Цена счастья

      — К вам посетитель. — сказала мисс Лемон, аккуратно наблюдая за реакцией Миднайт.       — Посетитель? — недоверчиво переспросила Миднайт, и взгляд ее упал на женскую фигуру позади горничной, стоящую в полумраке и укутанную в плащ.       В душе она надменно усмехнулась, предполагая, кем мог быть ее визитер. Она представляла, что к ней пришла Памперо или Мистраль молить о пощаде для Пассата. Ей тут же пришла в голову реакция кобылки на ее безоговорочный отказ и то, как ей придется с усилием провожать безутешного родственника будущего покойника.       Фигура в плаще выглянула из-за плеча горничной. Она увидела Миднайт, увидела нож, который та держала в крыле, всевозможное оружие, лежащее на столе. Не выдержав, она рванула в комнату, проскользнув между мисс Лемон и дверным проемом. Но этот внезапный порыв также быстро был ею остановлен, и на полпути она оступилась и сделала шаг назад.       Мисс Лемон вопросительно посмотрела на свою госпожу. Миднайт, тоже на секунду растерявшаяся от этого странного порыва гостьи, быстро опомнилась и сказала, переводя взгляд на мисс Лемон: «Оставьте нас». Горничная повиновалась и плотно прикрыла за собой дверь кабинета, оставляя Миднайт наедине с незнакомкой.       — Кто вы такая? — в легком приказном тоне спросила Миднайт, заставив незнакомку вздрогнуть от неожиданности.       Убедившись, что горничная ушла, пони в плаще еще раз оглядела комнату, чтобы удостовериться, что они одни. Поняв, что никто не помешает их разговору, она упала Миднайт в ноги и с отчаянной мольбой и грустью сказала: «Коузи, ты не станешь убийцей!».       Услышав голос гостьи и имя, которое она назвала, пегаска едва слышно вскрикнула, выронила на пол нож, который тут же прорезал облака и исчез в свободном падении. Испуганно попятившись, она остановилась лишь когда ее круп уперся в книжный шкаф.       — Какое имя вы сейчас назвали, госпожа Санрайз Лили? — чуть ли не заикаясь, спросила она.       — Твое Коузи. Я назвала твое настоящее имя, которое, возможно, лишь мне известно. — говорила она, одергивая с головы капюшон. — Я пришла поговорить с Коузи Глоу. Пришла поговорить, как тетя с племянницей.       — Коузи Глоу здесь нет, и вы напрасно ее здесь ищете. — возвращая себе самообладание, открестилась бледная пегаска.       — Не ври мне. Как только я вошла сюда, я сразу поняла, что не ошиблась. Один раз я уже позволила себе тебя упустить, и я не допущу эту ошибку снова. Сколько бы ты ни меняла свой облик, голос, имя или повадки, я узнаю тебя в любом случае, теперь я могу сказать это точно. Мне не нужно было витать в догадках или доискиваться, кто нанес удар семье Морнинг.       — Ты хотела сказать «Гарде». Раз уж ты решила вспоминать имена, то придется вспомнить их все. — сказала она с налетом обиды, из-за чего Лили стало не по себе.       — Теперь ты видишь, что я не ошиблась. Оттого я и прошу тебя, пощади Пассата и остаток его семьи!       — А почему ты решила, что я враг их семье?       — Материнское сердце не так легко обмануть. Узнав, что жизнь Ноктилусент пошла под откос, я сразу же поняла, что это твоя работа. Я знала, что когда-нибудь ты захочешь докопаться до правды, которую скрывала твоя мать. Как только мой муж рассказал мне о скандале на Гала и в филармонии, я сразу же помчалась искать пони по имени Миднайт Рейн. Благо в этом городе слухи разносятся со скоростью ветра, особенно когда дело касается первой за почти сто лет дуэли между аристократами.       — В таком случае ты знаешь, что Пассат Кингчесс публично меня оскорбил?       — Коузи, прошу!       — Ты должна знать, что если бы не его сестра, он бы ударил меня своим крылом.       — Послушай, я более чем уверена, что все несчастья, свалившиеся на его семью, он приписывает тебе, а только потом винит во всем своих родных. Быть может, если вы поговорите, то конфликт удастся замять.       — Тут нечего обсуждать. Это не моя кара, а лишь возмездие от провидения.       — Почему ты решила, что ты можешь действовать как провидение? Почему ты через боль и ненависть помнишь каждый проступок, когда Морнинг и это пресловутое проведение постарались забыть обо всем? Почему ты мстишь всей семье, если виновны лишь единицы? Какое тебе есть дело до конфликта твоей матери и бабушки, если твоя мама не хотела ввязывать тебя в этот конфликт?       — Правда, всё это касается лишь Гарде и Табии Кингчесс, но никак не Морнинг Глоу или тем более Коузи. Я и впрямь не имею веских оснований вмешиваться в это. Если кому я и обязана мстить, то только Буллфинчу.       — Если ты всё это осознаешь, то почему так поступаешь? Если ты лишь хочешь наказать кого-нибудь, найти козла отпущения, то покарай меня за то, что я не сумела уберечь Морнинг в момент твоего отсутствия.       — Вот тут-то и всплывают все «но», которые оправдывают все мои поступки, хотя они и не требуют оправданий. Почему, по-твоему, я отсутствовала?       — Потому что тебя арестовали и заключили в камень, когда ты пошла против принцесс.       — А что побудило меня пойти по радикальному пути ради нашего с матерью блага?!       — Я... Я не знаю.       — Да, не знаешь, и я рада, что ты не знала об этом до этого момента, потому что ты и так проявила ко мне слишком много жалости, в сравнении с остальными. Но мне придется тебе рассказать.       Коузи достала из стола папку с фото и протянула его Лили. В папке были слегка пожелтевшие и потрепанные фото личного досье какой-то маленькой кобылки по имени Миднайт Клауд.       — Эта кобылка была мне подругой. Она была мне почти что сестра, как мама для тебя. И эту кобылку довели до самоубийства в день, когда я больше всего мечтала ей подарить надежду на будущее. И угадай, кто нашел ее повышенное тело в туалете?       — О небеса...       — Смерть Миднайт, хоть я и забыла про нее, настолько травмирующим был этот опыт, навсегда поселила во мне страх потерять тебя или маму. Я видела, как тяжело ей было работать в удлиненные смены, как она улыбалась сквозь силу ради меня. И я решила, что если я не найду способ, чтобы обеспечить нам счастливую жизнь, то я рано или поздно потеряю самое дорогое в моей жизни. Я поступила в школу дружбы, потому что дружба казалась мне сильным инструментом, но очень скоро я поняла, что дружба в моем и в их представлении сильно рознятся. Поняв, что одной лишь дружбой мне не справится, я решила выторговать всю магию Эквестрии на наше с мамой счастье. План был не идеален, но почти сработал, если бы не поганое дерево гармонии. Думая, что самое страшное, что мне грозит, это колония для малолетних, я даже не пыталась идти на контакт с моим оппонентом. Кто же знал, что в Эквестрии жеребят садят в Тартар?       — Тартар? Это поэтому ты перестала писать письма после инцидента с потерей магии? Это ты пыталась ее украсть?!       — Потрясающе! Они даже об этом вам не сказали. А знаешь, почему? Потому что всему миру плевать на Коузи Глоу! После меня насильно вытащили из этой дыры, и, не видя явных альтернатив, я попыталась еще раз обзавестись властью, за что и поплатилась каменным пленом. Но ты понятия не имеешь, что мне пришлось пережить после. Я чуть не сошла с ума в камне, из-за чего мне все еще снятся кошмары. Я ломала свое тело, боролась с холодом, жаждой и голодом, лишь бы сбежать. Я нашла любящих пони, которые приняли меня и которых я вынуждена обманывать. Я разочаровалась в мести и хотела ее оставить и вернуться к маме! Но дома мне поведали, что она, оказывается, умерла. Умерла, захлёбываясь кровью, в надежде вновь увидеть свою дочь!       