Бытовые проблемы Комиссии

      Казалось, что у неё проблемы со зрением. Мир плыл в глазах, листва, что всё ещё хранила сочную летнюю зелень, но начала потихоньку угасать, виделась серой и безжизненной. И даже сейчас, когда светило ещё тёплое солнце, а на небе не было ни облачка, окружающее пространство было пронизано колючим холодом и пустотой. И то, всё это уныние мышиного цвета не ощущалась телом. Не чувствовала ничего. А внутри всё равно внутренности содрогались.       — Я настоял на памятнике, — произнёс седовласый мужчина с длинной собранной бородкой.       — Спасибо, дядя Клаус, — осипшим голосом ответила Долорес.       Они стояли напротив надгробия, что было выполнено в виде меча-фламберга, острие которого вонзили в камень, подобно Экскалибуру, по его лезвию шла каменная лоза с лилиями, а на рукояти висела резная корона. Но каким бы красивым и величественным не казалось, для Дол оно внушало ужасающий трепет и далеко не видом, а текстом, высеченным на чёрном мраморе.

"Им были подвластны время и материя.

Но подчинить себе смерть им оказалось не под силу"

Номер Пять Харгривз

и

Ингрид Харгривз-Трафэл

"Отныне и навсегда "

      Долорес редко плакала на людях, но рядом с крёстным решила позволить себе слабость, пускай и в виде одинокой слезы. Одинокой, но преисполненной такой болью, горем и горячим стыдом.       — Если бы я не уехала...       — Как бы это помогло? — поинтересовался Клаус, не сводя печальных глаз с надгробия.       — Я была бы рядом... Я могла бы помочь...       — Дорогая.       Мужчина обратился к собеседнице, аккуратно касаясь бледных и ледяных ладоней. Не смотрела на него, только одним лишь своим видом покинутого одинокого ребёнка молила о том, чтобы её обняли. А бывшего Номера Четыре не надо было и просить — он прижал к себе крестницу, медленно гладя по тёмным волосам.       — Если бы я не была такой дрянью... — Пусть и не заходилась от слез, но она задыхалась от слов, которые было теперь стыдно произносить. Благо мужчина знал её как облупленную.       — Ты опять поругалась с ними и сбежала?

***

      — Долорес, мы это уже проходили, — жёстко ответила Ингрид на очередной всплеск эмоций.       — Ты мне всю жизнь это будешь припоминать?! — взъелся подросток, ставя чемодан с вещами у входной двери. — Мне это уже надоело!       — Надоело? Тогда уходи.       — Ингрид, — вмешался в разговор Пятый.       — Что "Ингрид"? — учёная повысила голос. — Если ей так хочется покинуть этот дом, если ей надоели наши нравоучения, если ей надоели МЫ... — Слабо, но всё же можно было заметить, что ей самой было неприятно произносить эти слова. — Пускай уходит. Уже взрослая. Сама справиться.       — Вот и отлично! — рявкнула в ответ, резко открывая дверь и краем глаза наблюдая, как мать ушла прочь.       — Дол, — Харгривз поймал дочь за руку, когда та уже сделала шаг за порог.       — Я хочу побыть одна, — отозвалась уже спокойнее, повернувшись к отцу и ощущая в его глазах волнение и тоску.       — Для этого не обязательно уезжать неизвестно куда... — Заметил, как прикусила губу и потупила глаза в пол. Он отпустил тонкое запястье. — Мы будем тебя ждать.

