах и мужском шэне? Считаешь, Вэй Тяньяню польстит, что ты ради него даже принарядиться поленилась?       Аи внутренне заметалась. Нет, она знала, что Тяньянь, ее Ян-гэ, будет любить ее, даже если она не на помолвку — на свадьбу выйдет в мешке из-под риса. Но на ее Цзили наверняка будут все старейшины Цзян, и она не может потерять лицо перед ними. И тем более не может опозорить родителей и Яна столь явным пренебрежением традициями на помолвке!       — Конечно, нет, мама! На Цзили я надену платье. Надену все, что ты сочтешь нужным. И я даже согласна, что до Цзили в Пристань могут приезжать люди, перед которыми мне не стоит появляться в форме адепта. Я согласна, чтобы мне пошили пару платьев. Но, мамочка, мамулечка, пусть это будет не такой ужасный розовый! И не этот жуткий бледно-лиловый, я же в нем как утопленница смотрюсь!       Матушка с сомнением посмотрела на то самое лиловое платье, которое всё ещё сжимала в руках, и приложила к груди Аи. Отчётливо скривилась, явно признавая ее правоту, и снова отложила платье. Всё ещё с сомнением произнесла:       — Тёмные оттенки надлежит носить замужними женщинам и вдовам, а не юным девам. Но светло-лиловый тебе и вправду не к лицу, и я буду плохой матерью, если позволю традициям уродовать свою дочь.       Аи только пискнула и снова повисла у нее на шее.              Что ж, вскоре после этого разговора ей принесли новые наряды, точнее, пришли мастерицы, чтобы примерить их и подогнать по фигуре. И — боги! — это был тот самый цзянский пурпур, только не в синь, а в багрец. Аи глянула на себя в зеркало и обомлела: она выглядела так, как, наверное, когда-то выглядели госпожи Безночного Города, канувшие в огне войны. Бофу прекрасно рисовал, и уж Аи-то насмотрелась на его иллюстрации к урокам истории. От детей Чуньцю Вэй никто не скрывал, откуда корни их клана.       Но, конечно, это все еще был цзянский пурпур, и вышитые на ткани лотосы и волны это подтверждали. Аи не могла даже себе объяснить, отчего ей захотелось увидеть не серебро, а золото, и вместо родных цветов и плавных линий кланового узора привиделись на мгновение резкие, угловатые линии пламенных языков и солнечных лучей. Она Цзян, а вовсе не Вэнь. Даже если в ее крови горит пламя.       От раздумий Аи отвлеклась, заметив в зеркале побледневшее лицо матушки — она тоже была на примерке:       — Мама? Что-то не так? — платье Аи в кои-то веки действительно понравилось, и было бы жаль, если матушка по какой-то причине всё же сочла его неуместным…       Мама сморгнула и выдохнула. Слегка печально улыбнулась:       — Ничего страшного, моё солнце. Просто ты такая взрослая и красивая… Ох, не скоро я ещё привыкну.       — Наверное, только когда я положу тебе на руки своего первенца, да, мамочка? — лукаво улыбнулась Аи и снова развернулась к зеркалу, гордо вздернув голову и коротким жестом отбросив густую волну волос за спину.       Того, как Вэнь Цин кусает губы, чтобы не закричать от безумного сходства дочери с ее родным дедом, она не заметила. А слугам и мастерицам-швеям и подавно было не понять этого сходства, ведь никто из них никогда не видел Вэнь Жоханя.       

