Одного человека достаточно

      Чин Э раздражал. Иногда намеренно, иногда нет. И, что обидно, раздражал он даже себя. Как раз из-за того, что не мог контролировать своё поведение в полной мере. Стоило ему попытаться выстроить для себя правила, как они тут же становились либо малоприятной отсылкой к прежнему статусу, либо просто неэффективным маразмом. А без правил, без сдерживания положительных эмоций он постоянно перегибал палку, можно было бы сказать, что он переигрывал, если бы при этом он не был предельно искренен. Получалось, что без мишуры этикета, без блеска царственности и божественности он просто вдруг оказался шумным, энергичным человеком, жадным до эмоций, впечатлений и одобрения со стороны одного единственного человека.       Возможно, любовь к свободе была вызвана продолжительной неспособностью управлять собственной жизнью, возможно всё это однажды пройдёт, но... Демоны и бессмертные божества меняются медленнее обычных людей. Се Ляню навечно чуть меньше восемнадцати лет. Что бы он не изучал впоследствии, через что бы не проходил, это не изменит того факта, что он навсегда останется подростком, не склонным к адекватному поведению.       Душа, не скованная золотыми цепями, вдруг зацвела цветами дикими, странными и незнакомыми. Свобода казалась прекрасней воспоминаний о днях в Хуанцзи. Хотя бы потому, что была реальна и близка. Возможно, тогда, в прошлом, монастырь также дарил принцу свободу, позволял на время почувствовать себя человеком, заклинателем, а не наследником престола. Впрочем... Как ему подобное позволили – занятный вопрос. Разве не должны были будущего императора обучать военной тактике, экономике, логистике, или хотя бы объяснить, как выбрать людей, что помогут с этим? Разве не должен он был знать, как функционирует страна, как живут её люди? Во дворце его учили как будущего учёного, в храме как заклинателя и чуть-чуть принца, с подачи Мэй Няньцина. Отец-император не мог знать, что Се Лянь вознесётся и править не сможет. Мэй Няньцин обучал его как принца, видя ауру правителя (и бога?). Ци Жуна не старались обучать вовсе, поскольку в раннем возрасте признали необучаемым... Если задуматься, во дворце не воспитывалось ни одного наследника престола. О чём думал император? Надеялся жить вечно? Не планировал выживания Сянлэ и династии Се? Или, может, он надеялся, что Се Лянь станет бессмертным заклинателем, чья жизнь будет исчисляться веками? Тогда он мог бы думать, что тот успеет научиться всему позднее, после того как достигнет бессмертия в монастыре Хуанцзи. Но что насчёт времени после вознесения наследного принца? Не должен ли был дворец обучить ещё одного принца? Почему родители не озаботились рождением нового наследника? Теперь все эти вопросы были бессмысленны. Сянлэ нет, как и императорской четы. Се Ляня нет тоже. Можно отправиться в разрушенную столицу, узнать, что осталось от библиотеки, глянуть, есть ли что-то в архивах и летописях... Но это так же более не имеет значения. Разве что Чин Э устроит себе экспедицию из любопытства и желания понять мотивы и планы бывшего императора, увидеть и запомнить его ошибки.       Когда-нибудь, когда прошлое совсем утратит над ним власть, он действительно это сделает, если не забудет. Но не сейчас. Сейчас есть свобода и приказы Неба, что скорее интересны, нежели отягощающи. Да и сам Хуа Чэн – не тот, от кого может захотеться отвернуться из-за сложностей...       И всё же с собственным поведением следовало что-то сделать, провести грань, за которую не стоит заходить, чтобы не раздражать Небо. Всё чаще Чин Э почти со злостью, вызванной очередным косяком, едва ли замеченным кем-либо кроме него самого, пытался расписать свою новую личность на бумаге по пунктам. Он одёргивал себя, заставляя писать левой рукой, намеренно менял почерк, в раздражении перечёркивал идиотские пункты и уродливые иероглифы, пачкая руки, как никогда прежде. Бесился и рвал бумагу... А затем заводил новый свиток для тех черт, которые он должен исключить из своего характера.       «Эмоциональность», «оптимизм», «энергичность», «энтузиазм», «интерес к любой сфере», «стремление к совершенству», «упорство», «исполнительность», «послушание», «безразличие к свету и тьме», «образ свободы».., — список приемлемых и важных черт постепенно рос. С каждым переписыванием становясь всё чище, логичнее, закономернее и полнее.       Список дурных черт переписывался лишь если оказывался порван. Он был уродлив и грязен, полон перечёркиваний, прорывов, примеров и оскорблений. «Никакого своеволия, чёртов кретин», «Не смей даже изображать лень», «К чёрту тоску! Чин Э не имеет ничего, по чему следовало бы скорбеть. Завали ебало, Се Лянь! Сгинь!», «Не проси помощи ни у демонов, ни у людей, ни у богов. Это признак слабости», «Унылая рожа Се Ляня да будет стёрта!», «У Чин Э нет права на ошибки. Он не человек и никогда им не был», «Как смеет тот, кто следует за Небом, быть таким ничтожеством!? Чин Э обязан уметь всё!». Даже смотреть на свёрнутый второй свиток было противно, но так было нужно.        Затем появился третий. Самый длинный и приятный, заключающий в себе список навыков, необходимых для освоения. «Медицина», «Стихийные руны для разработки проводников (оружия)», «Кузнечное дело», «Ювелирное дело», «Совершенное владение любым типом оружия», «История и культура всех государств, городов и провинций», «Иллюзии во всём их многообразии», «Смена облика с человеческого на облик поглощённых существ», «Строительство», «Организаторские способности», «Не дворцовые манеры», «Актёрское мастерство, пародирование».., — бесчисленное множество пунктов с пометками: «освоено» и без, постоянно множащихся и постоянно осваиваемых. Каждая профессия, каждое искусство, каждый навык оставляли на личности новые и новые отпечатки. Меняя всё изначальное, уча мыслить и рассуждать иначе, давая живому демону всё больше опыта, снижая риск ошибки.       Не прошло и года с третьего вознесения, как новые правила жизни вступили в свои права. И чем дальше, тем лучше становилась взращиваемая ими личность. Ушла раздражающая навязчивость, обернувшись шуткой; стали наигранными резкость и безответственность; ко всем, кроме Бога, Чин Э научился относиться как к равным; выявил грань допустимого в отношении к Хуа Чэну.       Дружелюбие ко всем, кто не является врагом, осталось, перестав быть связью со старой манерой общения, после искоренения снисхождения и чувства превосходства. Чин Э не нуждался ни в благодарности, ни в помощи, ни во взаимности. Если его порыва не оценят – он просто уйдёт. Он принадлежит одному человеку... В том смысле, что только его воля стоит над волей Чин Э. Это значит, что, за исключением Неба, никто не может что-либо от него требовать.       Он волен быть где, кем и с кем ему хочется. И, в принципе, на это был способен абсолютно любой человек с чуть большими временными затратами. Поэтому Чин Э менялся, учился жить заново. То, чего ему не удалось увидеть и понять из-за старого положения, он впитывал теперь с радостью и удовольствием, но без жадности, подсознательно боясь перенасытиться, перегореть. И от того, что теперь он видел не только красивую фальшь или уродливую серость, но и моменты искренней радости, искренней боли, подлинной свободы и подлинного покоя, взятыми не из учебника, а из мира вокруг, он заново, уже обоснованно и совсем иначе поверил в то, что каждый в этом мире может быть счастлив. Даже если судьбой ему предписано обратное.       Что же до судьбы... Он её переписал. Судьба Се Ляня должна была быть уничтожена вместе с его именем. Поэтому Чин Э руками цветка-двойника снял со своих рук кожу и проклятым кинжалом, способным оставить шрамы и углубления даже на телах богов вырезал на них новую судьбу. Судьбу того, кто следует за кем-то.       После выбора судьбы, в планах у Чин Э так же появился пункт переименовать звезду одиночества в звезду верности. Старое название не соответствовало действительности. А ещё живому демону очень хотелось стереть из всех книг пословицу: «следуй за одним человеком, чтобы умереть в одиночестве», но таким-то он уж точно заниматься не стал бы. Просто понадеялся, что люди сами предпочтут забыть эти ужасные слова.