***

      — Ни черта я не взрослая, — хныча крёстному в плечо, призналась Долорес. — За эту дурацкую неделю я встряла в такую яму проблем... И каждую долбаную минуту думала о том, что мне нужна их помощь...       Упёртая, дерзкая и агрессивная. Да, это досталось ей от родителей, однако, как и мать с отцом, девчонка была столь ранимой и чувствительной, что если хоть немного разбередить задетые когда-то чувства, то маска хладнокровия рассыпалась за секунды. И вот, уже заливаясь слезами, вспоминала лица родителей, их последние слова, их взгляды. Впервые Долорес осознала, что лучше видеть их злыми, грубыми и несправедливыми, чем такими, какими она видела их вчера.       Мертвенно бледная Ингрид была не похожа на себя, а в окружении белых лилий она и вовсе походила на безликого ангела, что с вечной грустью и трауром на лице теперь будет хранить покой любимого супруга, тело которого скрыли под крышкой чёрного гроба. Руками, лежавшими на груди и животе, якобы придерживала грозди молодой сирени, что на самом деле служили прикрытием для нескольких пулевых ран. Лишь аккуратно рассыпанные рыжие волосы и лавандовое свадебное платье напоминало о том, что этот хранитель когда-то был живым человеком. Жаль про своего отца ничего не могла сказать. Увы, но по словам одного из менеджеров, лицо Пятого было так сильно изувечено, что подобное никак нельзя было бы восстановить.       В тот день Комиссия Времени похоронила больше половины штата: почти всех медиков и метафизиков, приближенных руководителей и тех, кого устраивал нынешний, но уже бывший, Куратор. И только на похоронах Харгривзов было всего от силы шесть человек: те счастливчики, что смогли спастись во время геноцида, Клаус, которого были обязаны привести по последней просьбе руководства. И Долорес, получившая капсулу с размытой информацией о том, что она должна как можно скорее вернуться в офис.       — Я ни разу толком не извинилась за свои слова...       — Они прощали тебе всё, ведь они любили тебя. — Слабо улыбаясь, Клаус прижался щекой к тёмной макушке.       — Столько раз разочаровывала их... — её голос дрогнул. — Особенно...       — Они всегда гордились тобой.       — Да откуда тебе знать?       — Твоя мама писала каждый месяц. — Прикусил щеку, открывая секрет, за разгласку которого Ингрид пообещала отрезать язык или, как минимум, уничтожить его коллекцию алкоголя. — Присылала фотографии.       — Правда? — Утирая слёзы, она посмотрела в глаза, что таили в себе годы прожитых мучений и боли, но даже в такой момент он сохранял свою непривычную лёгкость и отстраненность от мира. — А Пятый?       — Он хоть и остался засранцем, однако о тебе был готов трещать часами, — Клаус тихо усмехнулся. — Ты была их сокровищем.       Слова крёстного шли в разрез с тем, какими родителей виделись ей самой. В лазурных глазах она замечала лишь разочарование и презрение, а в ядовитых изумрудах наблюдала жалость, которая проявлялась всякий раз, стоило ей сделать хоть один неуверенный шаг. Неужели они так сильно её любили? Действительно гордились ею?       А ведь так оно и было. В желаниях и капризах, что были в общих рамках разумности, молодой наёмнице никогда не отказывали. Резкие эмоциональные скачки воспринимали более чем спокойно, а в нужный момент они всегда были рядом. Но стоило Долорес совершить свою самую страшную ошибку, взгляд Ингрид ужесточился. Перестала терпеть, а начала наступать на юношескую агрессию ответной агрессией. Вот только девчонка сама до этого довела. И не было ни минуты с того самого дня, чтобы она не проклинала себя.       — Ты видишь их? — голос всё ещё дрожал, поэтому вопрос звучал очень неуверенно.       — Я уже давно перестал использовать свои силы, — признался Клаус с неким стыдом.       — Даже извиниться не могу... — сипло рассмеялась, утирая покрасневший нос. — Чёртова Лайла...       — Кто? — Он услышал имя, вот только ни в какую не хотел признавать тот факт, что возлюбленная давно почившего Диего была как-то причастна к гибели родителей племянницы.

