Ленка

      — Не повышай голос на моего ребёнка, Константин! — мама встала перед лейтенантом. Несмотря на их разницу в росте — чуть больше, чем полголовы — женщина выглядела внушительнее. Или мне, стоящей у неё за спиной, только так казалось? — Она и так напугана!              — Никто и не кричит на твоего ребёнка, Женя, — с плохо скрываемым раздражением вновь попытался успокоить маму милиционер. — Ещё раз повторюсь: мы с Лёшей съездили на то болото и…              — «И» что?! — всплеснула руками женщина. Тётя с дядей молча наблюдали за перепалкой, не собираясь вмешиваться. — Хочешь сказать, что моя дочка врёт? Почему у вас мёртвых находит не милиция, а дети?! Так у тебя ещё хватает наглости раскидываться беспочвенными обвинениями и запугивать её!              Константин Владимирович растёр переносицу и уже открыл рот, чтобы возразить, но мама снова обрушилась на него с гневной тирадой.              — Ещё раз я от тебя услышу про учёт или будешь что-то наговаривать ей про Мишу, то мы уже будем разговаривать совсем по-другому, понял?! А теперь иди — нашей доблестной милиции ещё предстоит искать маньяка!              Я же стояла, поджав губы и неосознанно притянув руки к груди, чувствуя, что меня снова начинает тошнить. Ещё болела голова — пульсирующая боль в висках была подобна той, когда гнилой зуб словно начинал врезаться в десну и выворачивать корень наизнанку. В затылке зудело, мешки под глазами ощущались почти физически, а многочисленные царапины на теле продолжали неприятно покалывать. Хотелось просто упасть на кровать, зарыться под одеялом и выпасть из мира на пару дней, если не недель, а проснувшись узнать, что это всё было дурным сном или просто очередной главой дешёвой книжки ужасов. И я бы уже давно могла уснуть стоя, свалившись от усталости и преизбытка эмоций, если бы не слова дяди: «Мы ничего не нашли». После этого во рту появился мерзкий металлический привкус — это я случайно прикусила кончик языка. И от этого меня замутило лишь сильнее.              Мама развернулась, и тёмные волосы, едва достающие ей до плеч, описали круг в воздухе. Мишка всё это время стоял за мной на второй ступеньки лестницы и сверлил Константина Владимировича тяжёлым взглядом карих глаз. Константину Владимировичу на этот взгляд было глубоко плевать — подобную Мишке шушеру, включая самого брата, гонял по посёлку ежедневно. У него, за годы работы в ПДН, выработался иммунитет на такие кадры. Тут мама, словно до этого не знала, что мы всё это время были здесь, нахмурилась ещё больше и упёрлась руками в бока.              — А вы чего тут уши развесили?! — ещё чуть-чуть, и мама смогла бы кидаться молниями, как Зевс. — Саша уже десятый сон видит, а вы до сих пор здесь ошиваетесь! А твоё сегодняшнее поведение, Елена, мы утром обсудим!              У меня хватило сил только кивнуть и почти на автомате кинуться вверх по лестнице, прошмыгнув мимо Миши. Брат, чуть помедлив, тоже нехотя двинулся за мной.              — Петухи уже пропели — утро наступило… — бурчал себе под нос парень. Видимо слишком громко, раз его смог услышать дядя Лёша.              — Допиздишься у меня! — грубо прервал Мишку дядя.              В ответ брат только закатил глаза, но спорить дальше с отцом не решился. Мишка, если кого и побаивался, то только дядю Лёшу — там и затрещину, и «шмон» вещей, и запрет на гулянки можно получить. Это тебе не тётя Таня, что порой бывает слишком благосклонна к старшему сыну и его проступкам. Мы поднялись на второй этаж, так и не попрощавшись с лейтенантом.              Дядя с Константином Владимировичем тоже не обратили внимания на все синяки. Даже маме, которая раньше сетовала из-за каждой разбитой коленки, было плевать на глубокую царапину на плече, которая болела так сильно, что иногда появлялись звёздочки перед глазами. Мишка, бегло осмотрев её, вынес вердикт, что зашивать рану не нужно. В обычные дни я бы не стала доверять ему — у этого человека от всех болезней лекарством были кружка чая, зелёнка и в лучшие дни активированный уголь. Но сейчас иного выбора не было, заклеив царапину широким пластырем, оставалось только выпить обезболивающее и понадеяться на лучшее.              