рождественская песнь странника

…Стоило уже почти коснуться пламени, как кто-то не сильно толкнул Скарамуччу в спину. — Не трогай! — раздался звонкий голос. — Обожжёшься, глупый! Скарамучча моргнул от неожиданности, а когда снова открыл глаза, никакого пламени перед ним не было. Только какая-то старая пристань и тянущееся далеко-далеко бескрайнее синее море. Скарамучча посмотрел по сторонам, не понимая, где очутился. Неужели задумался и забрел так далеко от постоялого двора? С востока брезжил рассвет, кружили на солнце чайки, но, куда ни глянь, не было видно возвышающегося вдалеке Ваньшу. И только какая-то невысокая девица, бледная будто призрак, крутилась совсем рядом и с интересом поглядывала на Скарамуччу. На голове у нее была странная шляпа, похожая на линпай, который используется для проведения религиозных церемоний. А на полах пальто у нее был вышит цветок равноденствия. Скарамучча впервые видел кого-то, одетого таким образом, и совершенно не представлял, что может значить такой странный внешний вид. Тем не менее он скрестил руки на груди, уставился на девицу и произнес единственное, что пришло ему в голову: — Я вообще-то ещё жив. Девица захохотала и махнула рукой. Пальцы ее были унизаны кольцами, и те вдруг зазвенел, будто маленькие ритуальные колокольчики. — Это только вопрос времени! — сказала он слишком весело. — Но, увы, я не та, кто проводит тебя на ту сторону. О, это было бы очень интересное путешествие! Ты ведь знаешь толк в путешествиях, так? Скарамучча не ответил, только хмыкнул. Он снова повертел головой то в одну сторону, то в другую, пытаясь понять, куда забрел в темноте. Гавань, которую он видел перед собой, была похоже на гавань Ли Юэ, но была она какая-то маленькая, невзрачная и серая. Да и людей почти не было, хотя в праздники столпотворение точно начиналось с самого утра. Тогда Скарамучча ещё раз посмотрел на девицу и вздохнул: — Кажется, я заблудился. — признался он нехотя. — Мне нужно на постоялый… — О, нет-нет-нет! — перебила его девица и затрясла головой; ее волосы были уложены в два длинных хвоста, и те затряслись, болтаясь. — Ты именно там, где и должен быть! А если хочешь вернуться обратно, придется немного прогуляться. Скарамучча хотел было возразить, что никуда он идти не собирается, что он вообще-то уже устал, ведь, кажется, шел, не переставая, всю ночь, да и погода — ветренная и сырая — точно не располагала к прогулкам. Но девица смотрела на него так пристально, так ярко сияли ее глаза, похожие на пламя старого горна, что даже сделалось не по себе. Скарамучча пожал плечами: — Меня вообще-то ещё ждут. И направился вслед за бодро шагающей девицей. Они двигались через гавань вдоль морского побережья. У самой воды, покачиваясь, возвышалась деревянная смотровая площадка. Она иронически поглядывала на Скарамуччу своими стрельчатыми оконцами, и где-то там наверху слышался стук шагов дозорного миллелита. А с другой стороны, настолько далеко, что даже не видно было, отзванивал колокол, сопровождая каждый удар жалобным дребезжащим тремало. — Не волнуйся! — сказала она. — Ты вернёшься ещё до того, как твой спутник поймет, что тебя нет. — Сомневаюсь. Мне всю ночь не было. Девица не ответила, только продолжила бодро шагать. Чем дальше они шли, тем отчётливее Скарамучче казалось, что он оказался в Ли Юэ. Но не в том, который он много раз видел до этого. На углу одной из маленьких портовых улиц рабочие чинили деревянные лодки и устроили вокруг себя целое столпотворение оборванцев и мальчишек. Они вились вокруг и не сводили с рабочих зачарованного взора, Из сливных труб прямо на улицу сочилась мутноватая вода, дурно пахнущая застоялой сыростью. На получившуюся лужу, казалось, никто не обращал внимания, и теперь, под гнетом непогоды и холода она обрастала тонкой ледяной корочкой. Одна из улиц резко уходила вверх и влево, и, чтобы взобраться на нее, следовало пройтись по ступеням, таким широким, что можно было, пожалуй, пустить по ним целую процессию из миллелитов. И все равно осталось бы место. Скарамучча смутно припомнил эту улицу, только в его памяти ступени были не деревянные, как теперь, а каменные. И по бокам лестницы стояли на тусклые газовые фонари, а бумажные фонарики, наполненные светом и левитирующие невысоко от земли. Он видел их в первый день праздника, когда они с Казухой по незнанию сунулись на торговую улицу, чтобы купить овощей, а попали в самую гущу событий. Фонари светились даже днём и бросали красноватые отблески на лица прохожих. Некоторые фонари со временем тускнели и опускались на землю, но к ним тут же подбегал какой-нибудь миллелит, чтобы зажечь снова. Сейчас все выглядело не так, как Скарамучча помнил. И он стал догадываться, что именно было не так. — Ты решила устроить мне прогулку по прошлому? — спросил он и теперь стал приглядываться к девице внимательнее; она не была похожа на адепта или местное околобожественное существо, но пыль на ее одежде, стоило попасть под солнце, светилась каким-то зеленоватым потусторонним блеском. — Не. — отмахнулась она. — Я только слежу, чтобы ты больше не терялся. Вообще-то я и сама здесь впервые! На этих словах девица остановилась и, сложив руки за спиной, обернулась лицом в сторону моря. Скарамучча остановился тоже. Ли Юэ в прошлом мог отличаться от нынешнего, но море всегда оставалось неизменным — такое же синее, беспокойное, поблёскивающее и шумное. — Как ты можешь за мной следить, если сама не понимаешь, где находишься? — Я слышала много историй в детстве! — отозвалась девица, не повернув головы. — И читала много книг. Да и к тому же все жители Ли Юэ знают свою историю, так или иначе. Забыть о своих корнях — значит предать забвению своё настоящее. Скарамучча, услышав эти слова, недовольно помотал головой. Быть может, он и мог согласиться со словами незнакомой девушки, но именно он был тем, кто однажды искал забвения для себя и всего прошлого, что с ним было связано. Какой толк помнить о делах минувших, если изменить теперь ничего было нельзя? Воздать почести ушедшим? Да нужны ли они им теперь. Не повторять ошибок? Татарасуны все равно теперь нет в том понимании, в каком Скарамучча ее помнил. Нет ни старого горна, ни людей, ни даже самого поселения. Ради искупления? Скарамучча не считал, что он этого заслуживает. Казуха хоть и говорил, что не держит обид, но и так ведь понятно, что молодому наследнику некогда известной фамилии не пристало ночевать под деревом и выгребать из карманов последние монеты, чтобы заплатить за самую дешёвую комнату на постоялом дворе. Но Скарамучча не тот, кто мог бы это исправить. — Мы сейчас, кстати, на празднике Морских Фонарей! — продолжила говорить девица. — Ну или на одном из обрядов, который ему предшествовал. Она указала рукой в сторону пристани, где собралось несколько человек. Они держали в руках бумажные фонарики, но, лишенные света, они взлетали вверх только подхваченные ветром, а потом опускались на воду. — Жалкое зрелище. — хмыкнул Скарамучча. — Думаешь? Может, со стороны и правда так кажется. Но эти люди запускают фонарики не ради красоты — они запускают их в память о падших во время войны архонтов. Не только ведь адепты и боги сражались в то время. Людям тоже доставалось. Многие семьи лишились родных, дети остались без родителей, матери потеряли сыновей — никто не пришел сюда без потери. Вот и пускают теперь фонарики, надеясь, что с их помощью души умерших смогут найти дорогу в другие миры. Да и просто вспоминают родных, разве это плохо?

