⁠*⁠♡Реакции BSD и не только♡*

⁺₊⋆ 𖤓 ⋆⁺₊⋆✴︎˚｡⋆Она помогает всем кроме себя ⁺₊⋆ 𖤓 ⋆⁺₊⋆✴︎˚｡⋆

ᨒ ོ ☼⊹₊⟡⋆ᨒ ོ ☼⊹₊⟡⋆ᨒ ོ ☼⊹₊⟡⋆

☕ᝰ.ᐟ Дазай Осаму ☕ᝰ.ᐟ

Вооружённое Детективное Агентство, где нити сложнейших дел сплетались в единое полотно, подобно паутине, всегда вызывало трепет и уважение. Среди этой мозаики характеров и судеб одним из заметных ликов был Дазай Осаму. О, как же можно было пройти мимо его непредсказуемости, которая, словно изменчивая стезя реки, привлекала всех вокруг! Его харизма обладала той магической притягательностью, что заставляла каждого испытывать к нему непостижимую симпатию, даже если не всегда осознавали почему. Но нельзя умолчать и о другой фигуре, тихой и слегка туманной, похожей на серый силуэт на фоне восходящего солнца, — это была Охико. Она с лёгкостью могла проникнуть в самую гущу бед и протянуть руку помощи, оставаясь сама невидимой и неизменно скромной. Она обладала редким даром молчания, скрывающим от посторонних лазурь её внутренних тревог. Дазай, чьё острое зрение подчас походило на рентгеновский луч, всегда замечал эту таинственную окраску. Но, несмотря на своё врождённое любопытство и искушение узнать больше, он мудро воздерживался от излишней настойчивости. С глубоким пониманием он осознавал, что каждая душа нуждается в своих укромных уголках, где могут храниться её секреты до времени, когда сами звёзды укажут подходящий момент для их раскрытия. Такая вот стоит тайна за каждым словом и жестом, оставаясь вспышкой созерцания и молчаливого соучастия. В одно из обыкновенных утр, когда сон ещё прятался в уголках комнат, а лучи солнца только начинали проникать сквозь мутноватые окна, агентство оживало привычным трудом. Осаму, как всегда, был наблюдателен и внимателен к окружающим, и в этот раз его взгляд остановился на Охико. Девушка неустанно управляла работой, как дирижёр оркестром, умудряясь одновременно уладить дела с документами, приободрить новичков, погрязших в бумажной рутине, и не забыть принести чашки кофе тем, чьи глаза от бессонных ночей казались потускневшими. Светлая улыбка на её лице отражала внутреннюю стойкость, в то время как во взгляде застывала тень усталости — зримое доказательство того, что она затратила на это намного больше, нежели может показаться с первого взгляда. —Ах, Охико-чан, — промолвил Дазай, уловив момент, когда она, устремив взгляд вперёд и немного наклонив голову, проходила мимо его стола. —Сегодня ты вновь затмила всех нас. Кажется, что каждый твой день подобен беззаветному служению, словно великая миссия, исполненная стремлением помочь каждому встречному. Слово его, произнесённое с добродушной насмешкой, несло в себе глубокое уважение. Ведь он видел за этим бескорыстным служением не просто ежедневный труд, но истинное желание принести миру вокруг себя немного больше света и гармонии — порыв, которому он мог только восхищаться и на который, быть может, надеяться, как на нечто, что способно затмить даже самые мрачные минуты. Охико подарила ему улыбку, сияющую словно летний рассвет, но её глаза на мгновение выдали тень грусти, как неумышленный взмах кисти, оставивший на полотне лёгкий мазок. —Благодарю вас, Дазай-сан, — произнесла она с лёгкой, едва уловимой ноткой горечи, которая могла затеряться в потоке слов для других, но не для него. — Важно поддерживать друг друга, — добавила Охико, словно отдав дань внутреннему убеждению, столь простому и, в то же время, глубочайшему. С этими словами она вновь погрузилась в свои дела, не замечая, как забывает о единственной душе, нуждающейся в заботе не меньше, чем те, кому она спешила на помощь. В этой неуловимой забывчивости