Жертва Танатоса

      Хантер

      День клонился к неизбежному завершению. Небо, пасмурно-хмурое, заляпанное клоками грязных свинцово-серых туч, чернело раскрытым хищным зевом, поминутно наливаясь бурой тьмой, жадно поглотившей и уничтожившей яркие краски заката. Где-то вдали, за кромкой длинной горной гряды, гремел гром, прокатываясь яростным басовитым ревом по долине и волновавшемуся от порывов холодного северного ветра, постепенно засыпавшему лесу. Подсвеченные вспышками далеких молний, скалистые зубья напоминали ощеренную клыкастую пасть, разинутую, дабы объять и заглотить низко нависавший небесный свод.       Прошло уже несколько долгих, тянувшихся бесконечностью часов с момента, как Хантер, не отдававший отчета своим действиям, собственноручно и жестоко разрушил ту прекрасную, но такую хрупкую идиллию, что установилась в их с Александром отношениях за последние дни. Несколько муторных, сумрачных часов, наполненных гнетущим смятением, неизбывным чувством вины и истязавшими нутро угрызениями совести, пробудившейся от спячки. А также унылым, выгрызавшим душу молчанием и угрюмой, давившей на голову и все органы чувств холодной тишиной.       Теперь уже — впрочем, он понял это еще тогда, в лесу, стоя напротив Лекса — Хантер понимал, насколько ужасно и неправильно поступил. Нет, не просто неправильно: недопустимо. Такого нельзя было допускать. И все же... он допустил, своими собственными уродливыми руками — или, скорее, лапами — уничтожив их с Лексом маленький, уютный мирок на двоих. Раздробил на мельчайшие осколки — в точности как разбитое днем ранее зеркало — все то доверие, тепло и тонкую, едва начавшую крепнуть, драгоценную связь, выстроившуюся между ними.       Александр... Александр с той самой сцены в лесу не сказал ни слова. Как только они вошли в дом и Хантер повернулся к Лексу, уже было раскрыв рот, чтобы тут же извиниться и все объяснить, — парень пронесся мимо пулей, не глядя на замершего Вольфа, сжимая в руках какую-то тонкую книжку. Так же быстро взлетел по лестнице на второй этаж и исчез, напоследок выразительно хлопнув дверью. Разумеется, он был обижен. Зол. Разочарован. И наверняка не понимал, что произошло и, главное, — почему так случилось. Почему Хантер вел себя настолько... Вольф не мог подобрать нужного слова, чтобы должным образом охарактеризовать свое отвратительное поведение. Слов для этого попросту не хватало.       Гнаться за Блэквудом и пытаться говорить с ним в тот момент — было бесполезно. И когда Лекс скрылся из виду, Хантер утонул в новом неконтролируемом, куда более мощном и уничтожающем, чем ранее, приступе ненависти к себе. К чудовищу, всегда жившему внутри, прятавшемуся во тьме кошмарного в своей сути, прогнившего нутра и сегодня показавшему себя во всей ужасающей, жестокосердной красе. Ненависти к той — иногда пугавшей даже самого Вольфа — бесчеловечной, звериной части себя, что порой целиком пожирала и перекрывала любые зачатки всего человеческого в нем.       Хотелось крушить. Ломать. Разбить что-нибудь. Устроить погром. Разъебать о ближайшую стену собственную дурную голову.       Но Хантер понимал: ничто из этого не принесет должного облегчения, а сделает лишь хуже. Поэтому, еще немного недвижимо постояв на месте после ухода Лекса, мужчина сбросил с плеч перепачканное пальто, небрежно кинув его на спинку дивана. Затем, даже не переодевшись и не приняв душа, направился в подвальное помещение, закрытое на ключ и переоборудованное под оружейную и мастерскую.       Серость бетонных стен и белый свет электрических ламп под потолком давили на глаза, визуально — противореча всем законам логики — сжимая пространство. Из мебели в этой комнате — только длинный и узкий металлический стол под восточной стеной, стальной тонконогий стул и широкая алюминиевая этажерка по правую руку от входа. На ней, среди полок, забитых инструментами, оружейными деталями, коробками с патронами и прочим нужным барахлом, лежали аккуратно сложенной стопкой старые вещи Александра — те, в которых Вольф привез парня сюда, в этот дом в глуши, когда решил сделать Блэквуда своей собственностью. Темная футболка, толстовка на молнии, серые джинсы и мобильник с давно сдохшей батареей. От одного взгляда на них зудящий гнойник нутра набухал с новой силой, разрастаясь до масштабов комнаты и грозясь разорваться, разбросав по стенам кровавые ошметки угнетенной телесной оболочки.       