或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      Минцзюэ молча рассматривал изысканный серебряный кубок, украшенный эмалью: такие делали только мастера Юньмэна, а кубок был призом за состязания лучников. Призом. За стрельбу из лука. Он потряс головой и потер переносицу. Картинка перед глазами не изменилась. Потрогал кубок — тот отозвался прохладой серебра и едва слышным звоном.       Цинхэ Не за всю историю больших юношеских стрелковых соревнований места выше четвертого не занимал. Ну, не сильны были воины Не в лучной стрельбе, не сильны. Вот если бы на кулаках или на лентах — тогда они были бы первыми, а луки...       Когда после летнего совета А-Линь подошел к нему и спросил, может ли он потренироваться вместе с отобранными для осенних игр стрелками, Минцзюэ, замороченный внезапно вспыхнувшими чувствами и всеми прочими проблемами, только кивнул. Хочет тренироваться — пусть тренируется, вреда не будет.       Но Минцзюэ не ожидал, что А-Линь будет не только тренироваться, но и на полном серьёзе выступит! И принесёт Цинхэ победу, да. Он не ожидал, что его собственные адепты сперва придут жаловаться на «этого зверя». Кто «зверь»? Цюнлинь? Эта застенчивая заикающаяся булочка? К которому даже прозвище заглазное — и то прицепилось вон какое! Но талисман «тени» — это такая нужная вещь, оказывается, под ним даже на полигон, самый дальний, что облюбовали себе стрелки, можно прийти. И стоять четыре сяоши, отвесив челюсть, смотреть и слушать, как «булка с иголками» гоняет адептов-одногодок и младших в хвост и в гриву. И при этом — почти не заикается. Минцзюэ тогда в очередной раз укорил себя, что слишком привык глядеть на поверхность и верить тому, что ему показывают. А Цюнлинь ведь его даже не обманывал, Минцзюэ сам не обратил внимания! Слабак не смог бы проделать путь сквозь весь Огненный дворец и освободить его, а А-Линь — смог. Только Минцзюэ почему-то воспринимал это только как силу духа.       В итоге он решил не вмешиваться, а жалобщиков ещё и сам погонял: пускай будут благодарны, раз уж им дают такой прекрасный шанс совершенствовать себя — и даже приобщиться к техникам Вэнь! Которые до того были — секретными, а теперь могут вообще считаться утерянными.       А-Линь не щадил ни себя — Минцзюэ от А-Сана знал о его сложностях в выступлении на людях, ни других. Но при этом он не забывал и о том, что взял на себя и другие обязательства. Даже приползая с полигона совсем вымотанным, как тряпочка, он шел в лекарскую, варил там свой особый чай, шел к Минцзюэ, проверял меридианы и ядро, ставил иглы... И зачастую засыпал в то время, как Минцзюэ допивал отвар. Минцзюэ тогда относил его в покои — что ему тот кошачий вес, он быка поднимает и не кряхтит! — и укладывал на кровать, не будя. А на возможные сплетни плевал, тем более сплетники после главы Яо утихли. Минцзюэ тогда немного паниковал и даже думал, что, может, он как-то неправильно себя ведёт, но Хуайсан убедил его, что свинья везде грязь найдёт, а сплетни — повод. И вот как раз резкое изменение привычек этот повод даст ого-го какой.       Потому младших, если они хотели общаться и делали это у него в покоях, он не гнал. Правда, после совета они иногда становились невыносимыми. Например, Хуайсан, отыскавший наброски рисунков шпильки, которую Минцзюэ задумывал для первого подарка на помолвку. Мало того, что нашел, так еще и исправил, и подписал, указывая на колпачки над жемчужинами «колокольчики». Минцзюэ едва не сгорел от смущения, но А-Сан на следующий день милостиво не поднимал тему. А А-Линь — его идеальный почерк Минцзюэ знал по военным донесениям — еще через пару дней исправил в наброске «золотой жемчуг» на «зеленый». Минцзюэ покрутил вырисовывающееся в голове и так, и эдак, и согласился, что младшие братья у него — гении.       И вот один из этих гениев принес Цинхэ первую в истории стрелковых состязаний победу. Минцзюэ собирался дома, как вернутся, налить в кубок байцзю до краев и пустить по кругу между всеми адептами, кто участвовал. Пусть не чаша побратимства, а так, больше в шутку, но его ребята все равно воспримут серьезно. А пока стоит его спрятать. Потому что с фэнь назад он слышал, как под его окном, пьяно хихикая, проползли оба эти героя. И пока они в таком состоянии, ценную вещь он им не доверит. А лучше и героев отловить — что они могут натворить, никакие в сопли, Минцзюэ не знал и подозревать даже боялся. Да и стыдно будет, если их такими увидит... невеста.       Невеста же, да. Боги и будды... Как поверить в то, что они обручены? Что он своими глазами видел вчера и сегодня в ее волосах аметистовый лотос. Что в знак благосклонности сегодня поверх ее лилового платья он заметил накидку из серого шелка, украшенную по краям зеленоватыми кистями. Только последний дурак бы не понял этого знака. Минцзюэ дураком не был.       Он спрятал кубок и отправился искать уже успевших испариться из прямой видимости пьяных в дрова гаденышей. На той территории, где поселили Не, их не было — Минцзюэ проверил, так что прежде чем искать дальше, пришлось подумать: куда они вообще могли направляться? Додумался только до того, что все близкие им люди: сестра А-Линя, Вэй Усянь и Лань Ванцзи — находятся сейчас в лекарских покоях. Туда и направился — в крайнем случае, если их там не будет, хоть с девой Вэнь посоветуется.       