***

      — Ингрид!       Пожар молниеносно охватил здание, что служило огромной лабораторией для медиков и метафизиков. Этому масштабному костру хватило всего трёх минут, однако мысль о том, что в некоторых кабинетах хранились взрывчатые вещества и баллоны, заставляла Пятого искать быстрее — в любую секунду мог произойти мощный, разрушительный взрыв.       Успел позабыть тот страх, который накрыл его в день, когда Ингрид и малышку Дол хотели убить. Но сейчас он пульсировал в висках, раздирал пересушенную от криков глотку, отдавался жуткой болью в груди, в которой сердце то бешено колотилось о рёбра, то буквально замирало. Он был по-настоящему напуган.       — Ингрид! — вновь взревел Пятый, надеясь, что на зов откликнутся.       Бежал и кричал. Только в этот раз он задыхался не только от паники, но и от чёрного дыма, что всячески старался собой наполнить лёгкие, щипал глаза с носом, заползал в рот. Голова начала кружиться, но парень продолжал бежать. Лишь бы успеть. Успеть и в этот раз. Ведь второго шанса теперь уже никто не даст.       И он бы пробежал один из горящих кабинетов, если бы не увидел давнюю знакомую паршивку в тёмном свитере и красных ботинках, одним из которых она давила горло ученой, что захлебывалась собственной кровью, но крепко держалась за чужую ногу, стараясь освободиться.       — Крепкая ж ты сука, — процедила сквозь зубы Лайла, которая, спустя столько лет в бегах, так и не утратила своей свежести. — Но я ожидала большего.       Большее она получила. Ингрид вонзила ей в бедро один из клинков и постаралась вывести в сторону, разрезая сухожилия. Правда задумка не увенчалась желаемым успехом. Да, дочь бывшего Куратора завопила от боли и убрала ногу, однако её соперница тут же получила жёсткий удар в живот, в который и без того было всажено несколько пуль — учёная, даже перестав выходить на задания, продолжала носить доспехи. Но Лайла знала это, потому и стреляла в одно и то же место.       — Стерва, — усмехнувшись, произнесла наёмница, целясь жертве в лоб.       — Нет!       Пятый тут же переместился к убийце, схватив за руки и выведя выстрел в другую сторону. Вот только Питтс быстро воспользовалась своей способностью и скрылась, подарив противнику смутную надежду.       — Всё будет хорошо, дорогая.       Харгривз, укутав супругу её окровавленным халатом, аккуратно подхватил на руки и двинулся в сторону выхода. Но не успел сделать и шагу, как словил пулю в плечо, из-за чего почти выронил раненое тело, но успел встать на одно колено и сделать опору.       Тихо прошептав слова, — хоть сам в них и не верил,— Пятый, переместившись, усадил Ингрид под стол, предварительно зажав кровоточащие раны халатом, стянутым с трупа одного из метафизиков.       — Ну здравствуй, киндер-говнюк.       — Пришла мстить за Диего? — поинтересовался он, сплюнув сгусток крови и оскалившись.       Лайла застыла на короткое мгновение, а вскоре сорвалась на крик, переместившись к Куратору, выпадом ударила по ногам, сбивая с места. Но Пятый вовремя подпрыгнул, и, выхватив из кобуры пистолет, быстро выстрелил. Стон. Попал ей в руку.       — Теряешь сноровку.       — Заткнись!       Била не думая, кричала. Лишь по случайности умудрялась задеть киллера, что с пугающим спокойствием уворачивался. Её это злило, отчего взмахи становились всё резче и глупее. Вот только и представить не могла, как в этот момент он хотел обернуться. Проверить, в порядке ли Ингрид. Как всё пересохло в горле от мысли, что супруга, скрывавшаяся за столом, потеряла сознание. Как ему хотелось ударить так же необдуманно, лишь бы просто выплеснуть злость, кипевшую в нём.       Будь Харгривз и дальше мастером своего дела, то смог бы победить эмоциональную и взбалмошную Питтс, только он успел раскиснуть от ласки и любви девушки, болезненный стон которой заставил его обернуться. Удар пришелся в висок, потому зашатался и почти упал, но вновь смог устоять. Правда противницы он перед собой не увидел, зато услышал голос за спиной.       — Ты тоже.       Выстрел. Пятый даже не успел толком понять, как Лайла оказалась не рядом с ним, а со столом, где сам спрятал Ингрид. Как всадила пулю в лоб. И как тело возлюбленной замертво рухнуло на пол. Ему бы так хотелось, чтобы время и в самом деле остановилось, вот только это было лишь смутное опустошающее чувство, которым убийца была только рада воспользоваться.       — Он этого не заслуживал.       Услышал щелчок курка, но не противный голос. Не заметил очередного перемещения, но уловил миг, когда жизнь в голубых глазах потухла, оставив после себя лишь стекло и пустоту. Не почувствовал дуло у виска, но ощутил, как внутри образовался холод, сковывающий всё его нутро.       Удар под рёбра, взамен на разорванную мочку и кратковременную потерю слуха. Выстрел в живот, взамен на разбитую о кафель голову. Проклятье в обмен на свернутую шею и дополнительные удары о пол до тех пор, пока на некогда белоснежном покрытии не образовались трещины и вмятина.       Пятый ослабил хватку на смуглой шее и тяжело вздохнул, обжигая лёгкие сажей и горячим воздухом. Его шатало, водило из стороны в стороны. Держался за волосы и истерично смеялся, наблюдая, как вмятина под разбитой головой наполнялась густой кровью. С восторгом смотрел на то, как из собственного живота стекали алые дорожки, и был готов зарыдать в голос. Был готов на всё, лишь бы не оборачиваться.       — Гри... ответь мне...