Хантер отвернулся от злосчастных, резавших глаз вещей и прошел к столу, над которым всю стену занимали развешенные на специальных креплениях огнестрелы, ножи, кинжалы и даже испанские мачете. Обычно наемный убийца спускался сюда перед очередным заказом, чтобы проверить, почистить и подобрать необходимое снаряжение. Но иногда также и чтобы успокоить мечущееся в нервном беспокойстве сознание. Чистка и сборка оружия действовала на мужчину умиротворяюще, практически медитативно. Выверенные годами опыта, отточенные механизированные движения вгоняли в подобие транса, и утомленный волнениями мозг со временем успокаивался.       Вот и теперь Хантер не придумал ничего лучше, чем заняться чисткой винтовок, пистолетов, карабинов и особенно любимых снайперок. Добрый час, а то и полтора, Вольф разбирал на мельчайшие детали, начищал до хромированного сияющего блеска и собирал обратно весь арсенал смертоносных пушек. Но дрянные неугомонные мысли все равно, блуждая по кругу, раз за разом возвращались к тому злополучному роковому моменту в лесу и к панике, накрывшей убийцу, предшествовавшей короткому и ужасному «разговору» с Лексом...              ...В тот день Хантер уехал совсем рано, когда пасмурное утро только занималось над спящим под густой туманной поволокой лесом. Необходимо было разрешить дела по той юридической части работы, которой его контора прикрывала свою основную деятельность: подписать накопившиеся бумаги, высидеть на муторном, нудном собрании, побеседовать с боссом и Уильямсом насчет своего затянувшегося отпуска. Хотелось скорее завершить всю эту надоедливую волокиту и вернуться... домой (прежде Хантер никогда столь искренне не считал особняк в лесу своим настоящим домом), к Александру. Играть в шахматы или в карты, просто болтать обо всем и ни о чем, гулять и курить у дома и на террасе, смотреть фильмы, прервавшись на половине, чтобы начать целоваться, что позднее непременно переходило в долгие и жаркие постельные игры... За те последние несколько дней, проведенных вместе, практически не отрываясь друг от друга, Хантер успел полюбить их уютный, ленивый и теплый домашний быт. Другой жизни уже не хотелось. Что могло быть лучше, чем жить вот так, с ним, просто... вместе? Лучше быть не могло.       Но работа и босс вскоре дали о себе знать — так не вовремя и настойчиво, что зубы сводило от раздражения и злости. Пришлось поехать и почти половину дня убить на всю эту опостылевшую муть. Обратно — к нему — Хантер мчался, выжимая из своего хаммера едва ли не максимальную скорость, вынужденно сбавляя лишь в местах, где горели, врезаясь в боковое зрение, скоростные ограничители.       И вот — машина подкатила по подъездной грунтовой дороге к дому, не ограниченному никакими заборами, мягко затормозив. Хантер буквально выскочил из джипа, гонимый желанием поскорее обнять широкие плечи и уткнуться в изящный излом шеи Лекса, вдыхая полюбившийся, родной запах его кожи...       И какого же было удивление Вольфа, когда дом оказался... пуст. Александра здесь не было. Нигде. Ни на втором этаже, ни на первом, ни в зале-качалке, ни на террасе. Везде лишь следы пребывания Блэквуда — брошенная на полу одежда в ванной второго этажа, забытая бутылка воды в зале, — мелочи, которые всегда оставлял после себя парень, несущий хаос. Хаос, который Хантер, будучи приверженцем строгого порядка во всем, все же успел полюбить.       Хантер проверил даже запертые на сложные биометрические замки кабинет и подвал, куда Лекс никак не мог бы попасть. Блэквуд точно под землю провалился. Испарился. Исчез.       Исчез...       Первой — еще более-менее спокойной — мыслью было, что парень просто устал сидеть в четырех стенах и вышел прогуляться. Но вслед за ней почти мгновенно пришла другая: он просто свалил. Устал выносить собственнические, порой маниакальные, переходившие грань повадки Хантера, — и решил уйти, пока мужчины нет поблизости. Надоело терпеть чудовище, день за днем разрушавшее самого Вольфа, Александра и все вокруг...       