或許全部 - ВОЗМОЖНО ВСЕ

      Вопреки всем опасениям, орден Цишань Вэнь не предъявил никаких требований к выдаче бунтовщиков. Словно не было никакого бунта, не были убиты десять стражей-заклинателей ордена Вэнь, двенадцать юных адептов разных орденов и один наследник, а ранено еще больше юношей, бывших заложниками в лагере перевоспитания. Улетая оттуда, бунтовщики забрали всех погибших. А если б нет — не сталось бы так, что тела попросту сожгли бы или сбросили в одну из пещер на той же горе Му-Си, выставив все так, что они сами погибли?       Разумеется, вернувшиеся юноши и девы рассказали родичам все, как было. И скрытое недовольство кланом Цишань Вэнь возросло многократно. Вот только он все еще оставался самым сильным под этими небесами, а объединять силы против него и тем более громко об этом заявлять никто не спешил.       Глава ордена Ланьлин Цзинь, Цзинь Гуаншань, в ответ на вопрос о союзе, прямо поставленный на малом совете, куда, естественно, никто не приглашал Верховного Заклинателя, заявил:       — У нас нет претензий к ордену Цишань Вэнь.       После чего рассыпался в извинениях и заверениях в дружбе, поднялся вместе со своими доверенными людьми и удалился из зала и Пристани Лотоса вовсе.       — Что за трусливый человек! — как всегда прямо и резко высказался глава ордена Цинхэ Не, молодой, всего четыре года как занявший место своего отца мужчина.       На больших советах к нему пока не слишком прислушивались, просто игнорировать же опасались, зная взрывной и свирепый характер представителей клана Не. У Не Минцзюэ был свой счет к Вэнь Жоханю, и счет этот мог быть оплачен только кровью.       — Без ордена Ланьлин Цзинь нам не собрать достаточно сил, чтобы противостоять армии Цишань Вэнь. По моим данным, в ее рядах сейчас от восьми до десяти тысяч заклинателей, количество ополченцев узнать не удалось. Орден Юньмэн Цзян может выставить сейчас не более пятисот полностью обученных воинов-заклинателей и ополчение в составе примерно трех тысяч пехотинцев и пятисот стрелков, — глава Цзян намеренно занижал численность своих людей. В два раза, если точнее. Но неназванная половина была необходима для того, чтобы прикрывать тылы.       — Орден Цинхэ Не готов выставить триста заклинателей и тысячу ополченцев, — мрачно рыкнул глава Не. Ему явно не нравилось то, что его вклад в союз столь невелик, однако все и так понимали, что в небольшой по территориям, горной провинции населения было в разы меньше, чем в богатой и на людей, и на земли.       — Орден Гусу Лань, к сожалению, сейчас может выставить и того меньше, — Лань Сичэнь, титула главы клана и ордена пока не принявший по причине того, что все еще не добрался до дома, все равно говорил, как наследник погибшего во время сожжения Облачных Глубин Цинхэн-цзюня и доверенное лицо исполняющего обязанности главы Лань Цижэня.       Причем, говорил он сейчас прямо противоположное тому, что было ему поручено дядей. Лань Цижэнь писал ему, что в данный момент клан не готов вступить в конфликт с самым сильным орденом Поднебесной, что второго сожжения Облачные Глубины не перенесут, что им должно готовиться к зиме, а не к войне. Вот только Лань Сичэнь пешком прошел четыре провинции, и везде видел одно и то же: разгулявшихся от безнаказанности и вседозволенности псов клана Вэнь, дрожащих по углам заклинателей из мелких кланов и орденов, которые были готовы идти за тем, кто соберет их под свою руку, кто предложит союз против захватчиков.       Лань Сичэнь прекрасно понимал — за своеволие дядя его по головке не погладит. Старейшины скорее всего примут дядину сторону. Будут сперва увещевать, потом угрожать. Интересно, а что потом? Отравят? Подошлют убийцу? За прошедшее с момента его побега время он устал бояться всего подряд, от патрулей Вэнь до судьбы матушки и отца. Ванцзи, с которым они встретились здесь, в Пристани Лотоса, рассказал, что до горечавковой долины вэньские псы не добрались. Вряд ли там, на самом краю территории Юньшэна, были слышны крики, звон оружия и треск пожара. Появившийся посреди битвы в одних только домашних одеждах и без оружия отец выглядел так, словно его выдернули из медитации насильно и толкнули в самую гущу боя. Тот, кто это сделал, просто желал убрать его с дороги. Вопрос «кто?» все еще оставался открытым. Это с равной степенью возможности мог быть дядя, а мог быть и один из шести старейшин, что принадлежали к младшим ветвям клана Лань.              