或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      Не было их возвращение триумфальным.       Медленно, осторожно, чтоб не тряхнуть лишнего, двигалась по дороге повозка, окруженная плотным кордоном солдат, многие из которых все еще щеголяли бинтами. Повозка была не одна, их была целая вереница: везли тяжело раненых, военную добычу.       Цзян Чэн подсчитывал потери, правя той самой, первой повозкой, в которой рядом с простым сосновым гробом, только открытым, расположились госпожа Вэнь, кормилица и младенец. Потери главу Цзян ужасали. Так что — нет, не было в его глазах возвращение с победой триумфальным.       Но они возвращались домой. Уже скоро он, больше года не видевший Пристани Лотоса, сможет войти в свой дом, обнять сестру, поесть — любимой, вкусной, приготовленной с любовью — пищи, искупаться в горячей воде и нормальной купальне. Да хоть бы переодеться во что-то приличное... Он думал обо всем этом, чтобы не думать о том, как посмотрит в глаза сестре и скажет, что не уберег ее любимого братика А-Сяня. Как? Не думать о том, что отныне и навсегда его обиталище — это не комната в маленьком павильоне на двоих с Вэй Ином, а покои главы клана в главном доме. Не вспоминать, что ему предстоит окунуться с головой в дела, которые все это время ложились тяжким бременем на хрупкие плечи сестры. Трусливо, тьфу, как трусливо. Но он все равно отодвигал эти мысли.       — А-Цин? — позвал негромко, не зная, убаюкал ли целительницу долгий путь.       — Да, Ваньинь.       — Я... так, ничего...       Зашелестела занавесь, отделяющая его от внутреннего убранства повозки, дева Цин изящно устроилась на коленях рядом.       — Ты рад, что возвращаешься?       Он помолчал, слегка дернул плечами.       — И да... и нет. А-Цин, скажи... Этот ребенок...       — Последняя кровь главной ветви. Дочь Вэнь Сюя. Ее мать не пережила родов.       — Ей понадобится защита.       — Да.       — Как ее имя?       — Вэнь Аи. Госпожа Жоуцин успела назвать дочь.       — Вот как...       Неужели какая-то женщина могла и любила такого двинутого на крови ублюдка, как Вэнь Сюй, чтобы дать плоду этой любви такое имя? Мог ли он быть... другим для своей семьи? Сколько примеров он видел тому, как меняются люди, находясь рядом с дорогими им людьми и далеко от них.       — Я приму ее в клан. Дитя не несет на себе вины того, кто ее зачал.       — Отдашь в побочную ветвь? — уточнила дева Цин, и он брякнул то, что первым легло на язык:       — Удочерю.       Она поперхнулась вдохом, он ощутил, как удушливой волной поднимается к лицу кровь.       — Она такая... мягкая и маленькая...       — Цзян Ваньинь! Это не игрушка тебе!       — Знаю. И еще ей нужна будет мать. Я видел, как ты держишь ее на руках, баюкаешь, пеленаешь.       Целительница молчала, потеряв дар речи то ли от негодования, то ли от растерянности — он так и не посмотрел ей в лицо, иначе ему не хватило бы смелости спросить то, что снова сорвалось с языка будто без связи с разумом, выплеснулось откуда-то из израненного потерями сердца:       — Ты станешь хорошей матерью, А-Цин. К сяо Аи, правда, будет прилагаться еще и этот ничтожный... Довеском.       Дева Цин молчала. Краем глаза он видел, как вздрагивают ее плечи под теплым ханьфу и плащом его дагэ. Плачет? Смеется? Замерзла? Из-под тонкой ладони, закрывшей нижнюю часть ее лица, вырвался все-таки смешок, потом она и вовсе уронила голову в ладони, отчего капюшон плаща совершенно скрыл ее от его взгляда, позволяя вдоволь насмеяться над совершенно неуклюжим в выражении чувств болваном. А потом... Горячая ладошка нашла его кисть, сжавшуюся в кулак на колене, накрыла, делясь теплом.       — Да, глава Цзян, думаю, по оригинальности предложения брака вы превзошли самых искушенных мастеров.       — Это отказ? — уязвленно буркнул он.       — Ну что вы, Ваньинь. Это согласие. Эта недостойная будет ждать первого письма, если, конечно, этот глава не передумает, взвесив все «за» и «против».       — Еще никто не смел сказать, что мое слово легче веса летней пушинки травы юйцао!       Ладно, может, он и болван, но на сердце почему-то стало чуточку легче. А еще... Хорошо, что этого не слышал больше никто. Особенно — дагэ. Он бы ему до конца жизни напоминал это ужаснейшее в мире сватовство!       