Санрайз Лили пошатнулась, видя, с какой одержимостью и болью Коузи пересказывала ей краткую историю своей жизни с неизвестными ей до этого подробностями.       — Когда я узнала всё это, я возобновила свою клятву мести, которую несу уже 14 лет. Вот почему своей жизнью и могилой моей матери я поклялась покарать всех, кто причинил боль нам обоим. И я... И я... — продолжала она, запинаясь от икоты, с мокрыми и покрасневшими глазами. — И я мщу им. Как ты можешь просить меня жалеть их, когда никто из них не пожалел меня или ее?!       — Неужели ты уверена в том, что все они заслуживают этого? — дрожащим голосом спросила Лили.       — Клянусь тебе остатками моей души, они все виновны и получат по заслугам. Впрочем, я могу понять, почему ты пытаешься заступаться за их семейство. Что есть конфликт Гарде с Табией? Закроем глаза на то, что Табия пыталась избавиться от меня еще до моего рождения, и представим, что это просто ссора. Простая бытовая ссора, которую затмевает любая война, ограбление или государственный переворот. Всего лишь песчинка в пустыне, молекула, не требующая к себе всеобщего внимания. Я могу понять, почему ты, как подруга моей матери, прощаешь и относишься к этому с пониманием. Но я, как ее дочь, не могу этого так оставить. Войны кончаются, грабителей ловят, но моя мать, лежа в могиле, не отомстит своим мучителям и мучителям ее дочери. Поэтому я, уничтоженная, преданная, сломленная, похороненная заживо, я волею проведения и собственными силами выбиралась раз за разом из могилы. Я перед мамой и провидением обязана отомстить, и вот я здесь, чтобы это сделать.       — Умоляю, Коузи, прости ради меня и моей любви к тебе! Что я могу сделать, чтобы остановить тебя?       Жалобный вид тети остановил порыв мыслей из истерзанного сердца Коузи. Горе подкосило ноги Санрайз Лили, и она была готова упасть на пол, но Коузи подхватила ее и нежно усадила на диван.       Уже сидя в кресле, Лили подняла заплывшие слезами глаза и посмотрела на изящное лицо Коузи, которое было как две капли воды похоже на лицо ее дорогой подруги, и на котором все еще оставался пугающий отпечаток ненависти и страдания. Как бы Коузи ни старалась это скрывать, Лили уже давно по ее виду поняла, что под маской неумолимой мстительницы жила обыкновенная маленькая и сломанная кобылка.       Запутавшаяся в своем жизненном пути и обозлившаяся на весь мир. Она, хоть и была гротескной и гиперболизированной версией себя, касаемо своих чувств и убеждений, все еще оставалась собой.       — Не покарать этот проклятый род значило бы осквернить память мамы. Почему они заслужили жить счастливо и беззаботно за свои поступки, а мы с ней нет? Нет, я так не могу, Лили.       — Ты все еще любишь меня?       — Что за странный вопрос?! — оскорбилась Коузи.       — Я называю тебя по имени, а ты еще ни разу не назвала меня тетей. Может, твоя обида на меня не дает тебе услышать мои мольбы.       — Обижаться или злиться на тебя? Боже, как я могу винить тебя в чем-либо, когда для меня ты — само воплощение святости? Тетя, мне действительно нравится тебя так называть, но я боялась, что ты не захочешь слышать от меня этих ласковых слов, после того как ты увидишь, во что я себя превратила ради высшей цели. Тетя, я вспоминала тебя наравне с мамой в самые отчаянные минуты своей жизни, страдая от погоды, мучаясь от одиночества и загоняясь в своем отчаянии. Тетя, я должна это сделать, потому что 14 лет я страдала, я проливала слезы, я проклинала весь этот свет.       