В Пристани Лотоса Лань Сичэнь оказался по воле удивительного стечения обстоятельств. Вообще, он должен был отправиться в Цинхэ, а никак не на территории, граничащие с Цишань Вэнь, где полным-полно тварей в белом с алыми солнцами. Но путь в Цинхэ оказался перекрыт, его загоняли, словно подраненного лиса, так что приходилось петлять по лесам, уходя все дальше и дальше от намеченного маршрута. В Юньпине он едва не попался, но милостью не иначе как самой Гуаньинь ему повезло встретить на пути юношу, который не только спрятал его от патруля, но и приютил, давая отдых, несмотря на то, что жил крайне бедно. Мэн Яо — вспоминая о нем, Сичэнь невольно улыбался. В Ляньхуа У они отправились вместе после того, как а-Яо принес ему потрясающие новости с рынка. Новости о том, что трое юных заклинателей голыми руками и подручными средствами уничтожили гигантского искаженного Зверя — Черную Черепаху-Губительницу, невесть сколько лет обитавшую в пещере на горе Му-Си. И одним из этих юношей был его брат! По просьбе Сичэня а-Яо специально порасспрашивал народ, аккуратно и осторожно, посматривая по сторонам, чтоб не нарваться на вэньских псов, и выяснил, что Лань Чжань был ранен и потому все еще не вернулся в Облачные Глубины, а принял гостеприимство главы Цзян, дожидаясь, пока заживут его раны и очнется самый серьезно пострадавший в этой битве герой — юный Вэй Усянь, воспитанник клана Цзян. Конечно, он не мог оставаться в Юньпине в неведении и верить слухам. В тот же день он собрался в Юньмэн. Мэн Яо робко выразил надежду, что они еще встретятся, и тогда он пригласил его с собой. Все равно а-Яо в Юньпине не ожидало ничего хорошего, кроме тяжелой поденной работы и прозябания в нищете. Он не скрывал своей истории, да и похож на своего отца был невероятно, так что Сичэнь знал обо всем: и о его прежней жизни при борделе, и о попытке увидеть отца и попасть к нему на прием, чтобы исполнить желание матери, и его честолюбивую мечту выделиться так, чтоб отец увидел, от кого отказался. Сейчас ему было всего четырнадцать лет, что вкупе с довольно высоким потенциалом, редкостным упорством и огромным желанием позволяло ему наверстать упущенное время и развить золотое ядро. Да, он достигнет успеха лишь годам к двадцати, если будет упорно тренироваться. Но ведь двадцать — это всего лишь совершеннолетие!       В Юньмэн они добрались очень быстро, просто нанявшись в охрану лодочного каравана, доставлявшего в Пристань Лотоса какой-то заказ. По пути пришлось несколько раз истреблять гулей, бесившихся перед зимней спячкой, так что сошли на пристань они не без прибыли. Это позволило сперва снять комнату в гостинице, привести себя в порядок, еще раз выстирав белое клановое ханьфу и ленту, чтобы переодеться из простого и немаркого коричневого, которое добыл а-Яо. В резиденцию ордена Юньмэн Цзян Сичэнь пошел все-таки один, буквально у ворот столкнулся с наследником Цзян и был им опознан, схвачен и препровожден прямо к главе Цзян. Глава Цзян выслушал историю его бегства от Вэней, пригласил быть гостем в Пристани Лотоса, покивал на отказ, потому что бросить своего юного спутника Сичэнь не мог, предложил перебраться в резиденцию обоим и написать письмо Лань Циженю о том, что наследник нашелся жив и здоров. И что, раз он здесь, то может участвовать в малом совете, нет нужды почтенному Учителю отрываться от несомненно важных дел по восстановлению Юньшэна. Уже пару сяоши спустя духовный вестник принес ответ: дядя прислал сразу два письма. В том, что для главы Цзян, было от силы два столбца иероглифов. То же, что предназначалось Сичэню, размерами не уступало какому-нибудь не слишком крупному трактату из библиотеки. Были в нем и упреки, что так долго не давал о себе знать, и расписанная чуть ли не до слова речь, почему орден Гусу Лань в военный союз с Не и Цзян вступать не будет, требование вернуться, как только будет возможно, и вернуть брата. Тон был сух и официален, но Сичэнь уже давно изучил все особенности дядиного почерка. Лань Цижэнь был очень, очень недоволен всем подряд. Особенно — Ванцзи.       