Ещё на подходе он услышал один приглушённый строгий голос и два — оправдывающиеся. Всё, хватит им на сегодня гулянок! И вообще на всё пребывание в Пристани, так его опозорить! Минцзюэ, не церемонясь, открыл дверь — и остолбенел, потому что людей в комнате было гораздо больше, чем голосов.       Первым в глаза бросился Ди-цзуньши, то есть, Вэй Усянь. Просто потому, что лежал и не двигался. Вторым — какой-то парнишка из Лань рядом с ним, потому что тоже лежал, но при этом был не Ванцзи, и это возмутило до гневного взрыка. Третьим — сам Ванцзи, потому что ничуть не выглядел возмущенным, с выражением бесконечной мудрости и терпения он сидел на полу у кровати и перебирал струны циня, показывая уже знакомому шустрому «несчастью» — Яну, кажется, — как играть. Остальными были: младший брат, самый младший брат, невестка и невеста.       Втолкнув Минцзюэ в палату, в нее же вошел Цзян Чэн, за ним шагал донельзя встревоженный Хуань-эр. Правда, друг резко успокоился, увидев парнишку рядом с Усянем, а Минцзюэ вспомнил, что этот Лань — это тот самый Хуанев ши-чжун, бывший Мэн Яо. Вся эта толпа занимала изрядно места, довольно просторная комната стала казаться тесной, и Вэнь Цин начала выглядеть ещё сердитее, чем когда Минцзюэ открыл дверь. И вообще:       — Что здесь происходит? — потому что это понимали, похоже, все, кроме него.       — Все пришли повидаться с Вэй Ином, — в наступившей тишине прозвучал ровный голос Ванцзи. А потом он почти просмеялся:       — Но первым повезло Яо. Он успел договориться с А-Яном и попал в сон Вэй Ина. И, похоже, даже тьме придется подождать, пока эти двое не обсудят нечто очень увлекательное, потому что ни на меня, ни на Яна, ни на что иное эти двое не отреагировали. Я почти обижен.       — В сон? У Лань и такие техники есть? — Минцзюэ о многом слышал, но о таком впервые. И почему для того, что бы попасть в чужой сон, нужно с этим непоседливым ребёнком договариваться?       — У нас — нет, — на удивление живо отреагировал Хуань-эр. — Клянусь!       — Это не техники Лань, — спокойно подтвердил Ванцзи. — Это техники Вэй. Ну, Ян ведь приемный брат Вэй Ина, значит — Вэй.       — Э-э?..       — Только Ян может кого-то провести в сон брата, — подсказала невеста. — Как он это делает — пока не понятно никому. Глава Лань, вы не переживайте, рано или поздно они наговорятся. Считайте, у вас небольшая передышка — вы ведь не вернетесь в Облачные Глубины без ши-чжуна?       — Не вернусь, — со вздохом согласился Хуань-эр. — А можно...       В этот момент возмущение девы Вэнь, кажется, достигло пика:       — Все, кроме Ванцзи и а-Яна — вон из лекарских палат!       Спорить с Цзучишоу дураков не нашлось. Яньли тут же мягко уцепила целительницу под локоток и повлекла на выход, посмеиваясь, что себя та тоже отправила вон, и не устроить ли им чаепитие — ночь совсем не холодна, а беседка свободна. И те, кто напраздновался, отмечая победу, на свежем воздухе протрезвеют быстрее, и те, кто разочарование от второго места запивал — тоже.       Чэн-эр покраснел скулами и подхватил под руку почему-то Хуайсана. Минцзюэ осталось уцепить А-Линя и Хуань-эра.       В беседке устраивались долго, с гамом и указаниями — кто чего желает к чаю. Когда наконец устроились, Хуань-эр осмелился спросить:       — Так всё-таки, каким образом Яо попал в сон Вэй Усяня? Это не опасно?       — Братик не позволит случиться чему-то плохому, — успокоила его Яньли. — Он полностью контролирует тот мир и охраняет границы, очерченные для тьмы. Я там была, поверьте, глава Лань.       — Называйте меня по имени, дева Цзян, — Хуань-эр бросил на Минцзюэ лукавый взгляд, мол, скоро вы станете женой моего друга, а мы с ним уже почти братья — но вслух не сказал.       — Раз уж заговорили об этом, — Минцзюэ слегка нахмурился и потер лоб, — может, как-то помочь Усяню?       — Завтра все, кто пожелает, могут прийти и передать ему свою ци. Это как-то влияет на его память, — сказала Вэнь Цин.       — Придём, — Минцзюэ кивнул.       Хуань-эр больше не пытался задавать неудобные вопросы — если уж Минцзюэ понял, что их не стоило задавать, то Хуань-эр тем более! Дева Вэнь и А-Линь разговорились о чём-то своём, лекарском, и Минцзюэ понимал только отдельные слова; к Цзян Чэну прицепился А-Сан и что-то тихо журчал на ухо.       Сам Минцзюэ решительно пересел поближе к невесте: гори они, все эти правила, Безночным Городом! Правда, о чем говорить, не придумал, но понадеялся, что это придет в процессе. Яньли повернулась к нему, поднимая голову, и он удивился:       — Почему колокольчики не звенят?       Вместо них зазвенел ее хрустальный смех, и он больше не смог держаться — протянул руку и сграбастал ее узкую, красивую кисть, стараясь действовать так же, как если бы это была одна из птиц диди.       — А почему не звенят колокольчики Юньмэн Цзян? — она ответила вопросом на вопрос, слегка опустив ресницы и отведя взгляд — но руку не забрала.       — О! — дошло до Минцзюэ. — Но сразу во... девять?       — Это не труднее, чем один.       — Яньли, — он погладил ее по ладони, не отдавая себе отчета, что в самом деле действует, как с птицей, которую ему внезапно сунул в ладонь Хуайсан и сказал погладить. Ладошка была такая же горячая. И под тонкой кожей так же билась жилка... Он коснулся ее и задержал пальцы, понимая, что и его пульс становится быстрее, словно подстраивается под нее.       — Яньли, если бы это было так просто, я бы не спросил. А кто учил тебя танцевать с лентой?       — Матушка нашла наставницу из Не, давно. Эта госпожа некоторое время жила в Юньмэне.       — Наставница из Не? Уж не Не Еин ли ее звали?       Минцзюэ был почти уверен в том, что это тетушка Еин. Это она подарила Хуайсану его первый веер, когда он потянулся к ее тешаню. А потом отец ее выгнал. Именно за то, что собирала вокруг себя «слабаков» и учила, что сила есть не только у сабель.       — Ты знаешь ее?       — Знал. Что с ней сталось?       Яньли как-то судорожно вздохнула, и он понял, прижал невесту к своей груди, не зная, как утешить словами.       — Эй! — рядом тут же возмущенно зашипели аж на три голоса. — Приличия!       Минцзюэ очень хотел наплевать на все приличия Цзянху, Поднебесной и всего остального мира. Но Яньли залилась румянцем и вздрогнула, и он отпустил, нехотя, медленно, до последнего стараясь удержать в ладонях ее тепло.       — Прости... А кто та вторая, кого учила лаоши Не Еин?       — Вторая? А... — девушка спрятала смех за широким рукавом. — Прости, это не моя тайна. Я не могу сказать.       Он серьезно кивнул: тайна так тайна.       Посидели ещё немного, но это было уже не то — немного протрезвевшие а-Сан и а-Линь начали клевать носами, Ваньинь держался — но он устал сильнее их всех. Расходиться всех опять призвала дева Вэнь — и её послушались. Воистину, характер как у Не!       Минцзюэ тоже собирался отправиться спать, но заметил, как Хуань-эр на полпути свернул к лекарскому павильону и... пошел следом. Зачем? Да кто ж знает. Интуиция подсказала. К тому же, Сичэнь явно тревожился за своего ши-чжуна, а Минцзюэ кололо острое любопытство по поводу этой невообразимой техники Вэй, как ее назвал Ванцзи. Отправить кого-то в чужой сон, надо же! В общем, он шел следом, не особенно и скрываясь, уж точно не собирался пользоваться талисманом «тени» — это было бы очень и очень невежливо на территории чужой резиденции.       

***

      Вечер был прекрасный — восхитительный чай, приятная компания… Только Яо не хватало.       Сичэнь доверял и брату, и мастерству девы Вэнь, но всё равно тревожился. И когда понял, что все разошлись — не удержался и свернул в лекарский павильон.       Внутрь он входил осторожно, крадучись, но его всё равно встретило приглушённое:       — Брат.       — А-Чжань, ты почему не спишь? — сорвалось с губ само собой.       Время было уже гораздо больше девяти вечера, и если он сам давно привык к ненормированному рабочему дню главы ордена, то... А почему, собственно, брат должен был продолжать соблюдать правила Облачных Глубин, если отказался даже от призрачной возможности вернуться?       — Прости, я...       — Ничего. Я действительно спал.       — Ах, так это я тебя разбудил... — Сичэнь улыбнулся горьковато — раньше А-Чжань такой чуткостью не отличался...       — Брат, я хочу искупаться. Не побудешь с ними?       — Ночью? — а вот это уже действительно удивляло. Зачем?       — Не люблю, когда много людей.       — Конечно, я побуду. Иди и можешь не торопиться, если захочешь подольше поблаженствовать. В Пристани просто отличные купальни, — постарался скрыть за одобрением горечь и боль за брата Сичэнь.       Он внезапно догадался, почему тот выбирается в купальни по ночам: вряд ли даже всему лекарскому искусству Цзучишоу было под силу свести с его спины шрамы от дисциплинарного кнута.       А-Чжань кивнул и вышел. Сичэнь подождал, пока его шаги удалятся, и осторожно присел на край постели. Свечи здесь не горели, праздничные фонари тоже уже успели потушить, но в неверном свете звёзд можно было разглядеть достаточно: Вэй Усянь казался измождённым, но не больным. Удивительно — учитывая, как много времени прошло и что с ним стало. Очень хотелось узнать, что после такого происходит с его внутренней энергией — но Сичэнь не решился.       По Яо же вовсе не было видно, что сон наведённый. Вот только он не проснулся, даже когда Сичэнь его потормошил, погладил по щеке, переложил голову себе на колени, осторожно распуская тугой пучок и снимая ленту. Голова должна отдыхать во сне, даже если это такой неправильный сон. А ленту разрешалось на ночь снимать. Правда, это должен был делать тот, кому она принадлежала...       С лентой в руках его и застукал Минцзюэ, заглянувший в палату так тихо, что Сичэнь этого даже не услышал. Он вздрогнул и поспешил отложить ленту — Цзюэ-гэ отлично знал её значение, и что Сичэнь не имеет права её касаться — сам и объяснял когда-то. Но, видимо, было поздно — взгляд друга задержался на судорожно сжатом кулаке, перешёл на лицо — Сичэнь спорить готов был, что оно сейчас отражало все его мысли, — и Минцзюэ зашёл, плотно прикрыв за собой дверь.       Между ними повисла тишина, и Сичэнь впервые не знал, что сказать и стоит ли ее нарушать. Потому что был в курсе, как друг относится к «обрезанным рукавам», в уж летний совет, на котором бывший глава Яо за сплетни о подобном же лишился головы, дал понять, что мнение Цзюэ-гэ ничуть не изменилось.       — Хуань-эр, — наконец, заговорил Минцзюэ, и Сичэнь малодушно зажмурился. — Тебе вот совсем не жалко твоего ши-чжуна?       Жалко? При чём тут это? Сверкнула догадка: может, Минцзюэ решил, что Сичэнь подумал «раз никто не видит — не считается» и просто решил помочь? А «жалко» — это про слухи?       Сичэнь решил действовать в соответствии с этой версией — даже если это не так, вдруг удастся его переубедить?       — Ах, Минцзюэ... Я по привычке решил помочь, пока здесь никого нет. Яо на войне часто просто засыпал там, где сел, представляешь?       — Ага, — скроив какое-то совсем глупое выражение лица, которое совсем не подходило ему, закивал Минцзюэ. А потом согнал эту маску и жестко сказал: — Ты хотя бы меня, по старой дружбе, за идиота не держи. Помочь он решил! Мальчишка проснется — что подумает? Или ты ему уже признался и право на ленту получил?       Сичэнь молчал, словно ему язык отрезали.       Да, Минцзюэ не идиот — идиот Сичэнь, что подумал, будто может обмануть его. Лет пять назад — ещё возможно. Сейчас, когда он по-настоящему узнал Хуайсана и самого Сичэня — нет. И что он думает сейчас... Вряд ли мысли эти лестного толка.       А что подумает Яо... об этом Сичэнь не думал вообще. Потому что если подумать, то он оказал Яо уже столько недвусмысленных знаков внимания — которые Яо, будучи человеком внимательным и умным, наверняка заметил и понял правильно, — что становится непонятно уже Сичэню.       — Верни ленту на место. Пока словами через рот мальцу о своих чувствах не скажешь — не трогай.       Сичэнь забыл как дышать. Это правда Минцзюэ?       — Да и мал он еще, или тебе твое главенство в голову ударило? Так ты только скажи — я из нее все лишнее на тренировке вышибу. Лет ему сколько? Вот как гуань на него наденешь — так и... Ну, если дотерпишь. Глава, блядь.       — Т-так ты...       — Побоку мне, что у твоей зазнобы между ног. Или ты думаешь, я вот этого не видел? — Минцзюэ в один шаг оказался у постели и бережно приподнял руку спящего Вэй Усяня. Ту, на которой сияла лента Ванцзи. — Видел. Хоть словом дал понять, что не одобряю?       — Я думал — не видел. Ты прикончил главу Яо лишь за допущение, будто ты можешь быть обрезанным рукавом.       — Я прикончил главу Яо за мерзкие сплетни, которые затрагивали меня и моих братьев! — тихо рявкнул Минцзюэ.       — Я дурак, Цзюэ-гэ...       — Есть немного, — друг на изумление быстро остыл, фыркнул и уселся на пол. — Ленту-то повяжи. Раз не признался. Ведь нет?       — Не уверен.       Минцзюэ вылупился на него, как на трёхрогого оленя:       — Ты не уверен, признался ли ты? Это как вообще?..       — Иногда мне кажется, что Яо знает мои мысли и намерения лучше меня самого. И я не сказать чтоб был скромен в проявлениях своей симпатии... — Сичэнь почувствовал, как от этого признания теплеют щёки.       — Хуань-эр... Домолчишься ты однажды. Это у вас в правилах, что ли, есть — я такого не помню? Все молчите, молчите, недоговариваете. Нехорошо это. Может, твой ши-чжун и знает, а ты сам подумай: ему что, по чину тебе на эти твои... проявления отвечать? А потом что? Всю жизнь скрываться?       Минцзюэ помолчал и продолжил:       — Понимаю я: у тебя там гнездо скорпионье и змеиное, гад на гаде. И пока ты это не вычистишь и власть реальную в руки не возьмешь — тебе его перед всеми своим спутником не признать. Но он умный, ты сам сказал. И может принять то, что вам придется какое-то время скрывать отношения. Хотя и так, и эдак плохо. Уж лучше тогда молчи, пока не сможешь открыться перед всеми. Не знаю, нужны тебе мои советы или нет, что-то я разболтался. Пойду спать. Доброй ночи, Хуань-эр.       Хлопнул по плечу и ушел, оставив его переваривать свалившиеся откровения.       Сичэнь ещё немного посидел — и повязал ленту обратно. Минцзюэ прав. Сначала он обязан услышать, что по этому поводу думает Яо — иначе будет нечестно.       Заставить себя прекратить любоваться расслабленным, мягким во сне лицом Яо удалось, только когда он услышал тихие шаги возвращающегося брата. Когда тот открыл дверь, Сичэнь уже стоял рядом с ней — и брат тоже остановился, не стал даже немедля проверять своего возлюбленного. Сичэнь не думал, что между ними все еще возможно такое доверие, но, если подумать, брат в самом деле доверял ему — несмотря ни на что. Он ведь не знал, что сюда придет Минцзюэ, значит... верил, что ничего дурного Сичэнь его драгоценному Усяню не сделает?       — Как ты, А-Чжань? Прости, что только сейчас нашел время зайти.       — Я понимаю. Дела ордена. Со мной все хорошо, — как всегда скупо и коротко, но с явной улыбкой отчитался брат. — Раны зажили. Ты можешь посмотреть сам.       — Если позволишь.       Сичэнь неловко опустил глаза и подождал, пока брат спустит с плеч халат. Вина за эти шрамы навсегда останется на нем, как бы хорошо они не зажили. Двадцать один шрам. Словно Лань Цижэнь наказывал брата за каждый прожитый им год. И еще один — напротив сердца — от Бичэня, и тоже очень говорящий: «это я дал тебе этот меч, я могу сделать с ним и с тобой все, что захочу». Какая же тварь!       Сейчас шрамы уже затянулись и почти побелели — у Вэнь Цин действительно были золотые руки.       — Они уже не болят. Я могу тренироваться наравне с остальными.       — Я рад, что с тобой всё хорошо, А-Чжань.       Брат скупо кивнул и улыбнулся, вновь накидывая нижнее ханьфу.       — Отдохни, Хуань-гэгэ.       Он был прав, если Сичэнь хотел успеть поспать — нужно было идти.       О том, что по отношению к А-Чжаню он не выполнил еще одну, и очень важную обязанность, вспомнил только уже в постели. Но церемонию Гуаньли нужно было проводить в Храме предков в Юньшэне, а туда брат обещал не ступать даже носком сапога. И что же делать? Выход был только один: поговорить с главой Цзян и... отпустить А-Чжаня в его клан.       Решив с утра именно этим Ваньиня и озадачить, Сичэнь закрыл глаза и приказал себе уснуть.       