Коузи отвернулась от взгляда Лили, боясь, что ее взгляд вот-вот ее сломает. Чтобы избежать этого, она вновь и вновь прокручивала в голове болезненные воспоминания, подпитываясь ненавистью.       — Мсти, если ты без этого не можешь. Но мсти виновным, мсти Буллфинчу, мсти Льезону, но не трогай Пассат и Мистраль! — взмолилась кобылка.       — В девизе рода, к которому я номинально принадлежу, четко сказано: «Для отцов и для детей закон один, и платят за него вплоть до третьего и четвертого колена». Раз это сказала своим дочерям богиня, от которой я якобы веду свою родословную, то почему я не могу придерживаться этого правила? Почему я должна быть милосерднее богини?       — Потому что ты не богиня, Коузи. Боги бессмертны, они владеют временем и вечностью, а такие, как мы, — нет. Растрачивая жизнь на ненависть мы губим себя.       Коузи вновь перевела настойчивый взор на лицо тети и долго смотрела на ее доброе и нежное лицо, пока ее губы не задрожали, а из горла не вырвалось подавленное рыдание. Не выдержав, она прикрыла копытами глаза, а голову накрыла крыльями.       Санрайз Лили придвинулась поближе и приобняла ее, поглаживая от затылка вдоль спины, успокаивая и утешая ее.       — Коузи, с тех пор как я впервые увидела тебя в копытах Морнинг в родильной палате, я видела в тебе лишь хорошее. Даже когда тебя заточили в камень, я верила в то, что твоим поступкам есть оправдание и что ты не ради себя или из-за своих пороков пошла на преступление. Не омрачай этот прекрасный и чистый образ, который навсегда запечатлен в моей памяти. Ты не убийца, Коузи. Если бы ты знала, сколько слез я пролила за тебя, сколько и кому я молилась за твою сохранность, пока я надеялась, что ты жива, и когда испугалась того, что ты могла умереть. Я боялась, что после новостей о Морнинг ты убила себя, а то, что сообщали мне, было лишь ложью. Я боялась, что твое искалеченное тело похоронили где-то на отшибе, рядом с которым ты разбилась, и я плакала и молилась, страдая от кошмаров. Что еще мне оставалось делать, кроме как рыдать и молиться за тебя? Лишь когда на могиле Морнинг стали загадочным образом появляться цветы, я хоть немного успокоилась. Коузи, клянусь тебе, я все эти годы также страдала, находясь в вечном неведении, и пусть мои страдания не могут сравниться с твоими, я не готова позволять им продолжаться ни после того, как вновь нашла тебя.       — А можешь ли ты представить, каково это — сидеть в камне, в абсолютной тьме и тишине, где даже время густеет? Можешь ли ты представить, каково это: осознавать, что твоя мать умерла в муках много лет назад, в то время, когда те, кто виновен в ее смерти, жили полной жизнью, а твоя собственная жизнь протекала мимо тебя? — бубнила Коузи из-под крыльев.       — Нет. Но я вижу, что та, кого я люблю как собственную дочь, готова стать братоубийцей. Я не позволю этому свершиться, чтобы уберечь твою душу от еще больших страданий.       Эти проникновенные слова, пропитанные материнской лаской и отчаянием, заставили Коузи еще раз всхлипнуть. Кровожадная полубожественная сущность, чистое воплощение неумолимой жажды мести и хладнокровия, коим видела себя Коузи, была сломлена женским словом. Она подняла голову, шмыгая носом, глаза ее все еще были влажными, но она не проронила ни одной слезы, такая вещь как искренние слезы были для нее непозволительной роскошью.       — Чего ты хочешь, тетя? Хочешь, чтобы я пощадила Пассата? Так тому и быть, я его пощажу. — сказала она, вытирая влагу с глаз.       Лили вздохнула с радостью и облегчением и заключила безвольно сидящую Коузи в крепкие объятья.       — Спасибо! Спасибо, Коузи! Именно такой я тебя всегда помнила и любила, доброй и благородной кобылкой. Какой бы ты ни представляла себя, в душе ты всё та же.       — Наслаждайся, пока у тебя есть возможность, тетя. Скоро у тебя останутся лишь воспоминания об этой Коузи. — мрачно говорила она с пустым взглядом.       — О чем ты говоришь? — испуганно спросила она, отрываясь от объятий.       — Призрак вернется в свою могилу, на этот раз навсегда. Раз ты хочешь, чтобы я умерла, я последую твоей воле.       — Что ты такое говоришь?! Кто говорит тебе о смерти? Отбрось эти мысли!       — Ты правда думаешь, что я могу отказаться от дуэли? Меня оскорбили публично, оскорбили в присутствии моих и его друзей. Этот мальчишка будет гордиться моим прощением, как своей победой. Если я убегу, то все мои свершения перечеркнет этот трусливый побег, похоронив всю мою репутацию. После тебя и мамы я больше всего любила саму себя, мое достоинство. Кем я буду, если позволю так просто посрамить себя? Дуэль состоится, и раз я в ней отказываюсь драться, то исход лишь один — моя смерть.       — Но ведь дуэли не будет! Вы поговорите и...       — Дуэль будет. — строго утвердила Коузи. — Даже если я принесу ему извинения, чего я делать не буду, он вряд ли откажется от мысли о моей смерти. Так что своим благородным поступком ты спасла его, обрекая меня на верную смерть. Жестоко говорить тебе такое, но это правда, которую ты должна слышать.       Лили в страхе опустила уши, готовясь вновь начать умолять Коузи о побеге. Но она вновь остановила себя раньше, чем начала. Она и так уже слишком многого у нее попросила, и оскорблять гордость Коузи, пользоваться тем, что она не может отказать ей, было бы равноценно манипуляции.       — Коузи, есть высшие силы, раз ты все еще жива, раз мне снова позволено тебя видеть. Я никогда не уповала на эти силы и сейчас стану, в час тяжелых решений я могу доверять только чужому слову. Ты обещаешь мне, что не поднимешь оружие в дуэли?       — Да, тетя, обещаю.       Голос ее был тверд, но в глубине души ее уколола обида. Ее тетя, один из самых дорогих для нее пони, приняла ее жертву так просто, без страха, без возражений. Обиженная таким отношением, она померкла лицом еще сильнее, уставившись в пол.       Санрайз Лили легким движением копыта прикоснулась к ее лицу и приподняла ее голову, повернув ее печальные глаза к себе.       — Ты очень великодушна, Коузи. Сжалиться с таким благородством перед несчастной матерью, так смиренно поставить свою жизнь на кон не всякий сможет. Жаль, что я вряд ли смогу тебе когда-нибудь отплатить за это смирение. Горе состарило меня сильнее, чем годы, и я наверняка уже не могу напомнить о счастливых годах моей малютке Коузи, о беззаботном времени, когда мы все жили вместе и счастливо. — Коузи горестно улыбнулась, не понимая, о чем говорит ее тетя, так как она в ее глазах почти не постарела. — Все мы страдаем, Коузи, тяжело жить, осознавая, что жизнь проходит, а дорогие тебе пони исчезают из нее в абсолютное неведение. Но если ты отчаешься, то этот путь станет для тебя еще сложнее. Я еще раз повторю тебе: ты все та же Коузи, прекрасная, добрая, благородная кобылка, гордость своей матери.       — Это прекрасные слова, тетя. — начала она с тяжелым сердцем убирая копыто тети с лица. — Жаль, что ты не знаешь всей тяжести моей жертвы. Я потратила годы на выстраивание своего великого плана. Столько ресурсов, столько сил и нервов я убила ради него. Мой Magnum opus, который я возводила подобно божеству, что создает мир, оплодотворяя хаос. Теперь я вынуждена бросить все это, разрушить, хотя была готова почти возрадоваться своему творению. Вообрази, каково божеству будет расставаться со своим собственным миром, и ты поймешь, хотя нет, вряд ли ты и тогда поймешь, что я чувствую, соглашаясь на смерть.       