***

      Аи подскочила раньше, чем Кролик позволил Дракону укусить себя за хвост. И просто не смогла больше сомкнуть глаз, то нервно наматывая круги по своим покоям, то замирая у оконной панели, вслушиваясь, как плещет в доски стылая осенняя вода, то останавливаясь у зеркала, чтобы убедиться, что выглядит хорошо, и выпитое по настоянию матушки легкое снотворное позволило ей спокойно проспать всю ночь перед праздником, то в который уже раз разглядывая надетое на манекен одеяние, в котором ей предстояло выйти к семье.       Проводить Цзили и помолвку в один день сочли неуместным, так что пускай взрослой Аи станет сегодня, но обещанной невестой — лишь завтра. А пока она могла только ждать, когда за ней придут матушка и старейшины, чтобы проводить в купальни.       Полными волнений ожидались не только эти два дня, но и вся неделя: дни рождения Аи, бофу и папы шли один за другим, и помолвка вписалась меж ними с трудом. Лишь потому, что они с Ян-гэ просили скорее, и это действительно был первый же вполне сносный день после её Цзили.       Громких празднеств, конечно, не планировалось — Цзили праздник семейный, из тех, кто не носит фамилию Цзян, на самой церемонии не будет никого вовсе, а на пиру — лишь бофу и боцю, Ян-гэ и тётушка Яньли с сяо Лань. Из Ланьлина, от тётушки Люцин, пришло письмо с поздравлениями и подарок.       Помолвка — это тоже ещё не свадьба, и в иных обстоятельствах её также отмечали бы лишь в узком кругу, но дядя Вэй и вправду баловал их с Ян-гэ, разрешив своему наследнику лично принести подарок, позволив им увидеться, а не посылать сваху, соблюдая традиции.       А шумно отмечать день рождения и вовсе уместно лишь убелённому сединами старцу, для которого и прожитый день — достижение… Но отец и дядя говорили, что иногда прожитый день — достижение и для кого-то более юного, и эти дни старались проводить дома, с семьёй, за праздничным столом…       Так что за эту неделю Аи, видимо, наденет платьев больше, чем за весь прошлый год. И если они понравятся Ян-гэ, она с этим даже смирится.       Аи поймала себя на том, что снова пытается растрепать прическу, и заставила себя сесть в позу для медитации — до часа Змеи, когда должна была начаться церемония, была ещё уйма времени. Толком помедитировать, конечно, не вышло — Аи и без того предпочитала медитации другие формы совершенствования, а в таком раздрае об успехе и говорить не приходилось… Но попытки хотя бы заняли время. И когда за Аи пришли — она выглядела вполне пристойно.       Ее торжественно проводили в купальни, сегодня отданные только женщинам рода. В ароматном пару было намного легче отрешиться от снедающих мыслей и желаний, под размеренный речитатив традиционных благопожеланий и наставлений Аи полностью отдала себя в руки тем, кто был рядом, всю ее жизнь учил, наставлял и помогал. Ритуал расчесывания волос был доверен Цзян Гэнцин, матушке А-Цяо, как самой близкой по крови замужней Цзян. И пока гребень мягко скользил в чисто вымытых и осторожно высушенных полотном волосах, Аи закрыла глаза, позволяя себе ни о чем не думать. Ей не дали посмотреть на себя в зеркало, но Аи в кои-то веки и не рвалась, зная, что в этот день ей не позволят выглядеть нелепо, ни единая прядка ее текучих, словно черный шелк, волос не выскользнет из ее первой взрослой прически, ни единая складочка ее наряда не будет заломлена или уложена неправильно.       В чжэнфан она шла, как во сне, сдерживая шаг, позволяя пурпуру своих одежд струиться и колыхаться, словно воды родного Ляньхуа в спокойный осенний день без ветра. В лицо пахнуло теплом и запахом ее любимых благовоний, ярко освещенный зал показался пустым, и Аи остро осознала, насколько же ее семья на самом деле маленькая — их, кровных Цзян, было так мало.       