***

      Цюнлиня не испугали мрачные стены крепости Буцзинши. Хуайсан понял это сразу, по одному взгляду в теплые глаза цвета зеленой яшмы. Ему понравилось! Удивительно, но от этого даже стало чуточку легче на душе. Совсем немного, но легче.       Показав названному брату приготовленную для него комнату — дагэ уже давно предупредил слуг и главного распорядителя крепости о новом жильце, и те все успели сделать заранее, — Хуайсан затащил его к себе. В Безночном Городе у них так и не выпало времени толком познакомиться — он помогал брату, Вэнь Нин отходил от истощения ци в лазарете, потом все дружно искали пропавшего Ванцзи, не нашли, потом был совет... И вот, наконец, они дома.       На душе у обоих было пасмурно. Хуайсан переживал за командира и за Сюэсинь Сяня, Цюнлинь — за своего друга и разлуку с сестрой, в общем, самое время было засесть в тепле и покое и выпить вина под засахаренные фрукты, поговорить и подружиться. Хуайсану нравился этот юноша. Он был красив, мило застенчив и скромен. Полная противоположность дагэ во всем, но тем и привлекал. Еще Хуайсан был ему благодарен. За Минцзюэ. За смелость. Да разве можно перечесть все?       Кроме всего прочего, Хуайсана покусывало любопытство: брат рассказал ему, что этот юноша не только смог удержать в руках Бася, но и сама сабля словно бы с удовольствием помогла ему. А ведь живое оружие, исполненное ярости, могло просто повернуться в чужих руках и убить того, кто покусился на него.       — Выпьешь со мной? — выставляя на столик пиалы, хранившиеся в шкатулке в одной из многочисленных ниш, украшенных веерами в подставках, свитками с каллиграфией или просто изящными безделушками из кости и рога.       — Я не очень хорош в таком... — смущенно опустил глаза Цюнлинь. — Для целителя недопустимо затуманивать разум вином или курениями. Это может помешать в работе.       — Ну, я же не предлагаю напиваться. Я и сам-то... Вот, помню, когда учились мы с Вэй-сюном и Цзян-сюном в Гусу...       Под воспоминания о днях беззаботного детства — а именно детством сейчас это время и воспринималось, — Хуайсан очень осторожно вытаскивал из А-Линя историю его семьи, знакомства с Вэй Ином, все, что случилось после того, как была захвачена Пристань Лотоса. Рассказывал и о себе, правда, немногое, лишь в той мере, чтобы создать видимость искренности и открытости.       — Вы с господином Вэй похожи, — Цюнлинь поднес пиалу к лицу, глядя поверх нее в глаза. Удивительно, но то ли вино выдохлось, то ли юный целитель был не так уж и плох в винопитии, опьяневшим он не выглядел, хотя на его щеках играл яркий румянец, а глаза блестели.       Хуайсан повертел в руках новый веер, разглядывая рисунок на шелке, словно впервые его видел.       — Чем же?       — Вас настоящих вы показываете так же редко, как Владыка Вод — свои жемчуга. И узоры на чешуе меняете так же часто.       — Ты слишком искренний, сюнди.       — Иначе я не умею.       Хуайсан со щелчком захлопнул веер и усмехнулся.       — И не надо. У тебя теперь есть дагэ и я, чтобы прикрыть маленького кои, пока он не дорастет до луна.       Двери распахнулись, являя Минцзюэ, брат ввалился, не дожидаясь разрешения, плюхнулся на подушку между юношами и внезапно сгреб обоих, прижимая к себе, как-то умудрившись отпихнуть столик ногой. Хуайсан, сообразив, вздохнул и обнял его, мягко поглаживая по спине.       — Что такое, дагэ? Кто тебя уже довести умудрился?       — Глава Не? — обеспокоился и А-Линь, правда, вместо поглажек коснулся пальцами шеи, проверяя ток ци и крови разом. И уже после, насколько Хуайсан мог понимать, принялся что-то делать, от чего натянутый, как струна, брат внезапно расслабился и длинно выдохнул.       — Уф-фу-уф, вот та-ак хорошо.       — Так что случилось, дагэ?       — А как всегда, А-Сан, как всегда.       Хуайсан чуть привстал, дотягиваясь до уха дагэ, шепнул:       — Отпусти А-Линя, он же не я, он сгорит сейчас от смущения.       — Не сгорю, — буркнул «маленький кои» со слишком хорошим слухом. — Я закаленный.       — М-м-м? — лениво поинтересовался Минцзюэ, позволяя себе этими объятиями успокоить ци и злобу на тупоголовых болванов, которым ничего нельзя поручить.       — Молодой господин Вэй. Он меня называл булкой с гвоздями и... вот так же обнимал. Не часто, конечно...       Он все-таки всхлипнул, и Минцзюэ — вот странное дело! — не разозлился, не разорался за сырость. И почему-то сам Хуайсан не почувствовал зависти и ревности, только желание еще крепче стиснуть руки, не отпуская ни одного, ни второго.       — Ну, ну. Не разводим сырость, а то плесень заведется, а я не старый трухлявый дуб, чтоб плесневеть. Все с вашим Усянем будет в порядке, вот увидите.       — Ты думаешь, дагэ?       — Такие занозы из мира не выковыряешь, — хмыкнул брат. — Ну? Отцепляйтесь уже от меня, малые. И вина налейте. И кто-нибудь из вас додумался приказать готовить пожрать?       — Я сейчас прикажу, — Хуайсан выпутался из их рук, вскочил, не преминув запомнить картинку: красные-красные щеки Цюнлиня, его тонкие, но очень сильные пальцы лучника, лежащие над точками акупунктуры, могущие как спасти, так и убить. Ни капли чувственности в увиденном, и от этого внутри... правильно. Он немного опасался того, что дагэ мог бы испытывать влечение к своему полу, но нет. То, что он себе стал позволять вот такие обнимашки — влечением не было, просто они избавились от одного из многих шрамов на душе Минцзюэ — запрета на прикосновения. Воистину благо!       А еще — война закончилась. И он может наконец сделать то, что так долго хотел, но не мог: найти для брата достойную супругу. Вообще, лагерь перевоспитания ему в этом деле довольно серьезно помог. Он познакомился со многими достойными девами, смог рассмотреть их в условиях, когда все плохо и может в любой момент стать хуже. И даже присмотрел одну, самую, как ему казалось, замечательную... И тут выясняется (совершенно случайно! кто же знал, что Сюань-сюна нужно напоить, чтобы он выболтал свой секрет?), что эту прекрасную деву уже увели! Нет, Наследнику Цзинь Хуайсан желал только счастья, он хороший, достойный человек, от своего недостойного отца взявший только миловидную внешность, остальным удавшийся в свою прекрасную матушку. Но с братом-то теперь как быть? У девы Чжао, конечно, есть младшая сестра. Но... Характеры у близняшек различались, как небо и земля.       Вспомнив о Цзинь Цзысюане, Хуайсан вспомнил и о разорванной помолвке с девой Цзян. Конечно, Цзян Яньли уже больше двадцати, но... и хорошо же? Вэй-сюн и Цзян-сюн в свое время, еще в Облачных Глубинах, столько хвалебных од ей вознесли, сейчас, когда глава клана воевал, за Пристань Лотоса отвечала именно дева Цзян. Это ли не показатель того, что она станет прекрасной женой дагэ?       Дело, как говорится, оставалось за малым: уговорить дагэ. И не быть при этом прибитым, потому что дела хозяйственные или военные — это одно, а вот вмешательство в такие интимные стороны жизни — это уже совсем другое. За это Минцзюэ мог и выпороть, и имел бы полное право, Хуайсан бы даже стерпел, не пискнув.       Пока приказывал подать обед, нагреть воды для купальни, приготовить чистые одежды — думал. Додумался до идеи взять в сообщники сюнди Цюнлиня: он в рассказах о захваченной Пристани деву Цзян вспоминал очень тепло.       Веер хлопнул по ладони, складываясь со звонким щелчком.       — Решено!       

