whatever it takes.

Неожиданно обнаружив в рюкзаке наушники, по ощущениям лежавшие там несколько лет точно и работавшие наполовину и лишь на честном слове, Ривай подключил их к телефону и, врубив первый попавшийся трек, скривился, ибо качество музыки оказалось крайне посредственным. Но это всё же лучше было, чем ничего, и идти под старые треки Papa Roach, перемешанные с каким-то противным треском, казалось немного поприятнее, чем в тишине, от которой веяло тревогой и безысходностью. Волнами накатывала усталось, ведь, несмотря на неплохую физическую подготовку, утомлённый недосыпом организм Аккермана всё чаще и чаще давал сбои. Неимоверно хотелось разлечься прямо на земле, последовав примеру какого-то преспокойно дрыхнущего у мусорного бака бомжа. Но, стиснув зубы, Ривай обещал себе, что, когда если вернётся, обязательно отоспится на неделю вперёд. К тому же, небольшой круглосуточный магазинчик, в котором наверняка продавали энергетики, давал некоторую надежду на то, что Аккерман-таки дотащится до нужной точки. Да и экономить, лишая себя необходимой на данный момент дозы кофеина, смысла особого не было: денег у него осталось — пару сотен, и по-любому этого не хватит на билет. Но о том, как возвращаться будет, Ривай запретил себе думать до тех пор, пока не купит желаемый энергос и не пройдёт оставшуюся половину пути. Колокольчик на двери магазина неприятно звякнул, отдаваясь паршивым звоном в и так гудящей голове, и продавец, до того с откровенно скучающим видом залипавший в телефон, поднял глаза на Ривая и, окинув того хмурым взглядом, вернулся к прежнему своему — увлекательному, несомненно — занятию. Аккерман почти не глядя взял первый попавшийся, который выглядел хотя бы знакомо, энергетик, и поторопился с ним на кассу: тело настойчиво требовало чего-то с сахаром и таурином. Ривай долбанул банкой по столу, дабы хоть как-то отвлечь недобросовестного работника от созерцания неясно какой херни в мобильнике, и тот, наконец отложив устройство в сторону, заявил, сквозь зубы и будто делая одолжение: — Паспорт. А Ривай уже и забыл, когда в последний раз у него требовали документы для подтверждения возраста, ведь в Ребелио ходил за сигаретами и энергетиками он в один и тот же магазин, где кассиры уже наизусть выучили его и чуть ли не в приятели намыливались. И Аккермана всё устраивало, ибо бесило откровенно, когда в двадцатник с лишним тебя с подростком путают. Но на споры и ругагь ни сил, ни времени, ни тем более желания не было, и пришлось-таки достать паспорт, еле удерживаясь от того, чтобы пихнуть его прямо в лицо продавцу. Тот наклонился и с подозрением уставился на документ, как будто хотел выявить подделку, уличить Ривая в обмане и вызвать ментов. Кассир рассматривал грёбаное удостоверение уже минут пять, — Аккерман засёк — и с каждой секундой выражение лица работника становилось всё мрачнее и мрачнее, будто на страницах документа были напечатаны оскорбления или чего похуже. Ривай, которому продавец изначально по духу не пришёлся, своего негодования и недоумения не показывал, хоть и откровенно неясно было, что человек за кассой так отчаянно пытается высмотреть. — Проклятые марлийцы! — это было громко и неожиданно настолько, что Аккерман на инстинктах вцепился рукой в неизменный клинок и, как оказалось, сделал это не зря: спустя минуту из какой-то подсобки выбежали два громилы крайне неприятной наружности, вооружённые — серьёзно? — кухонными ножами. Ривай похожие в старшей школе таскал, пока повара ртом водили. Оружием, конечно, назвать посуду язык не поворачивался, но терять бдительность не стоило: при должном желании пустить кровь и ей можно. Аккерман резким движением перехватил клинок поудобнее, одновременно сдвигаясь ближе к выходу из проклятого магазина. Он уже корил себя за то, что поддался желанию: вполне ведь мог и без этого энергетика обойтись. Но его размышления о собственных слабостях были благородно прерваны одним из громил, который, видя попытку Ривая проскочить к входной двери, начал заходить сзади, отрезая путь к отступлению. Аккерман скользнул взглядом по импровизированному полю битвы. Для человека, от драк с поножовщиной далёкого, выхода бы