Самая темная ночь

1976 год, конец мая

      – Как твои СОВы? – мужской голос ласково обволакивал, заставляя ссутулить напряженные от прямой спины плечи, слегка выдохнуть без тяжести и забыться на пару мгновений в этот почти летний день.       Рафаэль сидел совсем рядом на траве, поджав ближе к себе ноги. Его чашечки коленей едва касались её, но кажется это совсем никого не заботило. Он запрокинул голову к озорным лучам солнца, подставляя лицо для загара, чтоб в скором времени на нём ярко проявились редкие рыжие веснушки.       Доррит находилась совсем рядом, на короткие мгновения забывая, как дышать от того, как ей было легко и в то же время очень тяжело от сковавших грудную клетку необузданных чувств и проблем. Она ощущала, что именно в этот момент её сердце билось сильнее и громче.       – Готовлюсь, – тихо выдохнула она в ответ, краем глаза поглядывая на знакомый профиль. – Зелья кажутся не такими проблемными, есть уверенность, что я знаю достаточно, но боюсь, что она также быстро может рассыпаться.       – Я думаю, все и правда в порядке, – Рафаэль повернул свою голову в её сторону, мазнув взглядом по бледному лицу. Что-то мягкое было в этих зеленых глазах, что переносило ее на луг возле их летнего дома в графстве Южного Типперэри, в маггловской части Ирландии. По венам, прямо к сердцу, бежало безграничное счастье, которым сейчас она была пропитана насквозь. – Нужна ли тебе моя помощь?       – Думаю, пока что нет, спасибо, – Доррит улыбнулась ему, переводя свой взор на гладь озера. В нём причудливо искрились солнечные блики и иногда виднелись хвосты русалок, которые всплесками разбивали тишину, но совершенно не портили момент. – А как у тебя дела с ЖАБА? Ты уже думал, куда будешь поступать?       – Ну, у меня не все так хорошо, как у тебя, – Рафаэль слегка усмехнулся, приподнимая уголки обсохших губ. Было что-то горькое в этом жесте, но он будто бы и сам не особо хотел проваливаться в эту пучину тревоги и отчаянья, задвигая все дальше. У Доррит что-то болезненно перевернулось внутри. Она переживала за него особенно остро. – но, я полагаю, что могло бы быть и хуже, правда? А насчет поступления… Наверное, в Высшую Магическую Академию. Но буду смотреть по результатам экзаменов. Отец обещал помочь, если что. Но мне бы хотелось самому.       – Я думаю, что у тебя получится, – Доррит поправила колыхающуюся от ветра прядь волос, заправляя её за ухо. Она маниакально верила в него. Каждая его неудача искренне расстраивала Доррит, а успех окрылял. Рафаэль любил, когда она радовалась. Особенно ему льстило, когда она радовалась его успехам.       – В связи с тем, что сейчас происходит, наверное, повысят баллы для вступительных, – он совершенно неожиданно поднял тему, которую они оба избегали, словно боясь уколоться об какой-то острый шип. – Отец говорит, что дела лучше не становятся, пусть сейчас снова затишье.       Отец Рафаэля, мистер Косме Д’Амброзио работал в отделе Магического правопорядка, в секторе борьбы с неправомерным использованием магии. Он знал наверняка, где случались происшествия и кто от них страдал. Учащенные нападения на маглов довольно долгое время не случались, отчего заголовки газет были полны всякой чуши. Доррит это даже радовало, но, как правило, все не могло длиться вечно. Звенящая тревожность была оглушительна в такие дни в Большом зале.       – Иногда хочется просто взять и спрятаться, чтоб меня это не касалось, но… – в голосе Рафаэля что-то надорвалось. – но я не могу, понимаешь? Я родился здесь и вырос, здесь вся моя жизнь… Но сколько ещё нужно переживать о том, буду ли я жив завтра или уже сегодня? Кто знает, когда этому психу захочется добраться до других?       Доррит ощутила как что-то болезненное полоснуло ей прямо по сердцу. Кровь закипела в сосудах, разгоняясь на максимальную скорость. Тревога заскреблась острыми когтями по спине, сковывая движения. Она каким-то нервным движением накрыла его большую ладонь и взглянула в омуты беспокойного леса.       – Это пугает меня, – её голос был срывающимся и очень тихим. Доррит будто боялась, что её услышат, хотя они были совершенно одни. – но… я могу сделать меньше всего. Это обязательно закончится, потому что все плохое всегда прекращается. Можно сколько угодно бежать, но…       – От себя не убежишь, – закончил Рафаэль за неё и, развернув свою ладонь, сжал её тонкие пальцы своими. – Жизнь слишком коротка, чтоб все время бояться, не так ли?       – Да, именно так, – она одарила его своей самой нежной улыбкой, сжимая его пальцы в ответ.       Они сидели в тишине под солнцем. Рафаэль держал её ладонь, смотря куда-то вдаль. Доррит ощущала себя ещё более счастливой и живой. Пока он был рядом – ей нечего было бояться.