***

      Вспоминая, как покидал Ланьлин, Цзысюань не мог перестать зло усмехаться. За год он отвык сидеть в седле, его конь отвык от хозяйской руки, хотелось попросту встать на меч и уже через несколько минут спешиваться на верхней террасе Башни. Но отцу внезапно вступило в голову, что они должны въехать с помпой.       Да, именно.       Из парадного у Цзысюаня был только конь. И менять изрядно пообтрепавшееся военное облачение на золотые шелка он категорически не желал, хотя в Буетьен Чан отец привез целый сундук тряпок. Рядом с главой Цзинь он выглядел бродягой на краденом коне. Да что там он! Весь его отряд, личная гвардия, изрядно поредевшая за год, тоже казалась шайкой разбойников. Он оглянулся, проверяя, как там Юсун. В последнем бою его помощник был серьезно ранен, но ради триумфа своего господина сел в седло. Зря, конечно, нужно было просто приторочить его носилки к седлам.       Сломав строй, он поравнялся с раненым, наклонился и перетащил его к себе, усаживая впереди.       — Обопрись, Юсун. Глупый мальчишка, дался тебе этот подвиг!       — Командир...       — Молчи. Губы опять в крови. Пока лекари не выпустят — я даже слушать не буду, что ты здоров.       На то, как кривится лицо отца, наблюдающего все это, Цзысюань не смотрел, ему и не нужно было, чтобы знать. То, что очень скоро по Башне Кои поползут слухи разной степени мерзости — он тоже прекрасно понимал. Злился теперь на себя: ну что стоило приказать тому же Дан Шеньяну взять Юсуна к себе? Подставил мальчишку... Ладно все эти ядовитые скорпионы, а как дойдет до А-Цин? Впрочем, он не смел сомневаться в ее уме. Да, они не заключили помолвку. Об их отношениях вообще знала только матушка с его стороны и тетушка девы Люцин, живущая в Ланьлине и помогавшая им встречаться тайком. Нужно как можно скорее покончить с формальностями. Помолвку можно и не заключать, а вот послать первое письмо главе клана Чжао — обязательно.       — Шеньян, скачи вперед, пусть нас встретит кто-то из Павильона Трав. Боюсь, пока доплетемся, Юсуна совсем растрясет.       — Да, командир.       Плевать на слухи, ему здоровье его людей дороже. Юсун не один ранен, просто геройствовать полез единственный, остальные в обозе. Скорей бы доехать... Он и забыл, как велик Ланьлин.       Башня Кои приближалась медленно, вырастая над забитыми народом улицами. Под копыта коней летели поздние цветы. Голова от приветственных криков болела все сильнее.       Наконец, показались ворота, распахнутые, манившие обещанием отдыха... лживым, как и все в стенах Башни Кои. Это его воинам можно было отправляться отдыхать, навещать родных, отоспаться, наконец, в нормальных постелях. Цзысюаня ждал за каким-то гуем собравшийся совет старейшин, отец, мигом вернувший себе вид «я тут главный, а ты не тявкай, герой». Цзысюань закипал, буквально каждым цунем своего тела чувствуя пренебрежение и нежелание видеть и слышать его личное мнение. Когда кто-то из этих... уважаемых старейшин гаркнул, что добыча слишком незначительна, и нужно было вступить в бой с Владыкой, чтобы покрыть себя настоящей славой, а не позволять ее присвоить каким-то темным, терпение Цзысюаня разлетелось вдребезги, как та фарфоровая чарка на Совете в Безночном. Он поднялся, как никогда жалея, что не имеет такого артефакта, как у главы Цзян, чтоб было чем хрястнуть, вышибая дух из людей, посмевших поганить своими грязными ртами имя командира, принижать его достижения и победы.       — Замолчите, — голос сорвался на шипящий рык, как уже не раз случалось после неудачного ранения. Его тогда чудом вытащили из боя, фантомные боли в горле иногда преследовали во снах. Рана давно затянулась, даже шрам пропал, а голос... Ди-цзуньши, вон, вообще без него остался. Если так подумать, то и хорошо, что он больше не срывается на визг, если повысит голос.       — Орден Ланьлин Цзинь, сколь мне помнится, вообще не собирался вступать в кампанию «Низвержение солнца». Это была моя война и моя победа. Это наследство моей матушки обеспечивало мои отряды провиантом, фуражом и оружием. Это я со своими отрядами держал границы Шаньдуна, прошел с боями Приграничье и теснил врага на территории Шеньси. Это мои люди зачищали Солнечный Дворец от остатков вэньской мрази. А где были вы? Вы все? Глава Цзинь еще помнит тот день, когда я с горсткой вчерашних молокососов, едва наученных, за какой конец держать меч, выступал из Ланьлина? Должно быть, он запамятовал, под каким знаменем шли мои люди? Или его память не сохранила слова, благодаря которым меня уже давно называют Юйсуй-цзюнь? Я горжусь этим хао! Я горжусь тем, что из первых рядов видел тот ужасный бой с безумным Владыкой! Я рад тому, что мои соратники и друзья взяли на себя эту миссию — никто, кроме них, не выстоял бы против этой мощи! Что вы сделали для того, чтобы эта победа стала возможна? Ни-че-го! Вы сидели, попрятав свои куриные зады в зарослях пионов, и кудахтали, надеясь на милость Владыки, отсылая ему дань! Пресмыкаясь в надежде, что он не заметит вас и не раздавит, как мокриц, когда будет раздвигать границы Цишань Вэнь на восток и юг! Не вам судить, что было сделано и достаточно ли. Я все сказал. Прошу меня простить — путь домой был долог и утомителен, а я еще не проверил, все ли хорошо у моих людей.       Его прощальный поклон был издевательски кратким.       За спиной стыло молчание, взорвавшееся криками, когда двери зала Совета закрылись.              Первое, что он сделал, несмотря на почти нестерпимое желание отдохнуть — отправился в казармы и Павильон Трав. Необходимость проверять, все ли хорошо у его людей, въелась в привычки, как грязь — в походные одежды, неискоренимо. Он обошел всех, по пути перехватив на кухне баоцзы с мясом и глоток остывшего горького чаю. Провел внушение целителям, приказав позаботиться о ранениях вернувшихся солдат с тем же рвением, что было бы оказано ему лично. Посидел у постели Юсуна, дождавшись, пока растревоживший раны юноша уснет. И направился в Розовый Павильон, отослав вестника с предупреждением, что скоро будет. Колебался, конечно: следовало бы сперва привести себя в порядок и переодеться... Но он знал, что матушка волнуется. Заставлять ее ждать еще сяоши было бы намного хуже, чем нарушить этикет и заявиться так, как есть, в пропыленной одежде и в облаке запаха конского пота, дыма и дорожной грязи.       Госпожа Цзинь его уже ожидала: двери в павильон служанка распахнула, даже не докладывая, и матушка стремительно вышла ему навстречу.       Цзысюань опустился на колени, почтительно кланяясь. Подниматься, честно говоря, не хотелось вообще. Такой удобный пол в этом павильоне, оказывается...       — Матушка, этот Сюань вернулся, как вы и приказывали, с победой.       Родные тёплые руки подхватили под локти и подняли. А потом — обняли, не обращая внимания на пыльные одежды. Матушка так давно не обнимала его, всё говорила, что он для этого слишком взрослый... горло перехватило.       — Я так тобой горжусь.       Голова сама собой опустилась на ее плечо. Неудобно, он давно перерос матушку, но ни за что бы не променял сейчас возможность просто стоять вот так, впитывая в себя тепло, ласку, аромат розового масла и камеди, всегда сопровождавший ее, сколько Цзысюань себя помнил.       — Я ведь обещал, матушка. Я так соскучился...       Она всё-таки отстранила его, пригладила слегка растрепавшиеся волосы — и услышала ворчание со вчера пустого желудка, не считать же едой один маленький баоцзы. Цзысюань почувствовал, как мучительно наливаются жаром скулы, госпожа Цзинь же на это лишь улыбнулась и велела:       — Иди, позаботься о себе. Я буду ожидать тебя завтра, А-Сюань.       Поклонившись еще раз, он ушел в Рассветный Павильон — покои наследника, надеясь, что там уже все готово, вода горяча, а стол накрыт.       Если бы это было не так, наверное, он бы просто развернулся и ушел ночевать в казарму. Но, на его счастье, слуги все же позаботились о вернувшемся Наследнике. Скорее всего — матушкины, только она могла приказать зажечь в курильнице благовония с ароматом мяты и чайного дерева.       В купальне он едва не уснул. Какая была бы ирония: пройти войну и утопиться в лохани с водой... Потом с трудом запихнул в себя самый обычный рис и несколько кусков свинины в кисло-сладком соусе. Больше противиться сну у Цзысюаня не осталось сил, и он не был уверен, действительно ли лег нормально, или свалился поперек кровати.       