отражалась та двойственность натуры, что настойчиво напоминает нам о хрупкости грани между самопожертвованием и самозабвением. *** В один из тех поздних вечеров, когда офис опустел, словно покинутый всеми корабль, Дазай заметил фигуру Охико. Она сидела, погружённая в глубокую задумчивость, опершись на руки, казалось, что весь мир сжался до размеров её усталого взора. Подходя бесшумно, как тень, он сел напротив, продолжая изучать её лицо словно древний свиток — в поисках тех скрытых символов, которые рассказывают более чем слова. Странно, как время и обстоятельства порой меняют человека, подумал он. Все знают его за бесконечные шутки о самоубийстве, за игру со смертью, которой, казалось бы, он искал. Но в последнее время, в присутствии этой девушки, он будто забывал о своих обычных ухищрениях. И кажется, чем больше он проводил с нею, тем больше она выводила его из тени этого обманчивого желания. Быть может, в глубине своей проницательной натуры он понимал, что её усталость и бремя были адски велики, но оставалась всё-таки светлая искорка надежды, озарявшая её глаза. Преодоление злого предвещания становилось для него новым кодексом, который он выбрал после ухода из мафии. Охико была живым напоминанием о тех, кого его прежние поступки могли повергнуть в бездну. И теперь, замечая её, он понимал: он не подписался вновь на роль катастрофы в её мире, а напротив — стал стражем её безопасности. Спасать, и быть спасённым самим, наверное, в этом и заключалась истина тонкой красоты жизни. —Знаешь, Охико-чан, — промолвил он с той мягкостью, которая временами подкрадывалась к его голосу, словно вечерний ветерок, развеивающий дневную жару. —Помогать другим — вещь действительно достойная восхищения, но разве можно забывать о себе? Что заставляет тебя ставить всех на первое место? — произнесённые слова, как невидимое перо, вписывались в её сознание, медленно вызывая реакцию. Она остановилась на миг, словно птица, что замерла на краю ветки, смотря в бездну времени перед собой. Вздохнув, девушка обратила к нему взгляд, и в нём виднелось нечто больше, чем просто усталость. Это была искра осознания, мелькнувшая в глубине её глаз. — Я…, — тихо начала она, слова её были подобны лёгкому дуновению, касающемуся самых замкнутых уголков сердца, — Помогая другим, я забываю о своих собственных заботах — Её признание звучало почти как эхо, в котором отчетливо просвечивала та тайна, что соединяла всех нас в нашей неведомой нужде быть услышанными. Дазай, притянувшись ближе, словно желая донести свои слова до самых глубин её души, задал вопрос, облечённый в тихое, почти исповедальное звучание: — Знаешь, Охико-чан, даже те, кого называют героями, нуждаются в покое. Разве не настало время позволить кому-то облегчить твою ношу? — Его слова, подобно тонким волнам, разбегались по её сознанию, заставляя задуматься о том, чего она упорно избегала. В своей жизни, Дазай видел множество упущенных шансов, потухших огоньков, и уж, конечно, не хотел быть свидетелем ещё одного. Его сердце, хоть и приучено к боли, обращалось к ней с надеждой: — Позволь себе этой слабости, и, может быть, твоё сердце обретёт новый свет. — Такие были его молитвы, приносимые не вслух, но глубоко в собственной душе. Дазай, носитель той неоднозначной славы, что порой предвещала бурю, в эту минуту проявил редкостное участие и понимание. Он знал, что его слова — не волшебные заклинания, способные мгновенно преобразить мысли и чувство внутреннего мира Охико. Но, быть может, они смогут подарить ей мгновение покоя, ту хрупкую остановку времени, в котором она сможет найти тихий уголок для смиренного размышления.