Санрайз Лили посмотрела на Коузи с восхищением, трепетом и благодарностью.       Коузи вновь прикрыла лицо копытами, поддерживая свою голову, переполненную спорными мыслями.       — Не отчаивайся, Коузи. — сказала она, вставая с дивана. — я больше не вправе ничего у тебя просить и могу лишь поблагодарить тебя за всё. — Она вновь осторожно приподняла голову Коузи и поцеловала ее в лоб. — Как же я рада вновь видеть тебя живой, здоровой и прежней. Прощай, моя дорогая Коузи, и помни, не теряй веры в лучшее.       Лили ушла, оставляя Коузи одну в комнате. Сидя в забытьи, она размышляла о произошедшем и о том, что ждет ее завтра. Из транса размышлений ее вывели удары часов, бившие полночь. Лили растворилась, как странное наваждение, и она не могла сказать, как давно та ушла.       Поняв, что она все еще не переоделась с момента прихода с концерта, Коузи наконец сняла с себя душившее ее платье и калье. Повесив его на стул, она принялась ходить по комнате из стороны в сторону.       Бросив быстрый взгляд на свой сервант, она достала из него толстостенный стакан и наполнила его виски. Осушив его в один присест несколькими глотками, она почти не поморщилась от вкуса алкоголя. Это помогло смыть противное чувство, осевшее у нее во рту, и слегка смочило пересохшее горло.       Мертвую тишину комнаты прорезал легкий горестный смех, в котором четко слышалось отчаяние и маниакальные ноты.       — Ты дура, Коузи. — продолжила она, прекращая смеяться и обращаясь к самой себе. — Надо было вырвать себе сердце в тот день, когда я поклялась отомстить им всем.       Подняв взгляд от стола, она уставилась на один из книжных шкафов. Подойдя к шкафу, она добралась до скрытого отделения с сейфом, открыла его и достала череп матери.       — Неужели всё то, что я строила все эти годы, рухнет вот так?! — говорила она, глядя в пустые глазницы. — Ты же слышала всё, о чем мы говорили? — спрашивала она, ставя череп на стол и садясь напротив.       — ...       — И что мне делать мама?       — ...       — И ты туда же?! Ну конечно, ты никогда не поддерживала мое начинание касаемо мести Ноктилусент. Но разве ты не понимаешь, как обидно, что всё, что создавалось с таким кропотливым трудом, рухнет завтра в один миг из-за того, что я не смогла выдержать ее согревающий душу жалобный голос. Разве ты не понимаешь, что тогда я не смогу отомстить ни Твайлайт Спаркл, ни принцессам, ни Дискорду! Разве ты не понимаешь, что твоя дочь завтра умрет?!       — ...       — Это что, шутка? Не могу поверить, что слышу подобное от тебя. Я всегда считала себя выше других, всегда гордилась собой и своим происхождением, даже не зная о том, что я высокородная. Я перестала быть жалким ничтожеством, бездомной беглянкой, и возвысилась на высоты, неведомые другим, достигнув величайшего могущества. Как же упорно я шла к этому, превращая свою кровь в яд, сердце в бронзовый механизм, нервы в стальные канаты, а лицо в мраморное изваяние. И что в итоге? Одно лишь слово сломило меня, словно моя жизнь — плохая шутка. Одно лишь слово из ее уст предрекло мне участь стать прахом через восемь часов.       — ...       — Нет, я не смерти боюсь. Смерть для меня чуть больше покоя, чуть больше тишины этой комнаты. Незаслуженный покой, к которому я шла, узнав о твоей смерти. Единственное, о чем я жалею — это крушение моих планов. Я думала, что проведение готовит мне этот путь, но, по всей видимости, кто-то там наверху решил посмеяться надо мной. Проведение отвергло мои планы, хотя я считала, что смогла ему угодить. Эта миссия, которую я на себя взвалила, тяжелее, чем весь мир, и такая же неблагодарна. Все это отвечало моим желаниям, но не соответствовало действительности. Я надеялась пройти этот путь до конца, но меня вновь заставляют стать фаталисткой на полпути. Ты понимаешь?! Меня, которая и так четырнадцать лет познавала провидение в муках. Все это лишь потому, что я понадеялась, что мое сердце мертво. Но я обманула себя, и мое сердце дрогнуло, оно забилось от звука ее голоса, от ее прикосновения, от ее искренней любви ко мне.       — ...       — Нет! Не может быть, чтобы она, такая добрая и заботливая, вот так просто отправила меня на смерть. Меня, ее любимую племянницу! — бормотала она, хватаясь за волосы с искаженной улыбкой боли и отчаяния. — Здесь что-то не так, и ты это знаешь, но молчишь. Почему? Хочешь, чтобы я сама догадалась? Не могла же она так далеко зайти в своей материнской любви, нет, в своем материнском безумии. — тороторила она, растравляя свой разум самыми безумными предположениями.       — ...       — Любая добродетель обращается в порок, когда доходит до крайности, и материнская любовь, к сожалению, не исключение. Не могла же она отправить меня на смерть, чтобы очистить мои грехи кровью и запечатлеть этот безгрешный облик для себя как для матери. Она не могла бы на такое пойти, даже боясь моего окончательного падения в эту беспробудную пропасть. Тетя наверняка что-то задумала. Она наверняка попытается что-то сделать. Бросится под арбалетный болт? Встанет между нами на дуэли и сорвет ее? Или будет молить его о моем прощении? Это... Это будет просто смехотворно! — Коузи осеклась, и лицо ее залила краска задетой гордости. — Конечно, смехотворно, и смехотворной в этой ситуации окажусь я. Нет! Лучше умереть, чем позволить подобному свершиться.       — ...       — Это идиотизм, вот так просто изображать мишень для этого сопляка! Никто не поверит, что мое самоубийство было сакральной жертвой.       — ...       — Это не самовлюбленность и не бахвальство, а справедливая гордость и обыкновенная честь имени. Честь имени, которым ты наградила меня при рождении и которое я надеялась с гордостью носить до конца, а в итоге буду скрывать его до самой смерти. Эта честь требует, чтобы все знали, что я сама согласилась остановить занесенный над столькими головами меч моего возмездия и покорно принять смерть. Я хочу, чтобы все знали, что та, кого все считали величайшей угрозой для Эквестрии, не умерла от шального болта в перестрелке, а поразила сама себя, и что единственное, что спасло моих врагов от моего гнева — это обыкновенная кобыла, что остановила меня силой материнской любви.       — ...       Коузи метнулась к столу, достала лист бумаги и ручку и принялась писать признание, в котором признавалась в том, кем она была все это время и каковы реальные обстоятельства ее смерти. Она извинялась перед всеми близкими, кого ей пришлось обмануть ради достижения своей цели, и угрожала своим врагам, что найдет способ добраться до них даже после своей смерти.       Закончив писать, Коузи вернулась за стол к матери и, томно выдохнув, откинулась в кресле.       — Я делаю это не только ради нее, но и ради нас с тобой. Нельзя, чтобы другие мои враги: элементы, Селестия, Луна, Спаркл и этот выродок Дискорд вообразили себе, будто счастливая случайность избавила их от меня. Напротив, пусть дрожат и мучаются кошмарами в мрачной перспективе того, что своей несгибаемой волей я найду способ покорить даже смерть! Если бы только я могла сделать все быстрее и проще.       — ...       — Конечно, как будто ты не догадываешься, в чем дело. Тетя права, я не убийца. Даже сейчас, преисполненная решимости, я не уверена, что способна отнять жизнь у живого и думающего существа. Я никогда не была на это способна, и если бы ни эта слабость, которую я не в силах искоренить, все бы уже давно валялись у моих ног.       Терзания ее мрачных сомнений и маниакальная одержимость были прерваны пробивавшимися лучами солнца. Взглянув на часы, она поняла, что за всю ночь не сомкнула глаз. Ее глаза начали рябить от недосыпа и рыданий, вернулось ощущение сухости в горле, все лицо ощущалось опухшим, а тело вялым.       Открыв наконец дверь в комнату, она услышала легкое сопение неподалеку. Мисс Лемон уснула в кресле рядом с дверью, волнуясь за хозяйку. Коузи, глядя на эту сцену, легко улыбнулась. "Ей следовало бы размышлять о том, как она потратит деньги, которые получит после моей смерти, а она сидит тут и волнуется за меня. Я никогда не пойму вашей искренней самоотдачи, мисс Лемон. Но я рада, что именно вы стали моей горничной."       Не волнуясь за приватность ее разговора с тетей и с мамой и не сомневаясь в шумоизолирующих свойствах облачных стен, она осторожно прошла в ванную. Сняв остаток вечернего макияжа, она обошлась лишь чисткой зубов, причесыванием и маской от отека. Ее лицо пришло в норму, но белок глаз все еще оставался красным, выдавая ее недосып и слезы.       Следом она прошла на кухню, где сполна удовлетворила свою жажду водой. Как только она опустошила последний стакан с водой, за спиной послышался зевок.       — Доброе утро, госпожа Миднайт, хотите я приготовлю вам завтрак пораньше? — сквозь дремоту говорила мисс Лемон.       — Доброе утро, мисс Лемон, до начала вашей рабочей смены еще полтора часа. Не лучше ли вам будет поспать до этого времени?       — Мне вовсе не сложно. Тем более у вас сегодня серьезный день, и будет плохо, если вы не подкрепитесь как следует.       — Вы же понимаете, что сегодня прольется кровь, мисс Лемон?       Единорожка помрачнела перед ответом. — Я понимаю это и не хочу, чтобы кто-то умирал. Но если это неизбежно, то я предпочту, чтобы в этой дуэли победили вы.       — Я? Мисс Лемон, вы понимаете, что с моей смертью вы получите большие накопления, о которых я говорила, когда нанимала вас на работу? Почему же тогда вы обо мне так беспокоитесь?       — Если вы позволите, то я выскажу вам то, что может показаться для вас смешным. Я считаю вас в первую очередь подругой, а только во вторую — своей начальницей.       — Подругой? Меня? Я же гоняю вас до седьмого пота по своим поручениям и заставляю выполнять самую разную работу.       — Да, но еще вы тайно заботитесь обо мне. Работать на вас сложно, но нигде больше я не встречала более интересной и окупающей себя работы, чем у вас. Хотя вы, наверное, не подразумевали всю эту заботу, когда нанимали меня. Но я все равно рада стараться для вас и считать вас своей подругой.       — Вот оно что. — задумчиво протянула Миднайт. — Спасибо вам, мисс Лемон, я не заслуживаю такой дружбы, но я благодарна, что вы мне ее даете. Однако, я откажусь от завтрака. Незачем переводить на меня продукты, тем более, что скоро голод будет меньшей из моих проблем.       Вернувшись в комнату, Миднайт поцеловала череп матери на прощание в лоб и убрала обратно в сейф, предварительно достав из него свое завещание, написанное ею непосредственно после того, как она выписалась из больницы. Свое посмертное признание она запечатала в отдельный конверт и принялась одеваться.       Белая рубашка, легкое и тонкое шерстяное пальто черного цвета и уже ставшее неотъемлемой частью ее пути мести калье с александритом — простой, но изящный набор для дня ее смерти. Рассматривая себя в зеркале, она отвлеклась лишь на звук стука в дверь, слышимый из коридора. Прибыла Скуталу.