***

      Лань Сичэнь опустил Шоюэ у самого подножия лестницы, ведущей от Гусу к Облачным Глубинам. Махнув остальным продолжать полет, он поднимался пешком, сознательно оттягивая момент появления на пороге резиденции.       За спиной прозвучали легкие торопливые шаги. Даже не оборачиваясь, он понял, кто следует за ним верной тенью.       — Тебе не нужно было сопровождать меня, А-Яо.       — Но я так захотел, глава Лань.       В груди поднялось тепло, Сичэнь даже позволил себе улыбнуться чуть искренней — но быстро спохватился. Они уже в Облачных Глубинах, а не в лагере, не стоит давать окружающим такое мощное оружие против себя, как искренняя улыбка.       — Помнишь, о чем мы говорили? — негромко спросил он, даже не сомневаясь в ответе.       — Да, глава Лань.       Наставлений, как себя следует вести, было примерно по числу проклятых правил на Стене Послушания: Сичэнь старался учесть любой нюанс. Но проблема заключалась в том, что он был безобразно молод и не настолько подкован в интригах, как те скорпионы, что ждали его наверху. Предусмотреть все было невозможно. Главным правилом Сичэнь назначил «Быть тихим и незаметным». Это у Яо получалось отлично: главное правило безопасной жизни при борделе было таким же, но в последнее время Сичэнь его... разбаловал. Он передавал с Яо приказы командирам и послания в другие ставки, прислушивался к его мнению, несколько раз юноша даже присутствовал на советах. Но, как бы ни нравились Сичэню проявившиеся уверенность и самостоятельность подопечного, старейшины могут быть иного мнения. Оставалось надеяться на исполнительность подчиненного. Подопечным Мэн Яо он назвать уже не мог, возраст воспитанника юноша пятнадцати лет уже давно перерос, а до наставника не дорос пока что сам глава Лань. Из просто помощника А-Яо превратился в кого-то более близкого и важного. Будь они все еще на войне, он назвал бы его ши-чжун, но война окончена.       — Поторопимся, не стоит заставлять старейшин ждать, — нехотя приказал Сичэнь, ускоряя шаг.       Яо отделился от него в середине пути — пошёл в привычные ещё до войны покои отнести вещи, и свои и Сичэня. После он направится в казармы и лазарет — проверить, как устроили людей, и рассказать об этом командиру. Пока сам Сичэнь, вместо того, чтобы заняться делом, будет выслушивать шипение старых змей. Жаль, клыки у них всё ещё вполне ядовитые…       Старейшины, тем не менее, уже были на месте: со столь постными — то есть умиротворёнными и глубокомысленными — лицами, что во рту стало кисло. На войне Сичэнь привык видеть гораздо более искренние проявления эмоций, даже на лицах соклановцев. А ещё на войне он мог взять меч — и просто посносить головы тем, кого считал кровавыми тварями и недостойными псами.       Сичэнь уважительно поклонился — приветствие старшим в рамках этикета, не более и не менее — и сел на своё место.       — Этот Учитель рад приветствовать главу ордена, — дядя поднялся с места, отдал поклон и продолжил привычным до оскомины тоном: — Не соблаговолит ли глава Лань поведать этим Старейшинам, как закончилась кампания Низвержения солнца?       И Сичэнь соблаговолил; нудно, с соответствующей благожелательной улыбкой, он принялся пересказывать собственноручно составляемые и ежемесячно отсылаемые в орден отчёты о ходе боевых действий.       Естественно, тут же посыпались вопросы и замечания. Естественно, совершенно дельные и разумные — уважаемые старейшины, вероятно, нарушая правила, ночами над его отчётами не спали, придумывая, что сказать — и Сичэнь с удивлением осознал, что разбаловал не только Яо, но и себя. Для участия в кампании он постарался всё же отобрать добровольцев и людей, которые будут верны ему, а не кому-то ещё — и позволял себе довольно многое, чего никогда не позволил бы в ордене.       