જ⁀➴ Накахара Чуя જ⁀➴

Портовая Мафия — это были не просто слова, а целый мир, закованный в панцирь суровой действительности и строгого порядка. В этом потаённом царстве, среди теней и полутонов, вспыхивал Чуя, точно комета, несущаяся сквозь мрак. Его темперамент был подобен буре, обрушивающейся на головы врагов, оставляя за собой лишь разруху и трепет. И всё же, в отдалённой тени его ослепительного величия, скрывалась фигура, которую можно было легко не заметить, но потерять было невозможно — Охико. Эта девушка, словно тростник на ветру, была незыблема в своей убеждённости и преданности делу. Её присутствие, хоть и казалось едва уловимым, внушало уверенность тем, кто стоял рядом. Она была нитью, связывающей раздробленные частички этого сурового механизма в единое целое — подлинной точкой опоры. Неудивительно, что её помощь и поддержка становились для многих незримой, но неоценимой силой, являя собой тихий, но непрерывный двигатель порядка и гармонии в хаосе. Однако, несмотря на все свои усилия, она оставалась загадочно невидимой для самой себя. Как часто бывает, истинная мудрость и великодушие, обращённые к миру, оставляют обделённым внутренний храм, где властвует отсутствующая забота о собственном благополучии. Так и Охико — живя для других, она подчас забывала раскрыть для себя ту же нежную поддержку, которую безмерно дарила окружающим. Разве не скрывается в этом противоречивом явлении великая мудрость света? Вниз, к корнеобразному нутру Портовой Мафии, стелился лукавый привкус неизбывного противоречия — как могли такие, казалось бы, противоположные начала соединиться в одном странном микрокосме? Чуя, взгляд которого ничто не ускользало, особенно любил наблюдать, как Охико, словно заблудшая звезда, прокладывала свой ослепительный путь сквозь меланхолию серых будней. В её присутствии тени казались не столь жуткими, а свист ветра между зданиями — не столь зловещим. «Какая же загадка прячется под этой нежной внешностью?» — думал Чуя, нередко задавая себе этот вопрос одним из тех дождливых дней, когда даже злодейства оказывались пропитанными безнадёжностью. Да, подвигам легендарной мафии она работала в уединение офисных стен — ничто в окружающей её обстановке не представляло очевидной угрозы жизни. И, однако, её работа такая, казалось бы, простая роль — тем более интриговала, ведь трудно было представить, что солнцеподобная Охико променивает свою внутреннюю свободу на ошейники рутинных обязанностей. Как ни крути, её постойка в недрах мафиозной структуры была производной от совершенно иной арифметики, чем у всех прочих. Может, она искала в этом мраке свет, которого не могла найти в обычной жизни? Или же её сердце, устремлённое к служению, нашло здесь собственную нишу, желая помочь не для вознаграждения, а лишь для дела? Как бы то ни было, её присутствие оставалось живым напоминанием о том, что даже в глубине бурь прячутся тихие гавани доброты и сострадания — сокровища, которые Чуя по достоинству оценил. *** Однажды, когда вечернее солнце едва пробивалось сквозь узкие оконные рамы полутёмного зала, и воздух был насыщен атмосферой недавних подвигов, Чуя обратил взгляд на Охико, которая занималась не своим делом. С заботливостью, подобной материнской, она перевязывала раненые руки одного из коллег, нисколько не заботясь о том, что такой труд ей не предписан. Её улыбка — бледная и немного