С братом Сичэнь встретился в тот же день, как только сходил за а-Яо, вернулся с ним в резиденцию Цзян и устроился в выделенной комнате. Зашедшая узнать, все ли в порядке у гостя, дева Цзян согласилась проводить его туда, где сейчас жил брат. Дойдя до нужной комнаты, она учтиво поклонилась и ушла, оставляя Сичэня в одиночестве решать, когда постучать в бамбуковую раздвижную дверь.       Колебался он недолго. Куда дольше — с того самого злополучного соревнования стрелков — он решал, говорить ли с братом обо всем, что узнал. Если рассказать все — что сделает его абсолютно честный и принципиальный а-Чжань? Пойдет и назначит наказание всем виновным, а потом приведет его в исполнение. То есть, попросту перебьет половину совета старейшин и зарежется сам за это. Не рассказать и позволить ему просто вернуться домой и попасть снова в ошейник и на цепь?       Он так ничего и не решил, кроме того, что будет действовать по обстоятельствам. Сейчас ему было важнее увериться, что с братом все в порядке. Он все же постучал и получил разрешение войти, и от тона сердце у него слегка екнуло: это был не привычный ровный тон. Это был голос человека, которому слегка помешали, но вежливость требует впустить. Он был... живой!       Дверь он распахнул так, что она едва не вылетела из пазов.       — А-Чжань!       И порывистое движение навстречу тоже было живым. И глаза — неверящие, наполняющиеся влагой; и губы — не привычно сжатые в нитку, а совершенно по-детски дрожащие.       — А-Чжань! Ты живой!       — Я? Это ты!..       Обнимая брата, Сичэнь не знал, кого нужно благодарить за то, что разбил ледяной панцирь на нем, но пообещал, что обязательно это сделает. Потому что теперь он мог рассказать брату историю их семьи и быть уверенным, что глупостей тот не натворит. Он больше не скован по рукам и ногам тремя тысячами правил.       Он жив.       

***

      Этот союз... Смешно, право, — они называются Великими орденами, но по сути, им не хватит сил, чтобы справиться с разжиревшей, пожравшей половину Цзянху, опухолью. Великие — потому что в каждом больше трехста адептов. В малых их до сотни. Если собрать всех, наберется, возможно, те же восемь тысяч боеспособных заклинателей, но далеко не все пойдут в бой, в котором не гарантирована победа.       Поэтому тайный совет привел только к одному результату: они будут союзниками, если начнется война, будут собирать и копить силы, но пока никаких явных действий предпринимать нельзя. Встречаться с главами подконтрольных орденов и кланов, налаживать сеть информаторов, отмечать места скопления сил вэньских ублюдков, готовить тайные базы и склады с припасами.       Больше всего напрягала тишина со стороны Вэнь Жоханя. Он будто не знал о бунте в лагере перевоспитания, спустил с рук это явное изъявление непокорства. Вэнь Чао даже чествовали, как победителя Черепахи-Губительницы, хотя слухи о настоящих победителях разнеслись по Цзянху со скоростью весеннего пала, и слова о «великом герое Вэнь Чао» встречали покашливанием в кулак и смешками, прикрытыми рукавом. Что спокойствия ничуть не добавляло: Вэнь Жохань был человеком, который маниакально любил своих детей, а еще славился непредсказуемым характером. История с саблей предыдущего главы Не была все еще свежа, и ненависть в сердце Не Минцзюэ все еще пылала неугасимым костром. Но важно не это, важно было то, на что пойдет огорченный неудачей своего дитя родитель, чтобы навсегда закрыть чужие рты? Глава Цзян догадывался, что на все, вплоть до того, что Вэнь Жохань легко решится сравнять с землей горы и осушить реки под этими небесами. И ему это даже удастся.       «Что же вы натворили, глупые дети?» — думал он все то время, что писал и запечатывал письма ко всем главам своих вассальных кланов и союзных орденов провинции Хубэй.       В воздухе середины осени плыл шелест опадающих кленовых листьев, но в этом нежном звуке Цзян Фэнмянь явственно различал громы надвигающейся бури.