Опустившись на колени перед матушкой, Аи позволила себе любопытно изучить пока еще закрытый футляр с ее первой цзи, которая станет практически священным атрибутом для нее и будет вкалываться в волосы лишь по большим праздникам и в самые важные дни ее жизни.       Когда шкатулка открылась — Аи не сдержала тихий восхищённый вздох. Лотос на синей шелковой подкладке казался живым — мастер собрал из тончайшей серебряной проволоки каркас цветка, после чего вложил в него полированные лепестки из полупрозрачного лилового цзыцзина. Крупная золотистая жемчужина была сердцевиной, кое-где на лепестках тут и там мелькали такие же бело-серебристые, словно капли росы. А ещё от шпильки тянуло знакомым переплетением ци — и Аи поклясться была готова, что знает, кто тот ювелир, что создавал эту шпильку. Почти все новые клановые артефакты были созданы бофу, он был лучшим, нечего было удивляться, что сделать ей шпильку отец попросил именно его — и что это была явно не просто шпилька.       Разобраться, что именно вложил любимый бобо в этот артефакт, Аи могла и позже, когда увидится с ним и сможет расспросить без помех. Сейчас же она просто слегка наклонила голову и выпрямилась, позволяя Цзян Гэнцин вколоть шпильку в ее сложный взрослый пучок. И снова поклонилась, благодаря всех, кто присутствовал. Поклонилась и вошедшему в зал отцу, вложила в его широкую мозолистую от меча ладонь свою — и прошла по Пристани, по мосткам и мощеным каменными плитками дорожкам к Храму предков, чтобы возжечь благовония перед табличками дедушки Цзян и бабушки Юй, почтить память предыдущих поколений.       «Цзусянь, бабушка, дедушка. Я буду хорошей дочерью, обещаю. Еще два года — пока не стану хорошей женой».       

***

      Праздничный обед для Аи прошел как во сне, потому что большую часть времени она занималась тем, что бросала через стол взгляды на Ян-гэ — и ловила ответные. А после им дозволили пойти прогуляться по пристани, и Аи надеялась, что им удастся поговорить — но их ни на мяо не оставляли в покое! Всегда находился кто-то, желающий подойти и поздравить Аи. Впрочем, Ян-гэ от этого — как и от восхищённых взглядов, которые на неё бросали слуги и горожане, — весь светился гордостью, и Аи смирилась. Если её возлюбленному приятно, что она сегодня — самая красивая девушка во всем Юньмэне (как сказал один из лавочников на пристани, одобрительно поглядывая на гордо шагающего рядом Ян-гэ) — она тоже потерпит.       Время до ужина пролетело незаметно, а после настал час расставаться, и Аи лишь ложась в постель вспомнила, что так и не спросила, что Ян-гэ собирается ей дарить! Следом за этой мыслью вернулось улегшееся было днём волнение, и ей пришлось снова тянуться к оставленной там ещё вчера бутылочке со снотворным. А утром она снова занималась тем, что разглядывала новое висящее на манекене платье и ожидала, когда за ней придут.       В этот раз одевала и причесывала ее мама, и, конечно, без слез не обошлось, хотя Аи-то даже не думала плакать. Ей, наоборот, хотелось смеяться и прыгать как маленькой, ведь этот день — день ее помолвки — пришел, и уже ничего не отменить и не переиграть. Но мама, расчесывая ей волосы, вдруг завсхлипывала, и Аи почувствовала ком в горле и сама.       — Мама, мамулечка, ну что ты? Ну не плачь…       — Я не плачу, — отреклась от очевидного матушка, и обе захихикали сквозь слезы. — Такая красивая, такая взрослая… Такой ребенок ты еще, Аи! Как другие отпускают своих дочерей, я не представляю!       Аи не представляла тоже, в ее кругу она была самой старшей. Сяо Лань, хоть и выглядела ее ровесницей, уродившись больше похожей на своего отца, чем на нежную, как цветок лотоса, мать, вчера по секрету сказала, что теперь все полтора года до собственной Цзили будет завидовать. Хотя вот ее-то как раз никто никуда из клана не отпустит и не отдаст. Дядя Цзюэ на этот счет был строг и однозначен: сокровище Не останется в клане.       — Мамочка, а я сокровище?       