Дверь в ванну была приоткрыта, и тонкая полоска света разрезала пол в коридоре на две части. Остановившись на пороге, я потянулась к выключателю и обвела взглядом комнату. Из привычной квартиры выбивался только таз с грязной мыльной водой, стоящий рядом с раковиной. Лямка комбинезона торчала на поверхности, и на джинсе расползлось кровавое пятно, которое после хозяйственного мыла стало отдавать зелёным цветом. Все вещи были испорченны.              — Чего застряла? — спросил Мишка почти шёпотом — он открыл дверь в свою спальню и теперь боялся разбудить Сашку. Или боялся получить от дяди Лёши.              Я поморщилась и выключила свет в ванной. Пусть он и понял мой рассказ про гараж, про маску, про Хозяина Леса, и даже про сегодняшнюю беготню по болоту, вряд ли поймёт, почему я так убиваюсь по какой-то там одежде.              В ванной мы пробыли долго: я внимательно слушала рассказ Мишки, к концу которого он покраснел пятнами и покрылся мелкими капельками пота.              Мне потребовалось несколько минут, чтобы хотя бы попытаться собрать убегающие мысли в кучу. Получалось плохо — схватишься за одну, а десяток других убегают в совершенно противоположную сторону, путаясь между собой, как толпа людей в метро часов в пять вечера, когда все возвращаются с работы по домам. Внезапно раздался лопающий звук — это были мои губы, которые я разлепила, в попытке выдавить из себя слова. Мишка повернул ко мне голову, и мне на секунду показалось, что передо мной сидит брат из детства — с ещё по-детски круглым лицом, с ямочками на щеках и слишком яркими веснушками, которые бросались в глаза первым делом. Чем-то похож на мелкого Шурика, только более задиристый. Я моргнула, и образ пропал. Рядом со мной на полу снова оказался Мишка, успевший заработать себе учёт в ПДН и дурную славу в посёлке.              Я сглотнула накопившуюся слюну во рту и утёрла мокрый уголок рта костяшками пальцев.              — В тот год ещё кто-то пропал? – я ухватилась за последний вопрос, который пытался от меня убежать. Голос был хриплым, будто не моим.              — Пара девочек, — брат пожал плечами, — одной десять, вроде, было, а второй лет одиннадцать-двенадцать. И всё как под копирку: в семье всё благополучно, в дневнике одни пятёрки, со школы домой так и не вернулись.              В памяти вспылили воспоминания полугодовалой давности: лесополоса, укрытая толстым слоем снега, первая прогулка с Полиной, первая прогулка с Антоном, драка, звенящий голос, гаражи, рычание ребёнка в маске волка, золотые глаза лисички Алисы, хитро глядящие из-под папье-маше, дрожащие ладони Сашки, когда его пытались увести со двора. Всё это проносилось перед глазами скопом, смазанными картинками и обрывками фраз ребят.              Я глубоко вдохнула и на секунду мне померещилось, что в воздухе витает запах мандаринов, петард и конфет. Снова.              — Всех нашли?              На секунду Мишка нахмурился.              — Только Ксиву.              Повисло молчание. Пазл в голове всё никак не мог сложиться в ясную картинку, а шестерёнки никак не хотели крутиться. Не хватало одной детали — важной, которая прояснила бы всё, что здесь твориться, которая помогла бы найти ребят и вернуть всё на круги своя. «Ага, и страну поднять!» — раздался будто наяву насмешливый голос Ромки.              — Ну… — я сглотнула, подбирая слова, — наверное, меня не забрали, потому что в дневнике пятёрок нет?              — Чё? — не скрывая недоумения, протянул парень.              — В этой школе у меня с математикой не задалось… — каждое слово казалось настолько глупым, что я еле сдерживала истерический смешок. — Еле на четвёрку вытянула.              Миша посмотрел на меня, как на ребёнка, которого мать упорно роняла головой на пол.              — Дура.              Мишка уже собирался зайти в свою комнату и закрыть дверь, но я его остановила:              — А ты… Насте рассказывал? — также тихо спросила я. — Сестра всё-таки.              — Так себе тема для свиданки, — ответил брат. — Легавая только с виду милая, а за такие разговоры может и по лицу отхлестать.              Парень больше ничего не сказал, но его лицо исказилось в странном выражении. Мишка обвёл меня взглядом, остановил карие глаза на чём-то за моей спиной — как оказалось на двери в мою комнату — и шумно втянул воздух через нос. Казалось, что он сейчас что-то скажет, но Миша промолчал и ушёл к себе, плотно закрыв дверь в спальню. Я слышала, как заскрипели под ним половицы, заскрипели пружины, когда он увалился на кровать. Закрытая дверь теперь казалась чем-то неправильным, словно её никогда и не было в этом доме. Я сверлила её взглядом ещё несколько долгих секунд, после чего ушла к себе.              