не нашлось, но у Ривая — спасибо не самому беззаботному детству — глаз намётан был: чёртов кассир, начавший всю потасовку, оружие в руках не держал. Опрометчиво, ибо Аккерман рывком бросился мимо второго громилы, оставшегося на изначальной позиции, да так, что тот, крутанувшись в попытке поймать марлийца, грохнулся, сшибая стенд с алкоголем. Под звон разбивающихся бутылок Ривай перемахнул через стол, разделяющий продавца и покупателя, попутно закидывая энергетик в рюкзак, и, мазнув ножом в миллиметре он носа кассира, чтобы неповадно тому было впредь херней страдать вместо работы, заскочил в подсобку, от всей души хлопнув дверью. Ожидания Аккермана оправдались: в небольшом помещении была ещё одна дверь, которая, как выяснилось несколькими секундами позже, вела на другую сторону улицы. Оказавшись под открытым небом, Ривай, не желая больше ни на минуту задерживаться у злополучного магазина, рванул прочь, не позволяя себе сбавлять темп. И лишь пробежав почти километр, если верить картам, он остановился, приметив небольшой и, что главное, безлюдный переулок, вполне подходящий для того, чтобы перекурить и перевести дыхание. Лавочка, невесть откуда взявшаяся, угрожающе скрипнула, когда Ривай, утомлённый всем дерьмом и в который раз убедившийся в своей перманентной невезучести, забрался на неё прямо с ногами, лениво вытаскивая из рюкзака пачку сигарет и энергетик, который заполучить удалось хоть и с трудом, зато бесплатно. И, опровергая все исслелования человеческого организма, проведённые учёными как минимум за последнюю сотню лет, коктейль таурин-кофеин-никотин подействовал на Аккермана оживляющим образом: спустя минут пять, три четверти банки энергетика и одну сигарету он был уверен в том, что дойдёт наконец до намеченной точки, мелькавшей красным кружком в картах на мобильнике. Одним глотком прикончив энергос, затушив окурок о ближайший мусорный бак и надев наушники, по второму кругу оглушавшие роком двухтысячных, Ривай, не оглядываясь, быстрым, уверенным шагом направился к месту, которое являлось логичным завершением сего недоделанного путешествия.

***

Расстояние до нужной точки уменьшалось одновременно с тем, как в темнеющем небе закатное, почти красное солнце медленно, но верно сменялось яркой луной и россыпью звезд. На острове световой день кончался ощутимо раньше, чем на материке, и это следовало учитывать, чего Аккерман не сделал: всему виной спешка и откровенно сдающие нервы. Впрочем, особых проблем это не навлекало: Ривай смог свыкнуться с непроглядной тьмой ещё в детстве, когда других мест для жизни, кроме покрытых мраком и пропахших сыростью подвалов не было. Поэтому сейчас, сливаясь с чернотой наступающей ночи, Аккерман преодолел последний километр, и взгляд его упёрся в пятиэтажную, явно видавшую виды панельку, которая в связи с нехваткой освещения выглядела ещё более потрёпанно. Без проблем воспроизведя в памяти наизусть уже выученный адрес, Ривай набрал на домофоне последовательность из трёх цифр: «1», следом — «3» и последняя — «9». Мерзкое звучание, шедшее за звонком в определённую квартиру, всё шло и шло и изрядно начинало бесить, но ответа не было. Раздолбать несчастный домофон хотелось всё сильнее, и Аккерман, вероятно, воплотил бы своё желание в жизнь, если бы не какая-то бабулька, вышедшая из подъезда. Она смерила Ривая недовольным взглядом и пробурчала что-то про «ужасно невоспитанных подростков», но тому плевать было, и, не дав двери снова закрыться, он прошмыгнул в открывшийся проход. Обстановка в подъезде ожидаемо оказалась ничем не лучше внешней оболочки панельного здания: пахло промозглостью и чем-то — или кем-то — сдохшим, а в углу преспокойно спал и видел десятый сон какой-то мужик. Но и до него Аккерману не было никакого дела: до цели осталось всего ничего. Лишь несколько лестничных пролётов, и он окажется у квартиры пацана, который, к слову, (Ривай проверял час назад) так и не соизволил дать ответа на многочисленные сообщения, уже чёрт знает сколько висящие непрочитанными. Аккерман не рискнул пользоваться лифтом: тот выглядел так, будто, если вызовешь, не доедет, а тросы, удерживающие кабину, сразу оборвутся. И хоть силы уже