Напоминать себе, что нельзя взять Шоюэ в правую руку, а Лебин в левую и разогнать к гуям всю эту благостную кодлу, приходилось поминутно. У Сичэня слегка задергалось веко на левом глазу.       — Уважаемые Старейшины, есть ли у вас вопросы к этому главе, которые были бы срочными и требовали немедленного рассмотрения? — дождавшись, когда один из старых скорпионов замолкнет, добубнив свои измышления по поводу очередной наступательной операции, спросил Сичэнь.       И внутренне приготовился: взгляд дяди наполнило предвкушение. Следовало ждать либо подставы, либо очень неудобного вопроса. И он последовал незамедлительно:       — Этот учитель осмелится спросить: где же его младший племянник? Отчего он не вернулся в Облачные Глубины, домой, как подобает верному адепту ордена и члену клана? Неужели он был... убит?       Сичэнь понимал, что этот вопрос будет задан, и готовился к нему. Но ничего более путного, чем сказать правду, так и не придумал.       — К сожалению, через некоторое время после победы над Вэнь Жоханем Ванцзи вышел из ставки ордена и не вернулся. Поиски велись силами кланов Лань и Цзян, но результатов не дали, так что этот глава с сожалением признаёт, что его брат пропал без вести.       — Это... весьма прискорбно, — пробормотал дядя, и Сичэню, наблюдавшему за ним со всем возможным вниманием, показалось, что тот растерян.       Значило ли это, что похищение Ванцзи не было его рук делом? Вполне. Но так как смотрел он только на дядю в этот момент, то утверждать, что к пропаже брата не приложил руку, к примеру, Лань Учжэнь, таншуфу, или Лань Инъян, губяошуфу, или кто-то еще из кровных родичей, он не мог.       — Что же, весьма печально, что клан Лань не в силах отыскать собственного адепта. Но какую же помощь в поисках оказывал клан Цзян? Насколько мне известно, у них не существует никаких техник, помогающих в поисках людей, и соответственно, я не вижу причины, по которой Глава мог бы обратиться к ним за помощью в таком щекотливом вопросе.       Сичэнь замер, постаравшись оставить неизменным выражение лица. Он действительно себя разбаловал. Совершенно разучился следить за языком. Привык, гуй побери, обсуждать важные вопросы с людьми, у которых с ним одни цели, и которым можно не врать хотя бы в общих делах. Придётся выкручиваться полуправдой.       — Ванцзи — близкий друг одного из адептов Цзян, и это была личная инициатива.       — С каких это пор Лань Ванцзи свел близкую дружбу с кем-то из этих неотёсанных юнцов? — полупрезрительно бросил один из Старейшин, очевидно, за что-то недолюбливавший адептов Великого ордена Юньмэн Цзян настолько, чтобы не стесняться об этом говорить вслух.       — Действительно, и когда же это он умудрился? Разве Лань Ванцзи не был изначально в одном из тренировочных лагерей, как вы говорили, глава Лань?       — Изначально — был, но не мог же один из лучших воинов Ордена Лань всю войну провести в тылу? Он участвовал в военных действиях наравне с остальными заклинателями.       — В отчетах вы не упоминали о его подвигах, глава Лань.       — Неужели могло так случиться, что действительно лучший воин клана ничем не отличился?       — Не может такого быть!       — Но его имя в самом деле не звучало во всех этих новостях с линии фронта.       — О, зато там звучали имена всех этих молодых господ, что так неосмотрительно начали войну! Подумать только, мальчишку Цзян поименовали «Саньду Шеншоу»!       — А чего стоит этот наследник Цзинь? «Юйсуй-цзюнь»!       