Между нами что-то изменилось сегодня. Это «что-то» казалось неуловимым, но чем-то очень-очень важным. Будто это «что-то» могло в корне изменить вообще всё.              Я упала на кровать и уцепилась взглядом за кусочек отклеивающихся обоев. В комнате уже было достаточно светло, пусть и неплотные шторы сдерживали рассветные лучи. В таком освещении комната, казалось, сошла со страниц старой доброй сказки. Мягкие тени, отбрасываемые от мебели, полки, набитые книгами из поселковой библиотеки, постельное бельё, которое пахло чистотой, вазочка с печеньем на письменном столе, украденная с кухни. Даже цветок на подоконнике, который я на протяжении всей недели забывала поливать. Всё здесь было пронизано уютом, теплом, домом.              — Может быть тебе лучше уехать, — Мишка попытался задать вопрос, но вместо этого получилось только утверждение. — Так… будет легче.              Я откинула очки куда-то на пол и уткнулась лицом в подушку. Конечно, ему будет намного легче, если проблемная сестричка уедет подальше отсюда! Зажмурившись, я ждала, что снова заплачу, но глаза так и оставались сухими. Я просто продолжала гневно дышать в наволочку, от злости поджимая губы и сжимая в объятиях подушку. Уверена, что она потом будет глядеть на меня с укоризной.              «Уехать?! Ещё чего! Твой дом здесь!» — раздался в голове звонкий, как серебряные колокольчики, голос. Приятный ласковый голос, тон у которого был больше игривый, чем злой. Словно девушка в шутку обижалась на своего парня.              Я оторвала голову от подушки и обвела взглядом комнату. Без очков мир передо мной потерял чёткость, но отличить постороннего я бы с лёгкостью смогла. Никого. Комната была пуста.              Я прислушалась. С первого этажа всё ещё раздавалась приглушённые голоса — они были неразличимы, сливались в один однотонный шум. Совсем неровня весёлым колокольчикам. Да и разве они — мама, тётя, дядя, даже Мишка, мой Мишка, который всегда, как само собой разумеющееся, был рядом, чтобы поддержать, приободрить или защитить? Что же с вами всеми стало сейчас?! Почему гоните?! Почему ругаете?! Почему прогоняете?! Неужели я недостаточно старалась?! Была плохой дочерью, племянницей и сестрой?! Подругой?!              Неконтролируемая обида, будто бы на весь мир, медленно расползалась в груди, обвивая чёрными лентами маленький островок с бешено колотящимся сердцем. Там, внутри, что-то защемило и засвербело, будто рёбра пытались вывернуться наизнанку. Горло сдавило болезненными тисками.              Что же я вам сделала?!              В чём перед всеми вами провинилась?!              Я вскочила на ноги — запнулась об плед, лежащий на кровати, и чуть не упала, — и кинулась к окну. Штора отъехала в сторону с протяжным и громким: «Вжи-и-их!». За стеклом оказался уже привычный и самый обычный пейзаж: полянка, залитая солнцем, кусочек двора, по которому вальяжно гуляют куры, и бескрайний лес с многовековыми соснами. И всё. Никого, кому бы мог принадлежать весёлый озорной голосок.              — Алиса?.. — пересохшие губы нехотя разлепились, и из горла вырвался хриплый голос.              В нос ударил сильный запах цитрусов. Звон — простой звон, без голоса — колокольчиков повторился, но звучал уже дальше, будто забрался обратно в тёмный уголок моего подсознания, чтобы снова впасть в спячку. Затаиться на какое-то время, чтобы потом схватить, сцапать, утащить. Заманить на лесополосу.              Щёки зачесались. Я несколько раз поскребла кожу ногтями, но зуд от этого стал только больше — так бывает, когда целый день бегаешь под палящим солнцем, а по твоему лбу и вискам стекает пот. Комната всё ещё виделась мне расплывчатой, будто через старую камеру, но я остановила взгляд на тёмной нишей под кроватью. Свет еле пробивался туда: в царство пыли, забытых вещей и страшных секретов. Я прислушалась и в какофонии голосов смогла разобрать грубый тон лейтенанта. До сих пор ругаются…              Будет ли мне что-то, если Константин Владимирович узнает о краже улики?              