Глупый ее язык! Вот зачем она спросила?       Матушка снова всхлипнула.       — Сокровище. И будь моя воля, я никому бы тебя не отдала. Но, знаешь, если я кому и могу доверить тебя… Я ведь перебрала почти всех юношей всех известных кланов цзянху. И никто, кроме Вэй, не смог вызвать у меня доверия. Должно быть, это все-таки судьба. А Вэй — те еще собиратели сокровищ, что старший, что теперь и младший.       Аи хихикнула, представив себя «сокровищем» — драгоценной нефритовой статуэткой на полке… Или — клановым артефактом из тех, что хранятся в тайных запечатанных сокровищницах и достаются лишь по особым случаям. Ужаснулась: она бы взбесилась со скуки! Если уж и быть сокровищем, то она согласна сравнить себя лишь с драгоценным мечом из тех, которые не хоронят вместе с хозяином, а передают внукам-правнукам, завещая прославлять в веках имя рода.       Матушку её сравнения повеселили, видимо, представила в деталях, что из себя представлял бы клинок с характером Аи, но не надолго. В последний раз поправляя складки на платье Аи и шпильку — ту самую — в её волосах, она снова вздохнула:       — Рядом с Вэй Тяньянем ты и вправду будешь сверкать, словно драгоценный клинок. И пускай только попробует оказаться недостойным такой чести! — преувеличенно-сурово нахмурились.       — Мама! — Аи всплеснула руками, но спорить с матушкой было и раньше бесполезно, а сейчас тем более.       Было очень странно смотреть на себя в зеркало и следить, как матушка точными скупыми мазками оттеняет алой краской ее глаза, как на скулы ложится жемчужная пыль, заставляя кожу переливаться и светиться, словно жемчуг, а губы алеют от нанесенной краски.       — Аи, не вздумай кусать губы! Ну что ты делаешь!       — Тьфу, невкусно, — Аи решила, что постарается сдерживаться — краска в самом деле вкусом не отличалась, хотя не была и вредной — как лучший целитель цзянху, Вэнь Цин никогда бы не стала использовать то, что могло принести вред любимой дочери.       — Ну вот ты и готова, — закончив с макияжем, вздохнула матушка. — Теперь подожди, пока за тобой не придут.       Аи чуть не взвыла: снова ждать?! Не так она себе представляла помолвку! Но на самом деле, весь этот процесс — это больше бумажные проволочки, нежели даже ритуал. Проклятая бюрократия и чиновничьи препоны! Вот какое дело на самом деле чиновникам Императора до того, кто кого намерен взять в супруги? А оказывается, дело есть и немалое. И хорошо хоть то, что Император не имеет права напрямую вмешиваться в это, соблюдая суверенитет цзянху. Если бы не давний договор, заключенный еще во времена основателей Великих орденов… Аи представила, что ее по воле какого-то мерзкого старикашки выдают замуж за какого-нибудь еще более мерзкого старикашку, как это бывает в Поднебесной, и ее передернуло. Да она бы скорее своей Тайсинь себе горло перерезала!       Заклинательницы, если так посмотреть, и вправду были вольны в своем выборе много больше, чем прочие женщины: заклинательницу, даже самую слабую, никто не решится выдать замуж насильно, если она скажет твердое «нет» — чревато глубокой обидой, вплоть до смертельного проклятья, которое ещё замаешься снимать.       Ожидание было пыткой — Аи не могла ни глаза потереть, ни губы прикусить, чтобы не испортить матушкиных трудов, и даже шевелиться опасалась, чтобы не помять платье. Оставалось лишь напряжённо сидеть, но час настал, и она с облегчением поспешила за служанками, когда те позвали её в главный зал.       