Пожалуйста

Прошу

Я не смогу без тебя

Я люблю тебя...

      Он вторил свои мольбы как заведённый, но она не отвечала. Безмолвно лежала и мёртвыми глазами смотрела на него. И от этого становилось тошно. Ведь Ингрид не была в состоянии сделать хоть что-нибудь, даже укрыться. Поэтому последнее, что она была в силах и хотела сделать, так это посмотреть на мужа.       Пятый всё же осмелился обернуться к телу. Кожа, что всегда была подобна северным льдам, была непривычно тёплой. Бледность портила сажа, осевшая на мягких щеках. Она казалась живой. Ох, как бы он хотел, чтобы это было правдой. Оттого усадил к себе на колени мертвую супругу, уложил голову себе на плечо и крепко обнял, глупо нашёптывая слова любви и извинений, которые Ингрид уже не могла услышать.       А сам проклинал себя за свою бесполезность. Ведь он не мог отмотать время, вернуться назад и попытаться вновь её спасти. Он не мог ничего. А тела учёных, которых преждевременно лишили жизни, очень жирно намекали на то, что никто не сможет ему помочь вернуть возлюбленную. Не было дочери, способной влепить ему пощёчину и крикнуть, что нужно выбираться из этой задницы.       Ему оставалось лишь вплетать свои пальцы в слипшиеся рыжие волосы, вдыхать сирень, что терялась в гари и металле. Касаться губами раны на лбу, из которой до сих пор стекала кровь тонкими струйками. Прижимать её ватные ладони к своему лицу представляя, что это делает она сама. Целовать почерневшие пальцы и рыдать навзрыд, срываясь на отчаянный вой.       — Прости меня! Прости! Прости! Прости!

***

      — Там же был пожар, — удивленно произнёс Клаус.       — Он вынес её...

***

      Пятый чувствовал, как его собственные конечности начинали неметь — он потерял слишком много крови. Ему казалось, ещё чуть-чуть, и он потеряет сознание. Но упавшая горящая балка заставила очнуться. Снял с себя пиджак, рукава которого стали плавиться от жара и оставлять под собой липкие ожоги, и, подхватив тело своего навечно погасшего света, направился прочь из здания.       Метафизический отдел пытались потушить, однако взрыв оставил за собой очередное буйное пламя, что так стремилось перепрыгнуть на другие корпусы. Никто не собирался забегать внутрь и спасать остальных. Но никто не решился добить Куратора, когда он вышел перед толпой предавших его сотрудников.       Да ему было плевать. Плевать на страх в глазах агентов и менеджеров. Плевать на то, что кто-то думал вытащить оружие и пристрелить его. Плевать на россыпь жутких волдырей на лице и обожжённую кожу. Лишь Ингрид, которую он бережно укрыл халатом от огня и крепко прижимал больными руками к себе, была для него важнее всех и вся.       — Малышка Дол будет ругаться, — в пустоту прошептал Харгривз, падая на землю. — Ведь я не уберег её маму. Я облажался... опять...       Придерживая тело, что было на деле холоднее снега, Номер Пять завалился на бок, глядя сквозь толпу трусливых крыс. Вот только пустыми, полными солёных слёз глазами он уже ничего не видел.

