Бытовые проблемы Комиссии

      О многом жалела. Что уж там. Ингрид жалела о сотне своих действий, мыслей, буквально о всех своих выборах. И сколько бы раз не скрывала себя за мраморным холодом пустой маски, которую выстрадала за слишком долгие годы своей жизни, — лишь бы ничего не чувствовать, лишь бы не страдать, — та трескалась, царапая и впиваясь осколками в кожу.       Самым больным и мучительным оказалось принятие того, что не надо было отпускать одного единственного, кто видел в ней не рабочую единицу, не лабораторное мясо, а человека. Долго сокрушалась, что толкнула его в портал. Ещё дольше — что не напросилась пойти вместе с ним. А мысли, мол, у него и так есть семья, есть о ком беспокоиться, не шибко-то и спасали. Надо было схватить за руку. Поговорить. Уговорить. Остаться или сбежать вдвоём. Но выбор был сделан. Верный. Точно верный. Плевать на истошный крик, который так хотел вырваться после исчезновения портала. Плевать на солёные крупные капли слёз, падающие в собственные дрожащие ладони. Это был верный выбор. И она о нём жалела.       А потом пожалела о том, что не пустила себе пулю в голову, когда был шанс. До того, как вернуться в Комиссию, до того, как услышать гневный рёв Шепарда и Куратора, до того, как её, безвольную обмякшую куклу, усадили в кресло и стали пытать. Не было бы таблеток. Не было бы жутких разрядов тока, от которых кожа на шее и пальцах чернела, сгорала и шкуркой сползала, обнажая закоптившееся мышцы и кости. Но выбор-то её был верным. Точно? Она не должна была говорить, куда именно делся напарник — они сами прекрасно всё знали, просто наказывали строптивую девицу. Это был верный выбор, за который пришлось поплатиться собственной жизнью и волей.       — С возвращением, Трафэл.       Только там, в чужом времени, в чужой стране она смогла отпустить свои сожаления, страхи и жалкое прошлое. Только там приняла, что не стоит о подобном сокрушаться. Важнее было выжить, вцепиться в чужую глотку, дабы спасти свою собственную. Чтобы не чувствовать ничего, вжилась в образ жестокого воина. Правда и тут дегтярная капля давала о себе знать — такой изначально её хотел видеть монстр в белоснежном халате. И теперь, когда она стала "идеальной", метафизик явился по её душу. Чтобы обратить в послушную псинку. Заставить вновь пожалеть, что цеплялась за бессмысленную жизнь.       Первое время противилась, вырывалась, царапалась и мечтала вонзить фальшивые стальные клыки в пропахшую химикатами и дешёвым одеколоном шею. Мечтала разбить собственную голову о стену камеры, в которую сажали, дабы успокоилась. Мечтала вспороть себе вены кривыми ногтями. Позже желала, чтобы истерика не ощущалась такой оглушительной и выматывающей, а боль перестала разъедать всё внутри — напомнили о причине всего этого кошмара. Почему всё так сложилось. Подкинули чертову папку с делом напарника. Которого она отпустила.       Сожаление обратилось в злость. А затем в отвращение. К Шепарду, сменившему физические пытки на психологические? Нет. К самой себе — если бы хватило смелости всё прекратить до того, как всё докатилось до точки мнимого невозврата. Пустить долбанную пулю себе в голову? Нет. Послушать отца и не совать свой длинный нос туда, где бродил самый настоящий психопат, теперь использовавший не ремни, таблетки или ток.       — Ложись. И терпи. Тебе же не сложно.       Только шприц убирал, а уже командовал раздвигать ноги. Фальшиво стонать, пусть и походил этот звук больше на недовольный, безумно слезливый рык. Прокусывала собственный язык в кровь и сетовала, что не подавилась куском собственной плоти. Не умерла прям под мужчиной. Умереть бы ей не дали. Сопротивление было бессмысленным.       На холодной койке, под пронзительным светом лампы, придавленной тяжестью ненавистного тела, под довольный сдавленный смех, что потом сменялся протяжным, слишком жалобным стоном. До потери сознания. До потери речи. До потери способности стоять на своих двоих. Отвратительно. Больно. Здравствуй сожаление, что она вообще выжила. Ведь всего этого могло не произойти, если бы много лет назад не противилась, а позволила матери утопить себя.       Все эти мысли кипели. Желания хотели воплотиться. Но всё ютилось в голове, ведь новая порция веществ не давала даже руки самостоятельно поднять. Новый заряд тока лишил возможности здраво мыслить. А собственные попытки заглушить себя привели к тому, что вовсе утратила понимание чувств. Кроме раскаяния за собственное существование. И мрачной мечты о том, как бездыханное тело разобрали на материю и обратили во что-то мерзкое, бесформенное. Во что угодно. Лишь бы вернуть к жизни не попытались.       Отказалась от еды. От воды. Пичкали насильно.       Стала чаще терять сознание. Выворачивало наизнанку так, что в рвотных массах видела кровавые разводы и куски собственных органов. И она, рыдая, смеялась. Наивная надежда — свобода близка. Скоро умрёт. Да только мрачное счастье сменилось неподдельным ужасом.       — Поздравляю, Трафэл, — с довольной улыбкой заговорил тогда Шепард, держа в руках анализы.       Хотела, искренне хотела, чтобы за этой фальшью скрывалось поздравление о том, что жить осталось считанные дни. Но нет. Тот страх, пробежавший по телу, не мог бы сравниться ни с ледяной водой, ни с огромной высотой, ни очередной порцией таблеток, пыток и изнасилований.