Хантера накрыла паника. Внутри посекундно закипала какая-то дикая ярость вкупе с угнетавшим, быстро нараставшим и рвавшим душу на куски волнением. Теряя контроль над собой, что столь несвойственно его рациональной натуре, не помня себя от нахлынувших уничтожающих эмоций, Вольф сломя голову бросился в гущу леса.       Он не помнил, сколько носился там — полностью утратив ощущение времени и реальности происходящего, — среди уходивших в поднебесье, равнодушно шелестевших деревьев, бросаясь от ствола к стволу и чуть ли не заглядывая за каждый куст. Срывая голос, выкрикивая заветное имя. Казалось, он уже несколько раз оббежал дом и всю проклятую чащобу вокруг, но Блэквуда нигде не было.       И наконец, когда Хантер в очередной раз выбежал к маячившему меж сосен впереди дому... убийца увидел спешно идущий к террасе высокий силуэт. Разумеется, это был он.       Вольф позвал его сиплым, сорванным голосом. Глотку драла сухая резь. Сердце от долгого бега колотилось где-то в трахее. Александр застыл — не обернулся, не развернулся к зовущему, а лишь повернул голову на окрик, прозвучавший громовым раскатом, и остановился, словно оцепенев.       В тот момент, невольно испытав мимолетное облегчение, Хантер почувствовал, как что-то внутри оглушительно щелкнуло и сломалось. Оборвалось. В тот момент он потерял человека в себе и на сцену вышел долго сдерживавший себя, скрывавшийся во мраке нутра Монстр.              ...Хантера, механически натиравшего специальным воском разобранный ствол снайперской винтовки, передернуло. Чертовы воспоминания, зиявшие в беспокойном сознании открытой раной, не давали покоя, зудели на подкорке и выводили из равновесия. Даже привычное «успокоительное» не помогало. Вольф испытывал неутихающую ненависть и лютую злобу по отношению к самому себе, и ничто не могло унять этих чувств. Ничто, кроме... него. Александра.       Если Хантер столь зол на себя, то что тогда чувствует он?..       Страшно даже представить. Пускай Вольф и остановился в последний момент, уже занеся руку для удара, словно его окатило ледяной волной осознания и непередаваемого ужаса... То, как Лекс отшатнулся от руки Хантера — говорило о многом.       Нужно все исправить. Необходимо. Склеить осколки разбитого доверия и тепла, соединявшего их двоих... Но как? Какими словами или действиями можно исправить подобное? И возможно ли это вообще?       Не в силах больше выносить эти проклятые мысли, раздиравшие звенящую башку, гнет бетонной коробки стен и одиночество, фантомными тисками сдавливавшее грудную клетку и ребра, Хантер быстро собрал разобранную снайперку, повесил на место и поспешно покинул подвал.       

***

      За прошедшие часы на черную стену леса за окнами успела опуститься чернильная вечерняя тьма. Осень вступала в свои права, и день становился все короче, а темнеть начинало все раньше. На часах — 7:57 AM. Студия первого этажа пуста и поглощена серым сумраком. Но на террасе, желтоватыми лужами проливаясь сквозь огромные окна на пол гостиной, горел свет, которого Хантер не включал. Значит, Александр там.       Его светоч в непроглядной тьме. Его одержимость. Его мания. Его спасение.       Тот единственный, кто способен видеть в убийце не чудовище, но человека.       Хантер остановился в какой-то беспокойной нерешительности, пытаясь угомонить мечущиеся мысли. Подобрать жизненно необходимые слова.       Что он чувствует? Как отреагирует? Примет ли извинения от такого, как Хантер? Захочет ли вообще говорить после того, что тот сотворил?..       Неизвестность пугала. Того, кто прежде не боялся ни богов, ни демонов, ни самой Вселенной со всеми ее неисчислимыми ужасами, объял неподдельный, жуткий и клыкастый страх, впивавшийся капканом в мягкие ткани грохочущей сердечной мышцы.       Хантер мотнул головой в попытке отогнать непрошенную, поднимавшуюся из недр нутра панику. Глубоко, на полные легкие, медленно вдохнул. Так же медленно, ненадолго задержав дыхание, протяжно выдохнул. И шагнул в неизвестность.              