***

      Ей тяжело дались записи кассет в кабинке охранника, которые, на счастье, но и большее сожаление, никто не успел припрятать. С неописуемым ужасом наблюдала, как её мать просто задавили — одна учёная с мечом против толпы вооруженных до зубов агентов и убийцы, которую обучала бывшая Кураторша. И пусть Ингрид смогла убить больше половины своих преследователей, от Лайлы она не была в силах укрыться. И с не меньшей болью Долорес видела, как отец сидел и кричал. Как осознавал собственное бессилие. Как трясся над супругой и, целуя в лоб, не мог сдержать истерики. Потом, словно утратив рассудок, просто встал и вышел из здания.       — Будь я в тот день рядом, то могла бы их спасти. А сейчас я способна только оплакивать их и корить себя за глупость...       Клаус же слушал это откровение с замершим сердцем и дрожащими губами. Он не знал, что сказать, но, глядя на надгробие, со светлой тоской восхищался братом и с содроганием вспоминал вечер, когда узнал об аварии, из-за которой Дейв погиб. Жалел о том, что они не были кровными братьями, ведь тогда бы и ему хватило бы смелости быть рядом с любимым в больнице, а не упиваться алкоголем, заглушая мысли из-за очередного скандала. Он бы с удовольствием отмотал назад... время...       — Дол, у меня кое-что есть для тебя! — На Харгривза будто снизошло озарение.       — Я не буду... — отмахнулась девушка, чувствуя горький ком в горле.       — Я здесь не только для того, чтобы попрощаться с братом. Меня просили передать тебе это.       Мужчина вытащил небольшой бархатный мешочек из кармана и вложил его в выставленные девичьи ладони. Долорес неуверенно достала содержимое и застыла. Она держала наручные часы и маленькую записку, сложенную вдвое, которую тут же раскрыла и увидела текст, написанный двумя разными почерками — они писали вдвоём.

Нам очень жаль, что мы оставили тебя, ведь если Клаус отдал тебе это, значит нас уже нет в живых.

Дорогая Долорес, мы с папой всем сердцем любим тебя.

Прости, что заставляли тебя плакать.

Прости за обиды и ругань, которую ты не должна была слышать.

И если ты смотришь на часы и думаешь, что с ними делать, то просто вспомни, почему именно ты должна держать их всегда при себе.

Ты — наша дочь. Ты — Долорес Харгривз.

И именно ты способна покорить время.

Поэтому, беги.

Любящие тебя, мама и папа.

      — Перемещение во времени? — Она посмотрела на часы, а потом на крёстного, который толком не знал, что же скрывалось за бордовым бархатом. — Но я же не умею. Слишком рискованно для разума и тела. Он много раз говорил о том, что скачки в пространстве — это одно, словно скользить по льду. А перемещение во времени подобно слепому погружению в ледяные воды, чтобы потом...       — Вернуться к истокам, — продолжил Клаус, который отлично помнил слова отца, обращенные к маленькому Пятому в день, когда тот затерялся в будущем.       — И даже если я понимаю, что за чем идёт, я всё ещё не знаю, как добиться всего этого. Он всегда ограждал меня от прыжков во времени!       — Тогда для чего тебе часы?

Если ты надумаешь сделать этот шаг — имей при себе путь, по которому ты сможешь вернуться назад.

      — Они знали, что что-то подобное могло случиться. Но почему они не научили меня?       — Со своим характером ты могла бы пропасть так же, как и твой отец, на несколько десятков лет в полном одиночестве. А он бы явно не желал для тебя подобной участи.       — Но что мне делать? Я... я не знаю, как именно это делается!

Беги

      По телу пробежал колючий холодок, но было ощущение, что он прошёлся не по коже, а в крови. И был этот холод не тем, который она испытывала рядом с могилой, а словно тысячи искр заиграли по венам. Предпоследнюю строчку записки она не прочитала внутренним голосом. Она услышала отца.       — Беги, малыш, беги, — неожиданно произнёс Клаус.       — Бежать... — Глаза Дол тут же заблестели. — Я знаю, как всё исправить!       — Что? О чем ты?       — Я смогу их спасти!       — Ты... ты уверена в этом?       — Не на все сто, но надо попробовать! Я должна попробовать!       — Тогда вперёд, — пусть и неуверенно, но ответил мужчина, улыбаясь в ответ на приятную оживленность крестницы. — Когда спасёшь их, уговори приехать ко мне в гости.       Поцеловав Харгривза в щеку, Долорес тут же побежала прочь с кладбища, защёлкивая замок потёртый часов на запястье и крепко сжимая записку. Никогда за все свои двадцать лет она не была так уверена в том, что хочет сделать. Обычно на эмоциях, на зло кому-то. Но этот порыв был для кого-то. Кого-то столь важного и необходимого, что ради них была готова застрять в прошлом. И, слыша призывной, но мягкий голос отца, она бежала. Бежала по дороге, надеясь нырнуть в то время, с которого она может всё исправить.       Лёгкие холодил промозглый осенний ветер. Сердце бешено билось в груди. Солёная влага застыла в широко раскрытых глазах. Кажется, что дыхалки вот-вот не хватит, но сжав руки в кулаки, она набрала скорость. Ноги уже с непривычки начали гудеть, но Долорес бежит. Бежит прочь от этого дня. Прочь из этой реальности. И никто не посмеет сказать, что она не сможет сделать это. Ещё как сможет, ведь она — Долорес Харгривз, дочь людей, покоривших время и материю. И именно она сможет победить смерть.