Подумать только, Старейшины... обсуждали... героев войны... с таким негодованием — нарушая одно из основных правил ордена!       — А этот… Сюэсин Сянь! Неужто кто-то из малых орденов отличился?       — А сколько самомнения! Впору подумать, что к нам пришла вторая Лань И!       Сичэнь не выдержал. Пусть глумятся над кем угодно, но не над его братом:       — Прошу уважаемых старейшин проявить уважение, они сейчас обсуждают именно того, о ком спрашивали этого главу!       Вот гуй болотный. Вспыльчивость он точно подцепил у Главы Цзян.       В зале повисла очень нехорошая пауза.       — Лань Ванцзи... открыл запрещенные клановые техники? — потрясенно проговорил кто-то из Старейшин.       — Да как он только посмел?!       — А ведь и впрямь было что-то такое...       — Он ничего никому не открывал! Сюэсин Сянь его назвали за то, что после каждой битвы его гуцинь был покрыт его же кровью! — повысил голос Сичэнь.       Раз уж сам не удержал язык за зубами, то хотя бы от одного слуха (правдивого, вот же гуй!) нужно брата очистить. Иначе все будет очень плохо. Когда Ванцзи появится — поверить в то, что брата нет в живых, Сичэнь не мог и не хотел, — он появится, Старейшины могут приказать притащить его в клан хоть даже и силой. И будут в своем праве — пусть брат и снял клановые одежды, он все еще Лань.       Гвалт нарастал. Сичэнь со всё возрастающей брезгливостью слушал направленные на него и Ванцзи упрёки и понимал, что совершенно ничего не может сделать: как бы он не оправдывал брата, его просто не станут слушать. А значит, он слушать тоже не обязан.       Сичэнь резко поднялся с места:       — Этот глава только сегодня прибыл домой и не желает в первый же день ни нарушать правила сам, ни подстрекать к этому уважаемых старейшин. Скоро время отхода ко сну, так что этот глава переносит обсуждение прочих вопросов на завтра. Добрых снов уважаемым старейшинам.       Сичэнь вновь вежливо поклонился и вышел из зала совета так быстро, как мог, не нарушая правила.       Говоря языком войны — он бежал с поля битвы и мог лишь надеяться, что тем самым отсрочил бой, а не сдал врагу крепость.       На террасе у его ханьши обнаружился придремавший Яо, свернувшийся в клубок под теплым плащом. Беднягу не разбудил даже шум шагов, а рядом с ним стоял поднос, накрытый крышкой с печатью поддержания тепла, прилепленной поверх. Должно быть, он уже давно так сидел.       Сичэнь со вздохом качнул головой — в лагере он подобную картину наблюдал не раз: когда возвращался с советов, когда приходилось отправляться с малым отрядом на вылазки — Яо всегда ждал его в шатре с ужином. Иногда — с водой для омовения. Часто он уставал не меньше самого Сичэня, и засыпал прямо там, где сидел, тогда Сичэнь просто переносил его на походную лежанку, пользовался приготовленным и сам ложился там же. В итоге Яо просто перебрался в его шатёр со своей лежанкой — так было проще.       Сейчас Яо, видимо, просто постеснялся войти — ханьши, всё же, не шатёр — и Сичэнь открыл дверь, привычно поднял юношу, уложил на кровать и вернулся за подносом. Придётся, конечно, потесниться, но ни он, ни Яо во сне не ворочались, так что с кровати никто упасть не должен.       О том, как это будет выглядеть утром, если в ханьши вздумает явиться дядя — а он мог, — уставший и с гудящей от шумных Старейшин головой, Сичэнь, конечно же, не подумал.       Поев, он просто выставил поднос с тарелками за дверь, воспользовался купальней — благо, не было нужды греть воду, ее питал горячий источник, и даже зимой можно было вполне комфортно искупаться, — переоделся в чистые нижние одежды и лег, с некоторым трудом отвоевав у Яо край одеяла.