•••

      Чин Э около полувека. Запачканный в крови он стоит среди пожарища и трупов. На земле кое-где валяются горки пепла от сгоревших цветов. Но ничто из этого его не беспокоит. Он счастливо улыбается и смотрит на своего бога. Он исполнил его приказ. Исполнил тысячегласую молитву, обращённую к Верховному Божеству. Он защитили одно крупное государство от нападения двух малых. Один. На поле битвы у него не было союзников кроме цветов. Никто из тех, за кого он сражался, не умер.       Живой демон в одиночку спас целое государство, но Се Лянь не поднял головы. Принц павшего государства спал. Его сердце уже не болело о Сянлэ. Рыжие глаза, в которых навечно застыл огонь принадлежали не ему. И потому в них, при взгляде на бога в Алом, не отражалось ничего, кроме малой доли гордости собой, восхищения и надежды на похвалу.

•••

      Чин Э около сотни лет. Хуа Чэн, его прекрасное, но слишком гордое божество покинуло ложные Небеса. На два года, осевших в памяти Чин Э, как полные его ярости, направленной на Цзюнь У, на шее бога оказалась чёрная проклятая канга, похожая на уродливый ошейник. Живой демон ненавидел эту погань и её создателя. Как эта фальшивка смеет!..       Учуяв не то силу Хуа Чэна, не то бешенство Второго Непревзойдённого, Медная Печь соизволила открыться раньше срока. И так же быстрее, чем в случае с Чин Э, выпустила "Алое Бедствие", избавленное от клейма канги, но окончательно приобретшее статус демона. Непревзойдённого.

•••

      Чин Э почти три сотни лет. Он не нашёл себе дом и не смог в кратчайшие сроки вернуть Хуа Чэна на Небеса. Ужасный провал. Возможно, какой-то урок из прошлого, он до сих пор не выучил.       Дом – хорошее слово. Чин Э много думает о нём. Совместимы ли дом и свобода? Несколько раз он даже вслух рассуждает о том, нужно ли ему что-то подобное. И... Кем будут «его люди», что будет отличать дом от всех остальных мест в мире.       Господина Хуа не интересует дом Чин Э, как и его жизнь. Но у Чин Э всё же будет дом. Будут люди. И, возможно, однажды будет повод похвастаться всем этим.