Ты справишься

Беги

Ты — лучше меня

Беги

Я горжусь тобой

Беги

Мы любим тебя

Беги

      Мысль о том, что она сможет увидеть их, обнять и сказать, что они — самые прекрасные родители в мире, разжигает в груди огонь. Разгоняет ток по венам. Накрывает дрожащие кисти голубым свечением. И позволяет глазами разорвать тонкую невидимую поверхность времени и пространства.

Я спасу их!

      Вспышка. Этот секундный прыжок вынуждает задержать дыхание, а потом резко выдохнуть, словно она вынырнула из ледяной воды. Вечер и дорога, ведущая к придорожному мотелю. Красная машина подруги, которая помогла ей сбежать. Разбитый автомат, что нагло зажевал мятую купюру, но так и не отдал желаемый батончик. После малоприятного разговора с попутчицей, Долорес психанула и ушла подышать свежим воздухом в тот день. А сейчас она вернулась.

У неё получилось

      — Кармэн! — крикнула Харгривз, открывая дверь снятой комнаты.       — Господь всемогущий! Ты чего так орешь?! — завопила девушка, сидевшая на ближайшей кровати.       — Мне срочно нужно вернуться домой!       — Чего?! Мы же только утром приехали! Я уже оплатила жилье на три дня вперед! Ты совсем что ли?!       — Вези меня домой! Живо!       Ещё с полчаса пришлось выслушивать недовольства подруги, но всё же они приехали к двухэтажному серому дому. Ехали всю ночь и часть утра, но даже спустя такое количество времени Дол не думала засыпать так же, как и искры в её теле.       — Ты — моя должница, задница! — выкрикнула Кармэн перед тем, как дать по газам.       Бежит по ступеням, запинаясь на собственных ногах. Всё из-за соли, скопившейся на глазах, но не планирующей переходить во влажные дорожки. Открывает массивные двери с фамильным гербом в виде циферблата и забегает в дом. Внутри тепло, пахнет свежим кофе и сиренью — так пахнут они. Оттого срывается на громкий крик.       — Мама!       В ответ лишь тишина. Но она пропадает из-за шума посуды, а точнее из-за чашки, что так звонко упала на кухонный пол. Из-за быстрых шагов, что должны вот-вот стать ближе.       — Папа!       Как легко и радостно далось это слово. Успела немного отвыкнуть, но именно так ей хочется назвать вечно молодого парня, что в голубой вспышке появился перед ней. Толком ещё не проснувшийся, помятый, в неправильно натянутой домашней кофте. А за его спиной такая же вечно юная девушка, которая, заметив дочь, прикрыла рот рукой. Они делают несколько неуверенных шагов ей навстречу, но Долорес перемещается ближе к ним и стискивает в объятиях. Утыкается им в плечи и позволяет себе улыбнуться действительно искренне.       — Я так по вам соскучилась... — призналась она, шмыгая носом.       — Лис... Долорес, мы... — начал Пятый, аккуратно обнимая дочь       — Лисёнок! — счастливо рассмеялась она, прижимаясь к родным сильнее.       И она получает то, о чем успела, словно малое дитя, помечтать. Их теплые руки на её плечах, целуют её лоб и щеки, что-то нежно шепчут, гладят по влажным волосам. Но ничего не спрашивают о том, почему настроение чада так резко изменилось — видят по наручным часам и вздувшимся венам у висков. Она видела их смерть.       — Я вас люблю! — смеясь и плача, вторила Долорес, крепче сжимая руками их одежды.       — И мы тебя любим, — ответила Ингрид, гладя дочь по щеке.       — Безумно любим, — произнёс Пятый, стирая большим пальцем следы от прозрачных капель. — С возвращением, дорогая.