печальная, как утомлённый путник на закате, всё же светилась мягким, почти неземным теплым светом. Это было нечто, что Чуя, с его острым взглядом и призрачной тенью за плечами, немедленно подметил. — Охико! — твёрдо отозвался он, подходя ближе, с тем же пылким интересом, что и всегда украшал его глаза. — Зачем ты это делаешь? Это же не твоя забота, — молвил он, когда недовольный коллега, лишь поколебавшись, поднялся на ноги и ушёл, не удосужившись даже поблагодарить свою непрошеную добродетельницу. В воздухе повисла тишина, немного гнетущая. Чуя смотрел на Охико с удивлённым изумлением, словно та открыла ему тайну, которую он так долго стремился постичь — тайну того, как в хаосе и тьме мафиозного мира может расцвести нежный цветок сострадания. И всё же, её молчаливое присутствие многим могло указать путь, даже если они сами того не осознавали. Охико робко подняла глаза, встретив его пристальный, словно разгадывающий изнутри взгляд. — Ну как же, — начала она, в её голосе звучало объяснение, простое, без двойного дна, как вода в прозрачной реке. — Он был немного ранен, а я в тот момент была не занята, да и забинтовать рану мне особого труда не стоит… Но Чуя, не дослушав её, с лёгким, едва заметным раздражением во взоре, перебил. Это был тот же пронзительный взгляд, что обычно останавливал даже самых отчаянных, но в который сейчас вплелась ниточка заботы. Подойдя ближе, он громко и недвусмысленно высказал свои мысли. — Тебе за это даже спасибо не скажут. Зачем ты неизменно стремишься помогать всем подряд? Пора бы тебе подумать и о себе, — его слова прозвучали резко, почти как приказ, возвестивший начало новой мысли. Впрочем, сделав глубокий вдох, он схватил её за руку, придавая своему тону новый, более мягкий оттенок, который, впрочем, всё ещё сохранял малую долю несдержанности. Это было как внезапное смягчение ветра, который показал свою благосклонность, ведь в каждом взгляде и слове скрыта была попытка пробудить понимание, что невозможно принудить добро к отдохновению, но лишь надежда на то, что забота может быть двусторонней. В его взгляде горело странное сочетание гнева и беспокойства. — Послушай, — начал он, и слова его носили в себе эхо урагана, готового охватить всё вокруг. — Мне всё равно, что ты помогаешь другим, но раздражает, что ты упорно забываешь о себе. Ведь мир, как мы оба знаем, суров и безжалостен, и не стоит ожидать той же доброты, какую ты неустанно даришь. Паузу разбила лишь тяжесть его вздоха, как будто он хотел вдохнуть всё терпение мира — теперь его голос звучал мягче, но с той же нотой настойчивости. — Не растрачивай свою энергию на тех, кто этого не ценит. В конечном итоге, ты тоже можешь сломаться, — говорил он с надрывом, как будто старался задушить в себе волну эмоций на этот раз. Однако Охико, запертая в своём внутреннем свете, не могла принять его слова. Её убеждения, словно мощный поток, уносили её дальше, в мир, где каждый заслуживает тепло и поддержку. Желая возразить, она приоткрыла губы, но Чуя, не давая ей слова, притянул её ближе. — Как Мори вообще мог принять тебя на работу? — пробормотал он, и его голос, хоть и оставался резким, словно шрапнель, больше напоминал о желании сохранить эту драгоценную единицу из света и доброты в жестоком мире. В его резкости звучала забота — та забота, что бурно выражают люди, не умеющие иначе, но от этого не менее искренняя.