***

      Пятница прошла перед глазами туманной дымкой ничего не значащих событий и слов. Глаза отказывались смотреть и воспринимать какую-либо информацию, что машинально появлялась на листках пергамента. Доррит писала особенно неаккуратно, измазываясь в чернилах при каждом промахе пера. Капли летели на бледные ладони с ветвями-венами, хорошо видимыми от повышенного давления, моментально впитываясь. Она словно хотела закрасить себя темно-синими брызгами, чтобы…чтобы просто пропасть и ничего больше не видеть, не знать, не слышать.       К обеду всех собрали в Большом Зале. Директор Дамблдор был серьезен и мрачен, его сиреневая мантия не выглядела забавной, как раньше, а лишь угнетала своей блеклостью. Глаза Дамблдора из-под очков-половинок оглядывали всех с горькой печалью, что чувствовалась в его речи. Он, как и всегда, говорил об одном:       – Помните, какими бы вы себя не считали и какими бы вас не считали другие, вашу истинную сущность определяет лишь одно – ваш выбор.       Сердце сжалось, а грудь стеснило что-то болезненное, обламывающее, скручивающее все кости. Что-то, что стирало в порошок. Кто-то рядом беззвучно плакал, кто-то шептался, а Доррит приходилось лишь молчать, ведь ком в горле грозился её удушить. Левый карман мантии жгло фантомной, но словно самой настоящей, выедающей до бедренной кости резью.       – Прошу всех учеников пройти по своим гостиным, до понедельника все занятия закончены. Тех, с кем мы проводили разговор, просим пройти в кабинет директора, – в голосе профессора Макгонагалл были какие-то скорбные ноты, перемешанные с растерянностью, особенно яркие к концу, когда он затих.       Доррит помнила только свои черствые и безжизненные слова, которые она напоследок кинула тревожной Лу. За нее нечего было переживать: объятия Сириуса укрывали её от всех мук и страхов. Он, словно верный пес, вился рядом с ней, отвлекая все внимание. Доррит хотела, как бы эгоистично это не было, временно не видеть причину своих угрызений совести, топящих в бесконечном стыде.       – Кому-то надо в ванну? Мне нужно надолго, – Доррит первая нарушила молчание между своими соседками.       Лили Эванс, подняла на неё усталый взгляд, в котором не было ни намека на бодрость, и лишь мотнула головой. Марлин не слышала вопрос, уже проваливаясь в сон, так и не закрыв полог, и не сняв школьную форму.       Скрип петель двери в ванную, а потом резкое удар об стену создали громкий звук, который все в комнате проигнорировали. Не было сил реагировать.       Доррит скатилась по двери, оседая на холодной плитке. Темнота обволакивала, проникая под ребра, греясь под ними. Палочка безвольно лежала в руке и не источала ни искринки, чтоб зажечь светильник на потолке.       Остервенело стянув с себя мантию, Доррит отбросила её в сторону, слыша скрежет пергамента. На кончике палочки тут же зажегся Люмос, а руки сами потянулись к бумаге, слова на которой были почти зазубрены, но боль, что они дарили, каждый раз была острее.       «Доррит,       На Вэйсон-Уэст, где живут Ветши, совершенно нападение. Дон, муж тети Грейс, тяжело ранен и госпитализирован в Святое Мунго. Грейс гостит у нас, Дерри вернется только через месяц. Мама в ужасе, я тоже сбит с толку.       Напиши о своих делах. Буду ждать.       Твой отец, Вильо Ф.»       Глаза неимоверно жгло, а Доррит лишь могла полагать от чего её вновь и вновь закидывает на дно. Собственные чувства, такие дикие и совершенно неконтролируемые, заносили её все глубже и глубже в омут. Голову пронзало вспышками острой, убивающей все попытки успокоиться, боли.       Бегая от своего прошлого, она вновь к нему возвращалась.       Слова отца таили в себе гораздо больше, чем скупые буквы и знаки препинания, которыми были полны все его письма. Он был так же тревожен, но всегда держал себя в руках. Мама была более впечатлительной и уязвимой. Кому-то из них просто необходимо быть сильным.       Грейс Ветш, родная младшая сестра мамы, и её муж Дон были их самыми близкими родственниками, с которыми семья Доррит поддерживала связь. Отец редко общался со своим родственниками, в основном сестрами, по причине занятости на работе. Новость из письма расстроила Доррит сильнее, чем могла бы, если бы это касалось кого-то другого.       Страх укорачивал поводок, а она совсем не знала, что делать. Дон был ранен, при той ситуации, что он – чистокровный волшебник и работник министерства. Какую цель преследовали те, кто лишал людей жизни, Доррит совсем не понимала. Магическое сообщество не было таким многочисленным, чтоб это не пошатывало его состояние. Но министр никак не комментировал минувшие события. Как и все то, что происходило до этого.       Слабый залп искр ударился об лампу на потолке, освещая ванную комнату. Доррит стащила негнущимися пальцами школьную форму и встала под горячие струи воды, от которых поднимался пар. Перед глазами немного плыло, мысли хаотично разбегались. Лишь горячие капли били по чувствительной коже, облизывая лопатки и позвонки.       Доррит вышла в комнату только через час. За окном сгущались тучи, Марлин мирно спала, отвернувшись от окна, а Лили не было в комнате. Порывы ветра от открытого окна обжигали лицо своим холодом, но никак не убирали из груди чувства беспокойства. Никто не мог привести её к душевному покою. Никто, кроме того, кто расшатывал его, а потом возвращал в прежнее состояние.       «Я могу жить без тебя!» – хотелось крикнуть со всей присущей ей отчаянностью, что месяцами оседала на легких, заполняя их собой. Хотелось ударить, схватить за грудки до дрожи знакомое черное пальто, встряхнуть и найти, найти то, чего ей так не хватает. Наконец задышать полностью. Задышать так, чтоб стало больно от того, как она много могла разом захватить.       Раньше мысли о Рафаэле, как и его присутствие, могли успокоить её. Сейчас такой целительный эффект они не имели. Ничего кроме чувств тоски и униженности за неё же, она не могла испытать.       Я могу жить без тебя, но у меня не получается…