«А разве хорошо?» — подумал про себя Скарамучча, едва удержавшись от замечания. — «Воспоминания приносят одну только боль. И нечего закапывать себя в жалости к тем, кому уже все равно».

Скарамучча смотрел на собравшихся у пристани. Те ещё долго провожали взглядами уплывающие вдаль фонари, а потом, когда последний из них скрылся за горизонтом, стали разбредаться прочь. Странно, но они совершенно не выглядели убитыми горем. Они переговаривались, улыбались, кивали друг другу — как будто даже были счастливы. Какая нелепость! Пока люди ещё болтались в гавани, Скарамучча предавался своим мыслям. Всем своим существом он был где-то далеко, там где постоянно жарко и лязгает сталь; там, где из-за копоти люди ходят с чумазыми лицами, там, где постоянно найдется место шутке, а за столом после захода солнца всегда слышатся разговоры. Это воспоминание было горькое, почти как крепкий зелёный чай. Но Скарамучча, припоминая все это, испытывал неизъяснимое волнение, почти что радостное. И лишь потом, когда последние люди исчезли с пристани, он вспомнил о девице и заметил, что та пристально смотрит на него, а вокруг нее летают алые бабочки. — Как мало нужно, чтобы тоска сменилась благодарностью, правда? — спросила она. — В ритуальном бюро постоянно мелькают скорбные лица, слезы никогда не утихают. И только в наших силах сделать так, чтобы горе не длилось вечно. Оно сковывает, если нет впереди ни надежды, ни света. Всем нам, живым или мертвым, нужен такой маяк. Для ушедших — это фонарики, для тех, кто остался — память. По правде говоря, я не знаю, когда именно на фонариках стали писать желания, но ты можешь спросить это у того, кто придет после меня. Он точно знает. С этими словами девушка вдруг исчезла, и Скарамучча остался один. К этому моменту он уже уверился, что все происходящее ему только снится. Ну или же он стал жертвой какого-нибудь темного духа, которые постоянно шастают в ночи во время праздника Морских Фонарей. В конце концов, свет приманивает не только души умерших людей, на него и дохлая нечисть слетается.

«Наиграется и отпустит». — подумал Скарамучча. — «Как только поймет, что толку с меня все равно мало».