***

      Война... Проклятая война!       Она перекроила так много жизней и спутала так много планов.       Она лишила Ваньиня родителей и его собственного права на то, чтобы для него родные люди провели церемонию Гуаньли. Потому что гуань ему пришлось вколоть в волосы гораздо раньше двадцати, и это было не просто взрослое украшение, а символ главы клана и ордена. Даже брат, находивший повод позубоскалить над чем угодно, эту тему обошел стороной. В тот год, когда они еще прятались в протоках и партизанили, он каждый вечер бережно снимал с его волос простенькую костяную заколку с вырезанным на ней драконом. Это и был его первый гуань.       К моменту, как он вернулся с войны и принял на себя обязанности уже целиком и полностью, А-Ли заказала для него настоящую лотосовую корону — ничуть не хуже, чем носил отец, из светлого серебра с пурпурной эмалью. Ее он надевал нечасто — только на советы и вот так, как в эти три дня, когда следовало достойно представлять орден. Был ли для него гуань символом взрослости? Нет. Он был символом потери. Потери всего, что ранее казалось ему незыблемым и вечным. Но в то же время он хотел бы, чтобы его дагэ, к примеру, получил свою правильную церемонию Гуаньли, именно такую, какой она должна быть — в свои двадцать лет, с гостями, подарками, с шуточками окружающих про право жениться...       Ванцзи... Лань Ванцзи в свои двадцать один — все еще признан взрослым не был. Не было у него никакой церемонии, только война, а когда она закончилась — предательство близких и безумная боль в подарок на двадцатиоднолетие.       Согласен ли был Ваньинь на то, что предлагал ему Лань Сичэнь? Да. Он с превеликой радостью заберет в свой клан Второго Нефрита, хоть это и будет не слишком надолго: вот поправится брат, восстановит свой клан, будет отстроено поместье Чуньцю, туда переберутся все члены клана Вэнь, что изъявили желание стать Вэй и начать новую жизнь, а таких было немало. Все-таки, от Чуньцю до Цзычани гораздо ближе, чем от Юньмэна, там и почвы для привычных целителям трав правильные, и климат, и многое другое. Будет объявлен на совете кланов новый глава — вот тогда уже он, Ваньинь, скажет этому главе: присылай первое письмо. И полюбуется его ошарашенным видом. Да, так и будет!       Если брат вспомнит, что их связывает... Его и А-Чжаня.       Когда Ваньинь спросил главу Лань, выяснилось, что с Ванцзи он о переходе в другой клан ещё не говорил. Ваньинь подумал, как мог бы сам чувствовать себя на его месте, понял — до гуя плохо, и согласился спросить у А-Чжаня сам. Даже в этом — удивительное дело! — он был Лань Чжаню ближе, чем брат. Или дело было в том, что они были ближе по возрасту? Все-таки разница в два и в шесть лет — это две большие разницы. Так что да, он отправил главу Лань прогуляться, полюбоваться последними отцветающими лотосами, купить на базаре семян и что ему там еще захочется. А сам, собрав все мужество в кулак, отправился в павильон целителей.       Ши-чжуна главы Лань в палате уже не было, только Ванцзи и Усянь.       — А-Чжань! Доброе утро.       Тот не ответил — выполнял комплекс упражнений. Обычно в таком случае Цзян Чэн говорил, что хотел, и уходил — знал, что ему, может, и не ответили — но услышали точно; но сейчас сел на постель, ожидая и давая понять, что хочет именно поговорить.       Можно было полюбоваться, как плавно перетекает из одного положения в другое облаченное только в нижние одежды тело. И погордиться своей невестой — это ведь только благодаря ей раны, которые обычно не заживают до конца всю жизнь, закрылись и зажили всего за... восемь месяцев? Да, так и есть.       Ванцзи закончил разминку и дыхательные упражнения, плавно поднялся и обозначил поклон.       — Доброе утро, глава Цзян.       Ваньинь мысленно поморщился: гуева интуиция гуева А-Чжаня! Вот как он понимает, когда к нему приходят просто поболтать, как к другу, а когда — с официальным, так сказать, визитом? Или дело в том, что он сам был одет именно как глава ордена? Но не стоило тянуть тигра за усы, нужно было переходить к делу:       — Лань Ванцзи. Сегодня ко мне приходил глава Лань и предложил принять тебя в клан Цзян.       Если б не смотрел во все глаза — не заметил бы, как дернулись длинные пальцы, а тело прошила короткая дрожь.       — Почему?       — Потому. Ты все еще не признан взрослым, но в Храм в Облачных Глубинах тебе заявиться сейчас — это самоубийство, так? Твой брат это знает.       Ванцзи задумчиво опустил глаза. Потом резко впился взглядом в Вэй Ина. Все он додумал верно, гуев Лань Чжань.       — Я понимаю. Но мне нужно поговорить с братом.       Цзян Чэн пожал плечами. Действительно, основную новость он сообщил, а там уже пускай сами разбираются.       — Я позову его.       Уже у двери его догнало тихое, но исполненное просто бездны эмоций:       — Спасибо!       Цзян Чэн только хмыкнул и вышел.       Глава Лань неприкаянным духом маялся у входа в павильон, рядом с ним маячил его неизменный ши-чжун, стараясь быть незаметной тенью.       — Иди, он хочет с тобой говорить, — Ваньинь кивнул Сичэню. — Как решите — я буду ждать вас в своем кабинете. А-Чжань знает дорогу.       