🍷𖹭 Мори Огай 🍷𖹭

В том таинственном лабиринте, где пересекаются извилистые тропы деяний благородных и порочных, и где возвышенность человеческих стремлений часто меркнет перед жестокостью обыденности, над Йокогамой уже давно висела туча неотвратимых перемен. Портовая Мафия, эта глыба власти и влияния, как уединённый замок на горной вершине, прятала в своих стенах всевозможные тайны. Ведущей силой за её непроницаемой фасадой оставался Мори Огай — образец хладнокровного прагматизма и непоколебимой решимости. Среди моря лиц и несбыточных мечтаний, переворачивавших внутренний мир Мори, была одна единственная слабость — девушка по имени Охико. Она, подобно нежному цветку, пробивающемуся сквозь каменные плиты, озаряла своей добротой окружение, стремясь привести в гармонию чуть ли не всех, кто попадал в круг её внимания. Охико была вовсе не просто очередной фигурой в этом запутанном уравнении — она была словно источник света в тот день, когда солнце выбирает отдых под небосводом. Хрупкость её натуры скрывала ту бесконечную силу, что становилась источником бескорыстной помощи окружающим. Забвенье собственных желаний и нужд позволяло этой юной душе сиять настолько ярко, чье пламя могло согреть самых холодных и обезличенных. Но была ли эта доброта даром или проклятьем в суровой игре уравнений судьбы, где каждый шаг измеряется строгостью и Логикой — вопрос, который, возможно, только время сможет разрешить. Охико стала фигурой почти мифической. Её первозданная встреча с беспощадным маэстро стратегии и интриги, Мори Огаем, произошла в те годы, когда она ещё оставалась юной мечтательницей, но уже тогда проявила редкостный дар — спасая одного из его людей, она не только продемонстрировала физическую ловкость, но и разожгла огонь душевной теплоты, который не так-то просто было погасить. Эта необычайная способность Охико, быть примером самоотверженности и альтруизма, настолько редкого в столь жестоком окружении, что порой могло показаться, будто её присутствие само по себе разрушает привычные устои суровой действительности. В её глазах Мори различал нечто большее, чем просто очередного перспективного кадра в своей мафиозной галерее, — ему открылось видение света, способного вырвать из бездны отчаянья самого безнадёжного человека. Виденья, однажды усмотренные в её сиянии, беспокойно преследовали Мори. Однако он, как мудрец, сознавал, что мир был менее благосклонен и гораздо более коварен, чем мог показаться на первый взгляд. Этот свет, столь спасительный и надежный, мог быть и столь же уязвимым, мог потеряться в бесконечности теней, что так неизбежно окружали грубую реальность их городка. В образе Охико, подобно серебристому свету среди неумолимого мрака, явилось присутствие, которое неизменно привлекало взгляды и мысли всех, кто оказался вовлечённым в извилистый лабиринт сюжетов мафиозного мира. Она всегда стояла в авангарде, словно невидимая защитница справедливости и доброты, скромная героиня, крок за кроком проникающая в человеческие сердца. Размышляя о ней, можно подумать, что её истинная сила проявлялась не только в способности оказать физическую помощь раненым в самых опасных ситуациях, где каждый миг приближал к бездне непредсказуемого, но и в той непревзойдённой величине духа, с которой она излила своё сердце на пороге безнадёжности. Её появление приносило с собой необъяснимую уверенность, украденную у светящихся звёзд, что, казалось, дарили утешение, говоря: »Ты не одинок». Во время той знаменательной операции, когда один из членов Портовой Мафии получил смертельно тяжёлое ранение, Охико, не задержавшаяся на мгновение в своих размышлениях, вбежала в круг опасности с решимостью и самоотверженностью, присущими лучшим из лучших. Она отчётливо видела и понимала, что её действия могли привести к её собственному концу — и всё же её невероятная преданность и сострадание превысили их же собственной безопасностью, будто в её жилах текла не кровь, а жидкое золото героизма. Под таинственным покровом многочисленных свершений, за которыми незримо следила судьба, скрывалась у Охико личная трагедия, столь тонко сплетённая с её повседневной добротой. Та неизъяснимая тоска, как неразделённая тень, сопровождала её повсюду, не находя удовлетворения в том, что она столь щедро раздавала окружающим. В душе её кипел конфликт, непрерывно разъедающий её силы и волю, тем не менее, она не представляла себе возможности остановиться или свернуть с избранного пути. Наблюдая за этой сложной картиной душевных переживаний, Мори постепенно начал осознавать, что его ответственность как лидера простирается гораздо дальше простого обеспечения безопасности своих подчинённых. Он видел, что Охико, как жемчужина, заключённая в раковине, нуждается в напоминании о собственной значимости и в умении заботиться о себе, ведь именно в этом скрыта настоящая гармония. Конец концов, его люди были для него более чем просто двигателями мафиозной машины — они стали частицей его внутреннего мира. Возможно, именно это редкое понимание озадачивало, но и вдохновляло многих, кто застал ещё прежние времена при старом боссе Портовой мафии. Мори, несмотря на его жёсткость и сложные решения, уважали за ту человечность, которую он вновь и вновь привносил в свою суровую нетронутую действительность.