почти закончились, на пятый этаж Ривай поднялся рывками меньше, чем за минуту, затормозив лишь перед дверью с приколоченной на ней табличкой «139». Выдохнул, пялясь на цифры, не торопясь стучать, ведь со всеми этими пьяницами в поездах, Смитами и его самолётом, попытками купить энергетик, чуть не обернувшимися кровавой поножовщиной, он забыл, что по-хорошему к встрече нужно подготовиться. Как-никак, а Аккерман не старого приятеля навестить пришёл, а приехал к своему соулмейту, встреча с которым напрямую оказывала влияние на его судьбу. Да и соул его оказался нестабильным подростком с психическими расстройствами. Мозг отчаянно отказывался работать, и, тупо простояв перед дверью минут десять, Ривай плюнул, решив импровизировать, — хоть и откровенно ненавидел действовать без чётко выстроенного плана — и долбанул по двери. Раз за разом, да так, что кулаки болеть начали, но тщетно: ответа снова не было. Конечно, в квартире могло никого не оказаться, но что-то внутри Аккермана — чуйка, шестое чувство, да пускай хоть связь с родственной душой — подсказывало, что дела обстоят очень херово. Больше шуметь он не стал, зазря стуча по последней преграде, отделявшей его от пацана: ещё не хватало, чтобы на шум вышли соседи. На удачу дёрнул ручку, и, о чудо, дверь поддалась, ибо была халатно оставлена открытой. Но никто так и не вышел, да и сама квартира казалась безжизненной: везде — кромешная тьма, весь свет отрублен, и не единого звука. В прихожей одиноко стояли потрёпанные зелёные конверсы, принадлежавшие, по всей вероятности, Эрену, но сам хозяин дома продолжал стоически игнорировать дерзкое вторжение в частную собственность. Разувшись, Ривай занялся обследованием небольшой квартирки, но Йегер не обнаружился ни на кухне, ни в одной из двух комнат. Лишь из-за двери, ведущей в ванную, шла тонкая полоса света, хотя бы немного разбавлявшая мрак помещения. И на этот раз — закрыто. Ни сильные удары, ни громкие крики, заканчивающиеся угрозами выломать дверь, не возымели никакого эффекта и, вздохнув, Аккерман — в который раз уже, как прибыл на Парадиз — потянулся за ножом. Острым краем лезвия можно взломать, при должном умении, замок, и Ривай снова отстранённо отметил некоторые положительные аспекты своего откровенно дерьмового детства, научившего ломать двери да глотки резать. Хлипкий замок поддался через минуту, и через ту же минуту Аккерман пожалел, что в ванной-таки горел свет: на полу обнаружился не кто иной, как Йегер. И состояние пацана можно было охарактеризовать только как паршивое. И это ещё мягко говоря. Находился тот в бессознанке, бледный был, как смерть, а рядом — лужа багряно-красной крови, вытекшая из глубокого пореза. Пульс у Эрена еле-еле прощупывался, а дыхание становилось всё более и более прерывистым. Скорую вызывать было нельзя: упекут пацана без лишних разговоров в психушку, да и Аккерману достанется — он же чёртов марлиец! Каким-то чудом найдя в квартире бинты и нашатырь, по пути вытащив из шкафа бутылку водки, чтобы рану обработать, и вернулся к Йегеру, который бледнел на глазах, хотя, казалось, уже некуда. Перебинтовав руку, — спасибо, что кровь перестала литься рекой — Ривай попытался привести подростка в чувства, пихая ему под нос открытый бутылёк со спиртом. Тщетно: пульс всё замедлялся, почувствовать его, приложив пальцы к сонной артерии, становилось всё тяжелее, а нервы Аккермана натягивались всё сильнее с каждой секундой. Придурок, — Ривай схватил пацана за здоровую, хоть и относительно, руку, — только попробуй мне сдохн… Он не договорил: сквозь тело как будто электрический разряд пустили. Как в тот раз с этим трижды проклятым дискордом, только в разы сильнее. Вероятно, вся эта херь, вызываемая феноменом родственных душ, действовала в обе стороны, потому что Эрен, видимо, под влиянием тока или чего-то наподобие с усилием приоткрыл глаза, пытаясь сфокусировать взгляд хотя бы на чём-то. — Ри-вай?.. — Йегер неверяще смотрел на человека перед ним. — Идиот, — Аккерман осторожно, чтобы случайно не открылось кровотечение, притянул подростка к себе, позволяя тому положить голову себе на плечо и чувствуя, как худые, ослабшие руки несмело обнимают его.