***

      Утро для Ванцзи началось сумбурно: сперва очнулся Лань Чуньяо, с которым он толком даже поговорить не успел перед тем, как Ян затащил того в сон Вэй Ина. И с ходу принялся извиняться, что очень некрасиво вышло — и место чужое в постели занял, и вообще... Ванцзи только хмыкнул, коротко расспросил блестящего от переполняющих его эмоций глазами Яо, был ли опыт успешным. И порадовался тому, что еще как был! Яо рассыпался в благодарностях, снова извинениях и умелся из палаты — только лента мелькнула. Ванцзи принялся за разминку, и тут заявился Цзян Чэн. По одному только виду стало ясно: разговор будет непростым. Но Ванцзи даже не ожидал, насколько! И что говорить, по сути, ему предстоит с братом, и только после — с самим А-Чэном.       Сичэнь, когда пришёл, выглядел немного испуганным и виноватым. Как может выглядеть виноватым старший брат, принимающий очень тяжелое для них обоих решение. Он даже не поздоровался, просто выдохнул его имя:       — А-Чжань...       — Доброе утро, брат.       И не стал по привычке плести словесные кружева, вот за что Ванцзи был ему премного благодарен.       — Ты ведь понимаешь, почему я хочу, чтобы ты перешёл в клан Цзян?       — Да. Так старейшины потеряют на меня всякие права, и я смогу получить статус, не рискуя, — Ванцзи решил ответить развернуто, показать, что действительно понимает.       — Именно. Сейчас ты не можешь считаться взрослым, сочетаться браком с Вэй Усянем — и ещё множество ограничений, не считая тех, которые постараются наложить на тебя старейшины Лань, как только узнают, где ты. Ты знаешь это не хуже меня. — Брат прервался и посмотрел на Ванцзи. — Честно говоря, А-Чжань, если бы я видел другой выход — я не стал бы этого предлагать, ни за что. Ты — последнее, что осталось от моей семьи, и терять даже связывающее нас имя, оставляя только кровь — больно.       Ванцзи перевел взгляд на спящего Вэй Ина, помолчал и спросил:       — Ты помнишь, что я говорил тебе в Линьяне, брат?       Судя по судорожному вздоху, Сичэнь помнил и свой вопрос. «А что ещё ты ему отдашь, Ванцзи? Своё доброе имя?» Пришло время решать и отдавать.       — Мы все равно останемся братьями, Хуань-гэгэ. Этого у нас никто не отнимет.       Брат улыбнулся и взял Ванцзи за руку:       — Спасибо.       — Глава Цзян сохранил мои клановые одежды. Я верну тебе их, брат, но... — взгляд Ванцзи снова метнулся к ленте, обвивающей запястье Вэй Ина.       — Эта лента — уже давно твоя, а не клановая. А ты — всё ещё мой брат, кровь от крови нашего отца, сам сказал. Не волнуйся, никто не посмеет требовать её вернуть.       А судя по выражению лица брата, тот, кто потребует — сильно пожалеет.       И тогда Ванцзи сам потянулся к нему, чтобы обнять. Потому что видел: теперь брат по-настоящему его понимает. И поддерживает. И никакие смены имени, клана, места обитания не в силах будут разорвать вот эту связь, основанную уже не только на крови, но и на принятии друг друга такими, как есть.       — Спасибо, брат.       — Ты можешь пойти со мной?       — Да.       Он мог. Уже научился ненадолго оставлять Вэй Ина одного, когда тот был спокоен и не метался во сне, а сейчас он даже улыбался, значит там, в мире его души, тьма затаилась, давая ему передышку.       

***

      Пристань Лотоса опустела. Ну, по сравнению с тем временем, как здесь гостили Главы с адептами. Так-то здесь было вполне оживлённо.       Минцзюэ, как и Хуань-эр, своих тоже домой отправил — отпраздновали и хватит, нечего шататься без дела и доставлять уважаемым хозяевам хлопот. И тем более — нечего глазеть, как их глава пытается флиртовать с невестой! Минцзюэ подозревал, что за эти неумелые попытки его и А-Сан с А-Линем засмеют, с головой хватит.       К тому же, в Пристани Лотоса у него оставалось не менее важное дело — он прекрасно помнил обмолвку Яньли о памяти Вэй Усяня и намерен был выяснить, что с ней не так. Как и его диди, волновавшиеся о своем командире. Хах, они все еще называли его так! Это было трогательно.       К неудовольствию девы Вэнь, в лекарский павильон посторонние шастали, как к себе домой, но гнать Хуайсана или Цюнлиня она не пыталась. Если А-Сан приходил, то сидел на удивление тихо, а А-Линь по большей части разговаривал с сестрой на понятные только им двоим темы, зачастую уходя в ее рабочий кабинет.       Вот сейчас в палате Вэй Ина были только Ванцзи и маленькое бедствие Ян. Минцзюэ тихо вошел, поздоровался и протянул ребенку горсть конфет, купленных специально для него на базаре этим утром. Вся Пристань Лотоса знала, что Ян, если его подкупить сладостями, становится милым и послушным... пока не съест последнюю конфетку.       — Спасибо, дядя! — ребёнок просиял и тут же снял пробу, довольно прищурился. — Дядя, а ты тоже хочешь поговорить с гэгэ?       Минцзюэ сел на пол, хотя даже так был выше мальчика, наклонился, глядя в хитрющие серые глаза:       — А тебе не трудно вот так таскать в его сон кого-то? Я большой, а ты мелкий. Утащишь?       Ванцзи, расчесывавший своему Усяню волосы, только фыркнул, но промолчал.       — Ты сам пойдёшь, я только дорогу покажу, — ребёнок пожал плечами, будто ходить по чужим снам — самое естественное, что может делать человек.       — Хорошо, тогда показывай.       А что оставалось делать? Понять этого мальца могли, наверное, только его гэгэ. Минцзюэ даже не пытался.       — Тебе лучше лечь или прислониться к постели, Цзюэ-гэ, — заметил Ванцзи. — Никто не знает, сколько ты там пробудешь.       