Ты станешь матерью

      Не помнила, как, шатаясь, встала с койки. Как вытерпела липкий и мерзкий поцелуй мужчины в лоб, что явно испытывал сомнительную радость. Как прошла пару шагов до шкафа с оборудованием и инструментами. Но отлично запомнила, как заглотила сотню разносортных пилюль. Как дрогнула всем своим естеством. И короткое, буквально в пару секунд, промедление перед тем, как всадила себе в живот пястную пилу. Плевалась кровью, разрезала нутро, стремилась оборвать если не свою, то чужую, нежеланную жизнь.       — Нет... — повторяла сорванным шёпотом, но ни одной слезинки не проронила.       — Трафэл.       — Нет...       С каждой секундой резала увереннее. Остервенело. Превращала собственное тело в уродливое месиво. Никто не думал останавливать обезумевшую девушку. Лаборанты и медики порывались. А Шепард с наслаждением смотрел и приказывал не останавливаться. Впервые захотелось сказать ему спасибо. И впервые хоть о чем-то искренне не пожалела.       Неистовый смех готовился сорваться в любую секунду, ведь после продолжительной операции и попытки вернуть в рабочее состояние, итогом всё равно стали слова о матке, безбожно превращенной в кровавую кашу. Не подлежит восстановлению. Пытались воссоздать новую, да вещества, словно услышав желание своего сосуда, разрушали чужеродные ткани.       — Поздравляю, — улыбка не изменилась, но в голосе звучали нотки гнева. — Ты раз и навсегда похерила шанс стать матерью.       — Уж лучше так, чем носить твоего отпрыска, — с ответной улыбкой призналась Ингрид.       А у самой, как шок и анестезия сошли на нет, ком к горлу подкатил. Вновь слёзы глаза накрыли. Очередной крик на грани безумия и истерии. Дрожащей ледяной рукой сжимала ткань больничной сорочки у шрама рядом с пупком. И ни капли не жалела, что совершила это с собой. Ни капли. Сожалений был уже целый океан. А эта мелочь уже не ощущалась такой значимой. Осознание придёт позже.       Больше миссий. Больше тренировок. Жаль домогательств и извращений со стороны руководителя не уменьшилось с этим. Ведь стоило вернуться в лабораторию, как мужчина лип к ней с поцелуями и касаниями, от которых внутри, внизу живота, всё покрывалось ледяной коркой. С шёпотом, через который в подробностях делился своими грязными планами и желаниями. И плевать ему было на лаборантов. Как и на очередные глупые попытки сопротивления. Но ей подарили жалкую надежду на свободу. Одна последняя миссия.       — И ты уходишь на покой.       Разговор в баре. Потом встреча в парке. Вот и драка. Странные пьяные разговоры и попытки пошутить. Но всё это было лучше, чем видеть и слышать Шепарда. Пусть и не верилось, что наглый мальчишка... тот самый человек, которого не стоило отпускать с самого начала. Навязывали мысль, что он виноват во всех её бедах. Пробуждали гнев и злость. А сожаление оказалось сильнее. Ведь отпустила тогда.       Но чувство это был таким... слабым. Да, подбешивал. Да, выводил. Даже умудрился смутить. Но не праведный гнев. Не злость. Крошечная горечь, что встретились вновь при таких обстоятельствах. Боль от того, что задание было необходимо выполнить.       Всё закончилось так, как закончилось.       Сожалений был целый океан, в котором ей очень хотелось утонуть. Надеялась, что захлебнется. Пойдет ко дну. Погрузится во тьму. И никогда не всплывет. Ведь сама привела себя к столь малоприятному финалу. Свобода не была дарована. Так ещё и на её место посадили другого. Шепард не прекратил лезть с мутными предложениями об интиме. Всё это было тяжеловесными железными гирями, тянувшими в бездну быстрее. А дальше тишина. Могла быть, если бы не...

Мне нужно было признаться в чувствах раньше...

      Он успел схватить за руку, дабы кануть в бездну вместе. Но его присутствие там, в давящей и гнетущей тьме, не давало так просто смириться с печальной участью. Он смотрел в глаза, полные тоски и боли... такими же глазами.       — Прости меня. Прости, что оставил. Я люблю тебя.       — А я тебя...       Сожалений у Ингрид Трафэл был целый океан, в котором она медленно тонула. В котором так хотелось забыться. Множество раз ей не давали этого сделать. Насильно спасали. И лишь один человек позволил ей пойти ко дну. Но не в одиночку. Ведь крепкая мужская рука, с такими же почерневшими пальцами, не позволила вырваться. Не дала себя выпустить. Харгривз пошёл на дно вместе с ней. Чтобы сожаление обратилось свободой. Чтобы боль превратилась в нежность. Чтобы океан слёз высох раз и навсегда.