Лекс обнаружился на продолговатом ротанговом диванчике, стоявшем в углу террасы, под стеной, по левую руку от раздвижной стеклянной двери. В теплой — но недостаточно теплой для нынешней скверной погоды — толстовке, надвинутом по самые брови капюшоном, скрестив ноги по-турецки, парень с хмурым, даже несколько сердитым (как показалось Хантеру) лицом сосредоточенно читал какую-то книгу. Вроде бы ту самую, которую унес с собой наверх, когда сбежал от Вольфа пару часов назад.       Когда Хантер вышел на террасу, Александр не поднял головы: лишь коротко зыркнул исподлобья — в тенях его глаза, казавшиеся черными, блеснули зловеще — и вновь уткнулся в книгу, еще сильнее нахмурив сдвинутые к переносью брови. Весь его колючий, недовольный вид говорил о том, что Блэквуд желал уединения и явно не был расположен к разговору. Но Хантер уже не мог отступиться и повернуть назад. Необходимо поговорить, объяснить произошедшее, искренне раскаиваясь попросить прощения.       Ступая по привычке мягко и практически бесшумно, Хантер приблизился к диванчику, правда, пока что выдерживая «безопасную» — в первую очередь, как он полагал, для Лекса — дистанцию. В свете настенного светильника Хантер рассмотрел наконец название книги, которой, судя по виду, был так сильно увлечен Блэквуд. «Сонеты» Шекспира. Странно... Ведь Александр, как и сам Вольф, никогда не любил поэзию, о чем раньше упоминал не раз. Интересно, что же его сподвигло на чтение подобного?..       Впрочем, сейчас важно не это.       Хантер сделал еще шаг. Его тут же прошил косой и какой-то диковатый, недружелюбный — если не враждебный — взгляд. Но всего на мгновение. Лекс все не отрывался от чертовой книженции, с приближением Вольфа лишь насупившись сильнее и подобравшись сжатой пружиной. Словно он... опасался?       — Нравится Шекспир? — Слова застревали в глотке, словно набитой гвоздями, едва просачиваясь как-то хрипло сквозь вставший поперек трахеи горький ком. Собственный голос прозвучал глухо, как из динамика старого фонившего телефона.       — Не очень, — угрюмо и резко донеслось в ответ. Снова быстрый и краткий прожигающий взгляд поверх раскрытых страниц.       — Зачем тогда читаешь? — Хантер тянул резину беспечного разговора, будто подступаясь к неприрученному животному, топорщившему вздыбленную шерсть в неподдельной неприязни. Почему-то все оттягивая то главное, что необходимо сказать.       В ответ молчание. Долгое, накалявшее и без того гнетущую атмосферу.       Затем хлопок — Лекс рывком закрыл книгу и вперил в Хантера немигающий сердито-испытующий взгляд:       — Какого черта это было?       Хантер не сдержал тяжелого вздоха, вытянувшего из легких весь воздух, несмотря на свежесть и прохладу осеннего вечера казавшийся разреженным и спертым одновременно. И рискнул приблизиться вплотную, опустившись на корточки у самых ног Александра.       — Выслушай, что я скажу, и не перебивай, пожалуйста. Прошу. — Выдох. Три удара колотившегося в висках сердца. Глубокий вдох. — Во-первых, прости меня.       Лекс прищурился несколько недоверчиво, но послушно не перебивал, внимательно слушая.       — Во-вторых, мне нет оправдания. Я просто... — Заминка. Ком в горле разросся болючим нарывом, раздирая глотку игольчатым репейником. — Испугался.       Выдох. Тишина, нависшая могильной плитой неопределенности и страха. Но нужно идти до конца.       — Испугался, что ты... ушел.       Александр смотрел непонимающе. И так, будто не мог поверить в услышанное. Но Хантер неумолимо продолжал, с каждым словом выталкивая из себя нагноившиеся внутри боль и отчаяние:       — Подумал, что ты просто сбежал от меня, потому что... потому что устал меня выносить. Или я тебе надоел. Или что-то еще — неважно. Я боялся, что ты решил... исчезнуть из моей жизни.       Молчание. С набухшего чернотой неба прорвались и застучали по навесной крыше террасы первые капли дождя, быстро перерастающего в ливень.       — Прости меня, Лекс... — Последний, решающий выдох. Раскаяние, исказившее синеву глаз и жесткие черты лица. — Ты сможешь меня простить?