Все уже были там, бофу сидел рядом с отцом и довольно щурил глаза, Ян-гэ стоял рядом с ним и держал в руках резной ларец — довольно большой, так что подарком явно будет не какая-то мелочь. И как же хорошо, что ее помолвка заключается в присутствии только близких! Вот тетушка Яньли рассказывала, что ее ошарашили этим прямо на пиру в честь большой охоты. Аи не представляла, как бы она смогла удержать лицо, если бы пришлось вот так выйти перед сотней чужих людей. Здесь и сейчас были только родители, бофу с супругом и ее будущий — уже почти-почти настоящий! — жених. Который, к слову, выглядел очень сильно взволнованным — для тех, кто хорошо его знал. Внешне же Ян старался держать лицо, вдохновляясь примером Чжань-бо, скромно устроившегося в стороне. Аи захотелось смеяться, но это было скорее нервное.       Наверняка взрослые уже все обсудили между собой, оставив напоследок только вручение помолвочного дара. Аи просто сгорала от любопытства: что там, в ларце. Когда-то давно папа подарил маме собственными руками вырезанный из кости редкого морского зверя гребень. Аи видела его — не очень умелая работа, зубчики разной толщины, резьба… ну, подмастерье резчика справился бы много лучше. Но матушка хранила этот гребень, как величайшую драгоценность. Папа был действительно великим главой клана и предводителем ордена, великолепным мечником, играючи справлялся с артефактом-кнутом, в совершенстве владел шестью искусствами, да даже дома строить умел, но ни в рисовании, ни в рукоделье не преуспел. В отличие от своего дагэ. А Тяньянь, насколько Аи знала, с жадностью и упорством перенимал у бофу все, чему тот его учил, так что прекрасно рисовал, умел обращаться с драгоценными металлами и камнями, он мог сделать все, что угодно, но ларец намекал, что это нечто либо большое, либо объемное. Аи думала, что умрет от любопытства раньше, чем любимый Ян закончит традиционную речь.       Аи было известно, что, как только матушка и отец приняли окончательное решение о помолвке, бофу и Ян-гэ немедленно провели два первых из шести священных обрядов — нацай, прислав первое письмо и подобающие подарки семье невесты, и вэньмин, получив от ее родителей восемь символов невесты: ее имена, дату и время рождения, свиток с которыми теперь должен был покоиться на алтаре Храма предков в Фэнхуан Во. Сегодняшний обряд — нацзи — в принципе не предполагал ее участия, если следовать всем обычаям. Но разве могли родители противостоять Сянь-бо? Конечно же, он уговорил их, и только поэтому Аи сейчас была здесь, вся такая нарядная, и стояла, полыхая щеками не хуже жениха, вслушиваясь в низкий от волнения голос любимого Яна, от которого по коже шли табуны мурашек и сладко сжималось что-то внутри.       Вот он договорил — и с поклоном протянул ларец. У Аи руки чесались тут же выхватить и открыть подношение — но традиции, гуевы традиции! По ним Аи могла позволить себе лишь поклониться в ответ:       — Эта Цзян принимает дар.       Ларец приятно оттягивал руки и грел отпечатками чужого тепла в тех местах, где его держал Ян-гэ. По всё той же традиции — дальше присутствие жениха и невесты на церемонии не требовалось… Что все присутствующие проигнорировали, указав Аи на чайный столик.       Чаепитие, как Аи казалось, тянулось очередную вечность. Они с Ян-гэ снова, как и вчера, переглядывались через стол, иногда Аи натыкалась на суровый взгляд матушки или смеющийся — бофу, и скромно, как и положено добродетельной юной невесте, опускала взгляд в пол… Чтобы через фэнь снова встретиться взглядами с женихом. Теперь уже точно, официально — женихом, о чём Аи хотелось прокричать на весь мир.       Но даже самые нужные церемонии всё-таки не вечны — и Аи всё-таки отправили в её покои. Естественно — с вожделенным ларцом, который Аи не утерпела — открыла, едва только за ней закрылась дверь.       В ларце оказался шёлк. Естественно — тот самый, особый, густо-багряного цвета — и Аи всё-таки пришлось поставить ларец, чтобы взять его содержимое в руки и рассмотреть получше. Багряный дачан струился от малейшего движения, переливаясь оттенками в падающем из окна столбе солнечного света, и Аи завороженно пошевелила ладонями, чтобы полюбоваться ещё. На мяо прижала к груди, чувствуя, как губы растягивает улыбка, и торопливо, уже подбегая к зеркалу и почти путаясь в рукавах, надела.       