Я опустилась на колени перед кроватью и подтянула к себе обувную коробку. Уголок картона был потрёпан — теперь у меня была дурная привычка по несколько часов залипать в потолок и издеваться над коробкой, отщипывая кусочек за кусочком. Муська, видимо, ещё не добралась до этих ошмётков — они все лежали под кроватью, медленно покрываясь пылью. Убиралась я здесь нечасто.              Руки начало мелко подрагивать — необычное возбуждение в купе с ярчайшей обидой, что ещё клокотала где-то внутри, не давали мне покоя. Будто разворачиваешь огромный подарок, в котором должен сидеть щенок. Я откинула крышку, и запах в комнате сменился. В лицо ударило сладковатое зловоние вперемешку с прелыми листьями. Понадобилось несколько секунд, чтобы привыкнуть к этому запаху.              Всё лежало на своих местах.              Маска глядела на меня своими чёрными глазницами. Гипнотизировала. Всё то же старое папье-маше, с криво наклеенным мехом. На ушках и на мордочке в разные стороны торчали лески. Образина Рысёнка глядела на меня со дна в коробке, а остальные дары леса — перчатка и печатка – лежали по бокам. Когда-то мне казалась она страшной, будто в ней было запечатлено многовекое зло, готовое кинуться на меня в любой момент.              Как же глупо.              Что же такое зло на самом деле? Можно ли называть злом эту жалкую маску, если я видела что-то более… страшное? Мы с ребятами видели труп какой-то студентки, я видела пропавшую полгода назад одноклассницу, я видела, как она тонет и просит о помощи. Неужели теперь меня всё ещё пугает какое-то папье-маше? Просто… жалость.              Не раздумывая, я схватила маску и кинулась к шкафу — внутри него на дверцу было прикручено зеркало в полный рост. Дверца, обычно скрипящая, молча отворилась, будто приглашая заглянуть.              Я же могу всем доказать, что я и сама могу со всем справиться!              Я поднесла маску к лицу, и отражение повторило за мной. Теперь в зеркале, казалось, стояла другая девочка, просто укравшая мою одежду. Спину она держала ровнее, её плечи казались шире и у них пропала эта нелепая угловатость. Даже померещилось, что девочка весит больше меня, и что тётя Таня никогда бы не смогла назвать её дистрофиком. Здоровая, резвая, сильная и юркая девочка поселилась у меня в зеркале, в шкафу! Всё ещё заворожённая зрелищем, я вплотную прижала холодную маску к коже. Зуд с щёк спал, на его место пришло ощущение чего-то липкого — померещилось, что на внутреннюю сторону маски нанесли чей-то жир. Я приблизилась к зеркалу, стараясь разглядеть себя получше.              Это «лицо», как выразилась однажды Алиса, подошло мне, как влитое!              — Лена, ты спи… Что это ты делаешь?              Руки вздрогнули, и маска упала на пол с глухим стуком. Теперь я отчётливо чувствовала, что на руках и лице остался мерзкий запах гнилой плоти — я помнила его ещё с похорон отца, когда мы забирали его из морга. Я замерла, испуганно глядя на «лицо», как большое насекомое, которое потревожили мальчишки с лупой.              Обида, гнев, чувство омерзения к самой себе в секунду отступили. Отступили тогда, когда Сашка окликнул меня, отвлёк от отражения и… маски. Что ещё я могла бы себе придумать?              Страх уже привычно подошёл к горлу. Глаза намокли, и одна слезинка задержалась на нижних ресницах. Без очков, передвигаясь буквально по памяти, я ломанулась к двери, случайно толкнув Сашу в косяк. Мальчик «айкнул» и попытался снова меня окликнуть, но я просто проигнорировала его.              Нужно кому-то рассказать! Чтобы случилось, не загляни ко мне в комнату Шурка?              Обсуждение взрослых перешло на кухню — краем глаза я заметила, что дядя Лёша загородил проход в комнату. «Всех впускать и никого не выпускать!» — вспомнились слова из популярного фильма. Я перепрыгнула все скрипучие ступеньки, держась за перила, и быстро прошмыгнула к телефону на тумбочке.              Дрожащими пальцами я набрала заученный за последнюю неделю номер. Несколько долгих секунд пришлось ждать ответ — нервно я накручивала провод на запястье.              — Да? — высокий женский голос на другой стороне резанул слух.              Я оглянулась в сторону прохода на кухню. Взрослые всё ещё не заметили моего проникновения — раздавались гневливые выкрики мама и лейтенанта, пытающиеся перекричать друг друга.              — Здра-авствуйте, — я запнулась, — а можно Рому к телефону? Это Лена Тузова звонит…