Минцзюэ с сомнением посмотрел на кровать — в одиночку он бы на ней в лёгкую уместился, а вот подкладываться к Вэй Усяню — это потесниться придётся, — и решительно остался сидеть на полу, прислонившись спиной к постели.       — Ладно, закрой глазки, дядя, — рядом с ним плюхнулся Ян, взялся маленькой ладошкой за его руку.       Минцзюэ зажмурился... и открыл глаза от звенящего смехом детского голоса:       — Дядя, ты похож на большого тигра, который сейчас прыгнет. Тут нет ничего опасного вокруг, самое страшное гэгэ никому не показывает, говорит, что это — его бой.       Минцзюэ хмыкнул, польщённый сравнением с тигром, и осмотрелся вокруг. Вроде та же самая Пристань Лотоса — мостки и озёра, вдали виднеется город... Действительно, не похоже, что тут есть опасность.       — Идем? Гэгэ сейчас не здесь, но он всегда знает, когда я прихожу. И спустится со своей страшной горы, как сможет.       — Погоди, мелкий. Может, ему там помочь?       Ян покачал головой и протянул ему ладошку.       — Только он сам сможет убить ту злую штуку, я уже понял. Дядя Чэн хотел, и Чжань-гэгэ пробовал — не получается. Даже если у них мечи такие — вжух! Вжух! И светятся! И все равно — она только смеется. А когда гэгэ своим Хэйюэ ее рубит — становится меньше.       Под ногами поскрипывали мостки, потом впереди замаячила уже знакомая беседка. На столике в ней оказался чайный прибор, и чайничек попыхивал паром.       — Это теперь всегда так. Гэгэ рад гостям. Ну, когда не занят. О! Слышишь, дядя? Он скоро придет. Ладно, я тогда пойду. Вы же разговоры будете разговаривать? Это ску-у-учно!       Ян крутнулся на месте и... пропал. Чего такого малыш услышал, что решил, будто Вэй Усянь вот-вот явится, Минцзюэ не понял, но решил поверить и присел на скамью. Заодно не помешало бы понять, как отсюда выбраться — раз уж проводник оставил его одного.       Шагов он не услышал, только шелест одежд и немного удивленное:       — Здравствуй. Как твое имя? Я Вэй Ин, Вэй Усянь.       Обернулся и во все глаза уставился на юношу, выглядевшего очень похоже на себя в реальности, только не такого изможденного. И не в серых с багровыми узорами одеяниях, а в клановой форме адепта Цзян. Этот Вэй Ин явно только что вышел из боя: на порванном рукаве расплывалось пятно крови, он прихрамывал и безуспешно утирал сочившуюся из уголка губ алую влагу.       — Не смотри так тревожно, это пройдет. Так кто ты? Твоя ци мне знакома.       — Не Минцзюэ. Жених твоей сестры, старший брат твоих друзей. Не Хуайсан и Вэнь Цюнлинь — помнишь таких?       Вэй Усянь удручённо покачал головой — очевидно, он не помнил. Потом хитро прищурился:       — Так это ты подарил а-Ли ту замечательную шпильку?       Минцзюэ хмуро подумал, что когда этот жук очнется — в стане тех, кто готов его подколоть, станет на одного гаденыша больше.       — Я.       — Значит, Минцзюэ. Ты давно меня знаешь?       — Э... мы познакомились за несколько месяцев до начала войны. Но тогда я знал тебя только по имени.       — Это не важно. Лань Яо подал мне интересную идею, как вернуть воспоминания. Если согласишься помочь?..       — Конечно. Что нужно делать? — Почему бы и не помочь хорошему человеку? Тем более, чем скорее Вэй Усянь вернёт себе память — тем скорее они с... А-Ли смогут сыграть свадьбу.       — Дай руку. И постарайся вспомнить, как мы познакомились. Это как Сопереживание, но я постараюсь не увлекаться. Иногда это... больно, — он вскинул руку к горлу и криво улыбнулся. — Готов?       Готов Минцзюэ был не очень — похоже, Вэй Усянь собирался читать его воспоминания, а память — это было всё-таки личное. Но стыдиться Минцзюэ было нечего, и он протянул руку.       На миг пропало все, остался только золотистый туман. И в нем замелькали картинки: истощенный, раненый мальчишка, говорящий ему о том, что его брат похож на демоническую зубастую устрицу — и смеющийся таким ясным, хотя и хриплым смехом. Моменты, когда они с Хуайсаном говорят о нем. Силуэт демона на крышах и стенах — Ди-цзуньши всегда приходит на помощь в самый нужный момент. Совет Меча, где он впервые видит этого самого Ди-цзуньши вблизи: немого, кутающегося в меха, с горящими алым огнем глазами — а после совета видит совсем другим, пьющим вино в покоях брата вместе с Ванцзи и Ваньинем, и узнает эти серые глаза и усмешку. Только смех — беззвучен, да вместо слов — торопливые размашистые иероглифы на свитке из тьмы над его плечом. Мертвые птицы, несущие самые важные, жизненно-важные сведения. Мертвецы, окружающие кордоном безопасности Хуайсана. Плен — и торопливый заикающийся шепот А-Линя, заставляющий поверить, что этот, в бело-алом, с пылающим солнцем на рукавах — не враг. Залитая кровью лестница: пятеро идут в ряд, готовые вступить в бой с самым сильным заклинателем Цзянху. Бой и рвущееся в небо лиловое пламя. Чужой клинок в руках — и ощущение осиротевшего оружия, которому вторит тихим сочувственным звоном Бася. Обещание: «Я верну тебя хозяину, как только он очнется. Усни».       Минцзюэ вывалился из Сопереживания совершенно ошалевший — и сразу в реальность. Вокруг — веночком — торчали А-Сан, А-Линь, Вэнь Цин, мелкая пакость Ян и даже Ванцзи.       — Цзюэ-гэ, ты как? — первым озвучил общий вопрос именно последний.       — Нормально. А что такое случилось, что вы все собрались? — Голос был слегка сиплый со сна, а голова всё ещё шла кругом, но Минцзюэ чувствовал, что скоро всё пройдёт.       — Да так, ничего особенного, — сердито фыркнула целительница. — Всего-то иллюминацию на весь павильон устроили. Подумаешь! О, Всемилостивая Гуаньинь! Пошли мне терпения! Что этот гуев гений умудрился сделать сейчас?       — Вэй Усянь нашёл способ быстрее восстановить свою память. Он сказал, что сделал это на основе Сопереживания, и вроде как читал мои воспоминания? — Минцзюэ пожал плечами — в подобных сложных техниках он разбирался плохо, всегда больше полагаясь на грубую силу, и попытался встать.       Пришлось опираться на руки своих диди: самой неприятной частью оказалась потеря сил. Минцзюэ тут же вознамерился запретить братьям соваться в эти сны... И закрыл рот, так ничего и не сказав. Все равно сделают по-своему, паршивцы. Слишком уж дорог им тот, кому так важны чужие воспоминания о нем.       — Мы будем осторожны, дагэ, — предельно серьезно пообещал ему Хуайсан.       Сейчас что-либо делать с Вэй Усянем запретила дева Вэнь, но ближе к вечеру в его сон прошёл Ванцзи. Ненадолго — и вернувшись, сказал, что всё в порядке, и Вэй Ин действительно вспомнил довольно много. Так что ночью к нему ушли А-Сан с А-Линем — и как хорошо, что туда можно было ходить не только поодиночке, а то мальцы передрались бы, решая, кто пойдёт первый. Но из-за всего этого, а потом еще и из-за обряда перехода Ванцзи в клан Цзян, в котором Минцзюэ попросили стать свидетелем, пришлось задержаться в Пристани Лотоса почти на неделю.       Кто бы раньше ему сказал, что он будет так счастлив, отлынивая от прямых обязанностей главы! Но здесь была его невеста, а в клане Цзян все-таки не настолько строго соблюдали обычаи, чтобы он не мог с нею видеться. Почти семейные посиделки вечером в беседке стали привычными. И очень желанными, когда он узнал, что почти всю пищу, которую подавали на стол главе Цзян и его гостям, готовит сама дева Яньли. Что ж, теперь он с полным правом мог присоединиться к армии тех, кто называл ее богиней вкусностей.       

***

      Принимать кого-либо в клан Цзян Чэну ещё не приходилось. Это вообще было нечастое событие — принятие в клан. Обычно подобные обряды проводили только для новорождённых, показывая их предкам, взрослые из клана в клан переходили редко, даже свадьба не всегда была поводом принять кого-то в клан. И собственно этого Ваньиню уже более чем хватало, чтоб разнервничаться.       Когда же к нему подошёл Ванцзи с просьбой сменить ему цзы — он вовсе готов был заорать. Ванцзи ведь знает, как зовут его собак! И имя у него красивое, чем оно ему не угодило? Это Цзян Чэн и спросил.       Ванцзи упрямо наклонил голову и почти шепотом сказал:       — Это имя мне дал Лань Цижэнь. И оно не нравится Вэй Ину.       Что ж, это были достойные и достаточные причины. Только проблема-то все равно оставалась. Цзян Чэн мог придумать ему цзы, но как потом А-Чжаню с таким жить? Чем меньше времени оставалось до обряда — пока еще остающийся просто «Чжанем» должен был соблюсти хотя бы три дня строгого поста и, по возможности, уединения, — тем более нервно Ваньинь вышагивал по резиденции, занимаясь подготовкой и другими делами. Выход подсказала любимая сестрица, и у него словно горный хребет свалился с сердца. Так что Ваньинь побежал сначала искать Яна — тот, к счастью, обнаружился довольно быстро и именно там, где был нужен, — а после — в сон брата. Это был первый раз, когда он рискнул увидеть его вот так. Стало донельзя стыдно: даже сестра была здесь, в этом иллюзорном мире, а он... Но долго угрызаться совестью не вышло: дагэ пришёл почти сразу, влетел в беседку стремительно, как и всегда, схватил за плечи. И ему хватило одного только взгляда, чтобы понять, что Ваньинь на последнем нервном пределе.       — А-Чэн, что случилось?       Объятия, пусть даже в призрачном мире, все равно оставались объятиями дагэ. И он позволил себе их продлить, вцепившись в клановые одеяния, уткнувшись в разливающиеся по плечам и спине волосы, холодные, как весенняя вода.       — Не... да... Сейчас... А-Ин! Дагэ... Дагэ-э-э!       — Чш-ш, все хорошо, А-Чэн. Успокойся. Я рядом.       «Конечно, ты рядом! Ведь ты обещал — и даже так обещание сдерживаешь. Но как же мне тебя не хватает действительно рядом, дагэ!» — мысленно кричал ему Ваньинь, вслух не произнеся ни слова. И только когда сердце перестало выламывать ребра, отстранился, сердито вытирая слезы рукавом.       — Я принимаю А-Чжаня в клан, дагэ. И он хочет, чтобы я сменил ему имя. А я...       — Я помню, — усмехнулся А-Ин. — Это я помню, диди. Ты хочешь, чтобы это я ему дал имя?       — Ну да. Чувство юмора у тебя дурацкое, один Суйбянь чего стоит, но над своим А-Чжанем ты ведь так шутить не будешь?       По крайней мере, Цзян Чэн надеялся, что не будет. Вэй Ин усадил его на лавку и сел рядом, прикрыл глаза, привычно — как в жизни — прижимаясь к нему и откидывая голову на плечо.       — Ты говоришь «моим», А-Чэн. И я чувствую так. Но как же больно — не помнить, почему оно — так!       — Я покажу, дагэ. Я обязательно покажу, но после. Церемония завтра, боюсь, у меня не хватит на нее сил, если я отдам тебе свои воспоминания сейчас.       — Хорошо. Ты обещал, я запомню. Назови его Минфэн. Цзян Минфэн.       Ваньиню совсем не хотелось уходить, но его тут не спрашивали. Просто в одно мгновение они сидели рядом, а во второе его уже подняли и коротко обняли, а потом оттолкнули прочь, дав увидеть лишь яростный лиловый отблеск на возникшем в руке брата мече.       Бой продолжался. Как и жизнь без него.       Цзян Ваньинь надеялся, что это уже ненадолго.