//’̿’̿ ̿ Акутагава Рюноскэ //’̿’̿ ̿

В злополучных уголках, среди плотно сбившихся лачуг, где каждое утро начиналось с того же удушающего бремени, прозябали те, кто уже потерял всё, но, вопреки всему, всё ещё цеплялся за последний лучик жизни. Молодой и своенравный Рюноскэ был одним из тех, чья судьба, казалось, рисовала пути полные испытаний. Он делил это обиталище с младшей сестрой и юной девушкой по имени Охико. В памяти Акутагавы ясно воскресали моменты, когда они впервые встретили её: ребёнок мечта в холодном мире жестоких реалий, где ей досталось всего восемь невинных лет к тому времени, как она присоединилась к их немудрёной компании. Одинокая и измученная, она со временем открылась им, демонстрируя невероятную душевную теплоту. Её присутствие, подобно свечению среди мрака, было неожиданным и удивительным явлением — она всегда стремилась помочь остальным, забывая о собственных нуждах. Охико была словно свет, что, проникая сквозь чёрный полог жизненных невзгод, даровала надежду на лучшее и укрепляла веру в то, что доброта всё же имеет место быть даже в самом тёмном из миров. Под тучным небом, едва угадывающим просветы, витали слова Охико, как звонкие капли воды, что падали на пересохшую землю: — Рюноскэ, тебе не нужно ничего делать! Я всё сама! — её голос тонкий, но исполненный решимости, раздавался в мглах. Даже когда жизнь подковёрно подбрасывала своё самое трудное и порой, казалось, невыносимое бремя, она, словно добрая фея, принимала его с неизменной улыбкой, излучавшей ту самую надежду, что для многих оставалась недосягаемым миражом. И в самом сердце этой отваги, как ирония судьбы, скрывалось неотступное осознание её хрупкости. Молодой Акутагава, который столь ярко запечатлел в своей памяти их первое встречу, не мог не испытывать противоречивых чувств: восхищение перед необоримой стойкостью Охико и вместе с тем гнев, пронзающий его душу, как игла, когда он смотрел на ту самоотверженность, что могла обернуться для неё погибелью. Ведь в темной среде, что их окружала, доброта часто оказывалась опасной иллюзией. В этом отчаянно несовершенном мире Рюноскэ видел, как тот, кто светится своей добротой, может столь легко угаснуть, став жертвой собственной благородной натуры перед лицом жестокой действительности. И хотя гнев его был густ и тягуч, сплетённый с заботливостью и тревогой о девушке. Когда судьба, с жестокими иронизирующими нотами её неизменного перстня, вырвала Рюноскэ и его сестру из объятий жалкой нищеты, подхватив их судьбы крепкими, как стальные цепи, руками тёмной Портовой мафии, они знали, что нельзя оставить позади единственного светлого огонька их бытия — Охико. Она вросла в их жизнь, словно незаменимая часть той несовершенной картины, которую они все вместе старались удерживать от распада, сдерживая треск ломких осколков былого. Невозможность простого жеста отказаться от неё была некой неразрешимой задачей, ибо Охико — луч света в темнейшие ночи — стала им семьёй. Перешагнув за порог их новой, но столь же непростой жизни, их пути разошлись, как ветви старого дуба, охваченного бурей — Рюноскэ и сестра обрели разных наставников, тем самым погружаясь в параллельные, но всегда соприкасающиеся потоки. И все же, живя под одной крышей, они продолжали черпать друг в друге ту силу, что позволяла двигаться вперёд. И хотя новая обстановка принесла облегчённые условия, пронизанные нитями более привычного и строгого порядка, Охико — словно редкий цветок, что никогда не унывает даже в глубокой зиме — осталась верна своей изначальной натуре. Заботясь обо всех, кроме себя, она продолжала удивлять своим постоянством, и сквозь время приходило понимание, что истинная доброта, подобно незримо хранящему миру огню, остаётся неизменной, пылая в сердце даже тогда, когда окружающий мир сердечно суров и непредсказуем. Под низким сводом ветвей, вечно сбрасывающих свои тени на их тихий уголок, между шумными улицами и безмолвием ночи, раздавался голос Акутагавы. В его интонации звучало то мягкое недовольство, что иногда стучится в сердца людей, чьи переживания настолько глубоки и сложны, что простыми словами они не могут быть выразимы. Акутагава, хоть и казался со стороны строгим и непреклонным, обладал особой, сокрытой заботой, которую мало кто мог разглядеть за его суровым фасадом. Тот, кто видел уход её взгляда в дальние дали, каждому, казалось бы, очевидно распознавал, чем он обременён, когда Охико вновь принималась о нём заботиться, забывая свои собственные нужды. Оттого, не умея выразить благодарность иначе, он нередко восклицал с лёгким раздражением: »Себе помоги, мне это не надо!». Ему всегда было ясно, что изменить её природу, столь неразрывно связанную с непреходящей добротой, он не в силах. Как питание оберегающей окружение лампы, её сердце светилось неизменной добрым светом, который он боялся, другие могут не только заметить, но и злоупотребить им. Ведь, несмотря на её непростое детство, собравшее в себе и улицы, и суровый мир мафии, свет её не потускнел. Настоящее испытание, — сохранить это сердце неприкосновенным в мире, где вдребезги распадаются слабейшие из убеждённых.

ﾟ ⋆ ﾟ⛆ ﾟ ⋆ ﾟજ⁀➴ﾟ ⋆ ﾟ⛆ ﾟ ⋆ ﾟજ⁀➴