В отражении было видно, что цвет у шелка все же не одинаково багряный: на плечах и по верху рукавов он был светлее, но чем ниже, тем более насыщенным становился, к подолу, расшитому золотыми нитями, он был цвета густеющей крови, и тем ярче сияла вышивка: листва и цветы лотосов, прошитые не только золотом, но и нитями в цвет ткани. Меж ними скромно прятались спящие фениксы, лишь по контуру отмеченные золотом.       В рукаве дачана что-то шелестнуло, и Аи выудила лист тончайшей бумаги, исписанный аккуратным, но слегка размашистым почерком — даже в этом Ян походил на своего дагэ.       «Светоч мой, драгоценная роза средь лотосовых полей.       Этот ничтожный трудился, не покладая рук, собирая коконы и разматывая их, не разгибал спины, спрядая нити и заправляя их в ткацкий станок, и ткал, вплетая в шелк жар души моей, чтобы никакой холод или жара не коснулись сокровища моего сердца. Не раз и не два искупалась золотая нить в крови этого несчастного Тяньяня, прежде чем зацвели на шелке эти цветы. А если возлюбленная моя заглянет в шкатулку и нажмет на донышко в двух дальних углах, то получит еще один подарок.       Твой Ян».       Аи пискнула: она, конечно, подозревала, что Ян приложил руку к изготовлению своего подарка. Но даже не думала, что он сделал его полностью самостоятельно, от самого начала до самого конца! Но если был еще один — она хотела его получить немедленно, так что метнулась к шкатулке и осторожно надавила на выложенное белым шелком донышко. То тихо щелкнуло и поднялось, словно еще одна крышка, открывая еще один отсек, в котором в таком же белом шёлке сдержанно поблескивали золотом два зажима-яцзинь, каждый в виде сплетенных лотосов: густо-багряного и нежно-лилового, соединенные тонким шнуром, плетенным из золотых нитей, с такими же двухцветными кисточками на концах.       Яцзинь легли на шелк дачана, соединяя его полы на груди, не позволяя летящему шелку распахиваться. Аи ещё раз провела руками по ткани, любуясь своим отражением — и уже видя в нём скорее госпожу Вэй, чем молодую госпожу Цзян. Осталось ещё два года — всего лишь два года — и так и будет.       Аи уже собиралась снять и спрятать подарок — до какого-то особого случая, достойного такого наряда, как услышала стук в дверь. Так — уверенно, спокойно и властно — стучала только мама, и показаться ей в подарке Ян-гэ было заманчиво, особенно учитывая мамину страсть к тому, чтобы одевать Аи достойно молодой госпожи её положения, и снимать дачан Аи всё-таки не стала. О чём чуть было не пожалела: когда матушка закрыла дверь и подняла на Аи взгляд, то выражение её лица соответствовало скорее крестьянке, увидевшей свирепого призрака, чем матери, любующейся дочерью в обновке.       — Мама? — Аи не знала, о чём хочет спросить и что не так, но видеть это выражение на лице матушки…       Вэнь Цин всё же отошла от двери — прямиком к столику, на котором стоял тот самый, ей же данный, флакон — и сделала несколько больших глотков. После чего сказала себе под нос что-то вроде «паршивцы» — но тем словом, которое Аи в своё время узнала на рыбацких причалах, и которое ей наставники запретили повторять строго-настрого.       — Мама! — ахнула Аи.       — Ты этого не слышала, — чуть сердито посмотрела на нее матушка. Потом все же подошла, провела по плечам ладонями — ласково, едва касаясь, словно разглаживала шелк, выражение ее лица смягчилось, стало таким, каким и должно было быть изначально. — Какая же ты у меня красавица, Аи. Мой маленький Огонёчек…       «Пламя мое небесное», — словно наяву снова услышала Аи голосом Яна.       — Мама, я всегда, всегда-всегда буду твоим солнцем, мамочка, мамулечка, — Аи прижалась к ней, словно птенец.       — Всегда-всегда, — усмехнулась Вэнь Цин. — Солнцем.